Самым большим своим достижением в тот вечер я считаю то, что мне удалось ни разу не расплакаться прямо за столом.

Было очень много тостов, из которых следовало, что Принц отличный журналист, прекрасный товарищ, великолепный спортсмен и что всем присутствующим его будет очень не хватать…

Серж в своем уже маловразумительном тосте пытался намекнуть, что и Принцу будет кое-кого из присутствующих не хватать, строил таинственную физиономию и пронзительно шипел, прижимая палец к губам — к самому уголку, так как он уже не попадал на середину. Но, к счастью, смотрел при этом не на меня, а на Марину. Та смущалась и недоуменно пожимала плечами.

Всю вечеринку я была словно под легким наркозом. Я почти не пила, а уж о том, чтобы проглотить что-либо твердое, и речи быть не могло — я подавилась бы первым же куском. Я меч тала только об одном, чтоб скорее вся эта пытка закончилась.

В какой-то момент я почувствовала, что это выше моих сил. Что если я немедленно не уйду, то начну орать, рыдать, бить посуду, швыряться бутылками. Выждав удобный момент, я склонилась к Гере и сказала тихо, но так, чтобы услышал Принц:

— Прости, дорогой, но я должна уйти. Я очень плохо себя чувствую…

— Что с тобой, дорогая? — тут же подыграл он мне, де лая преувеличенно участливое лицо. При этом я заметила, как он незаметно ущипнул Принца за ногу.

— У меня невыносимая мигрень, — сказала я еще тише, убедившись, что Принц меня слышит.

— Может быть, ты выпьешь какую-нибудь таблетку, растерянно пробормотал Гера и вопросительно посмотрел на Принца. — У администратора должен быть анальгин…

— Спасибо, дорогой, — решительно сказала я, — это не поможет. Мне нужно лечь.

— Тогда я провожу тебя — неуверенно сказал Гера и панически посмотрел на Принца. Он не знал, что я живу совсем рядом, и перспектива покинуть вечеринку на самом интересном месте его явно не устраивала.

Принц вопросительно и озабоченно посмотрел на меня.

— Не беспокойся, дорогой, — сказала я, быстро взглянув на Принца, — это пройдет. Просто мне нужно прилечь… И не надо меня провожать, не ломай компанию… На свежем воз духе мне станет легче, а через семь минут я буду уже дома.

— Может, я все же провожу? — запетушился Гера, поняв, что опасность миновала.

— Ни в коем случае. Когда все кончится, загляни ко мне на минутку, — сказала я для Принца, глядя при этом на Геру. Принц незаметно кивнул в ответ. — Если не получится зайти, то обязательно позвони…

Принц снова кивнул.

Я ушла по-английски, ни с кем не прощаясь. На улице я посмотрела в стекло серой «Волги». Топтун, сидящий на заднем сиденье, читал газету, повернув ее к свету фонаря, а водитель спал, положив руки на руль, а на них голову.

Когда я отошла от них метров на десять, меня прорвало плачем, который я до боли в горле сдерживала весь последний час.

20

Он позвонил как тогда, месяц назад, едва я вошла в свою квартиру.

— Что-то случилось? — тревожно спросил он.

— Ты разве не знаешь, что случилось? Ты уезжаешь — вот что случилось, — сквозь слезы сказала я.

— Я испугался. Я подумал, что-нибудь еще…

— Этого тебе мало? — всхлипнула я. — Знаешь французскую пословицу? Разлучаться — это умирать по частям. Ты думаешь, это не больно — умирать по частям? Уж лучше бы сразу…

— Пожалуйста, не плачь, — сказал он.

— Я не плачу, — сказала я.

— Хочешь, я их брошу?

— Они-то здесь при чем? Они любят тебя, пришли проститься… Не порть людям праздник.

— Я приду как только смогу… — сказал он.

«Боже мой, — думала я, — как много можно прожить и пережить всего за один месяц! Целую счастливую жизнь с трагическим концом…»

Я знала, что мы никогда больше не увидимся, что бы он ни говорил и ни думал. Я знала цену командировочным и курортным романам, знала, чем они, как правило, кончаются. Права, права была Татьяна… Все было слишком хорошо, что бы быть настоящим. Хотя и Принц был не поддельным. И влюблен он был по-настоящему. Но он даже сам не понимал, что огонь его чувства раздувает ветерок предстоящей неминуемой разлуки. Это было чем-то вроде острой приправы…

Я чувствовала себя нянечкой с заигравшимся ребенком. Он сидит на стуле и изображает из себя самолет. Он гудит, планирует руками, изображая серебристые крылья, а я стою сзади с ложкой рыбьего жира, который ему пришла пора принимать… Еще минута, и он спустится на землю и будет глотать противный рыбий жир, без которого никак не обойдешься в этой жизни, и со слезами ляжет спать, потому что не доиграл…

Впрочем, может, в своей жизни он обходится без трудностей и огорчений? Тогда это еще хуже, потому что, проснувшись поутру, он увлечется новой игрой… И еще сильнее.

