— Да… И что же теперь будет? — спросила я, изо всех сил стараясь не выдавать ему своих чувств.

— Теперь у него только один выход — жениться на генеральской дочке. Тем более что пострадавшая сама спит и видит, как бы с ним снова в постель завалиться… Наверное, он ей очень в постели понравился. И потом, как честный человек, он просто обязан это сделать. Я бы на его месте женился не задумываясь, тем более что девчонка что надо! Все при ней… — Он снова хохотнул, довольный на этот раз тем, что сделал мне побольнее.

— А если он не женится