21

Он пришел около двенадцати часов, и мы впервые про вели с ним целую ночь. Гера сумел отпроситься у своей жены по случаю отъезда принца. Наверное, его любовница тоже радовалась…

Я не помню, как мы провели эту ночь, как не помню и нашей первой близости. Когда так сильно любишь, подробности исчезают, ведь запоминаешь лишь то, что наблюдаешь хоть немножко, но со стороны. А когда любишь без памяти, душа слишком занята, заполнена другим человеком.

Для меня это, кроме всего, еще была и попытка «надышаться перед смертью». Но не зря же пословица говорит, что перед смертью не надышишься. Ибо… не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Всю ночь я тщетно пыталась это сделать. Но единственное, что у меня осталось, — это его запах на подушке и ощущение его рук на коже…

Никогда прежде не думала, что можно плакать во время любовных ласк…

Почему я так решительно не верила в нашу встречу?

Он должен был уезжать с Белорусского вокзала в девятнадцать часов. Я твердо пообещала ему не приходить на вокзал, чтобы не создавать излишнего напряжения и не подвергать себя дополнительному риску. Ему стоило большого тру да убедить меня в этом. Но меня словно заклинило. Я каждый раз согласно кивала головой на каждый его разумный довод, а когда он умолкал, тихо спрашивала:

— Можно я приду на вокзал? Я только постою в сторонке. Меня никто не заметит в толпе.

Он начинал все сначала.

22

Около пяти вечера я позвонила Татьяне и попросила ее поехать со мной на Белорусский вокзал.

— Я тебе там очень нужна? — спросила Татьяна, объяснив что-то в сторону Юрику.

— Если у тебя дела, то извини за беспокойство, обойдусь…

— Какого черта, Маня?! Что, уже и спросить нельзя? У тебя к старости портится характер. Просто мы с Юриком давно хотели посмотреть «Фанфары любви». Я и так вчера с тобой полвечера просидела…

— Я же сказала, что обойдусь.

— Да при чем здесь «обойдусь» — вспылила Татьяна. — Просто я вот что подумала: после того как поезд отойдет, там уже делать совсем нечего будет, так ведь?

— Ну так…

— Вот я и пошлю Юрика за билетами на восемь часов в «Центральный». Мы же успеваем, правильно?

— Не думаю, что у меня будет настроение идти после этого в кино…

— Да ты что, Маня! Это же потрясная немецкая комедия. Там два парня переодеваются в теток, чтобы играть в женском оркестре! Ты хоть отвлечешься немножко…

— Ну хорошо…

— Во сколько выходим?

— Поезд отходит в семь ровно, значит, нам надо быть там в шесть.

— Ты что — совсем уже умом тронулась? Что мы там будем делать целый час?

— Ждать.

— Ни один нормальный человек не приезжает на вокзал раньше чем за полчаса. Он что — примчится заранее занимать места на крыше вагона? У нас сейчас что — гражданская война на дворе? Да и поезд раньше чем за полчаса не подают. Ты что молчишь?

— Если не хочешь — не ходи… — тупо сказала я.

— Ты точно тронутая, — горестно вздохнула Татьяна. — Во сколько выходим?

— Прямо сейчас…

В ответ Татьяна только застонала и заскрежетала зубами.

Мы встретились у ее дома. Она убедила меня пойти на вокзал пешком. Я же намеревалась поймать такси.

— Ты хочешь быть там в половине шестого? — издевательски поинтересовалась Татьяна. — Я знала, что от любви глупеют, но даже и не предполагала, что до такой степени…

23

На вокзале мы оказались в четверть седьмого. Разумеется, никто еще и не думал подавать наш (вернее, его) поезд. Мы расположились на площади перед платформами около бюста В. И. Ленина.

Около семи часов отходили сразу несколько поездов, и на площади было много народу. К нам очень скоро привыкли отъезжающие, и какой-то мужик в колючем драповом полупальто попросил нас присмотреть за кучей его перевязанных бельевой веревкой чемоданов, а сам побежал за пивом. Я предупредила его, что мы можем в любой момент отойти, и его вещи сопрут. Он лукаво погрозил нам пальцем с отбитым черным ногтем и сказал:

— Котенок в людях понимает! Котенок знает, кому оставить… — И убежал.

— При чем здесь котенок? — спросила я, вглядываясь в поток идущих к платформам людей.

— А фиг его знает, — пожала плечами Татьяна. — Может, фамилия такая…

Он вернулся быстро с авоськой, полной бутылок «Жигулевского». Одну открытую он на ходу то и дело прикладывал к губам, как пионер горн. Подойдя к нам, он обтер рукавом горлышко бутылки и протянул ее мне.

— Хошь глотнуть?

Я даже попятилась от такого предложения.

Тогда он повернулся к Татьяне.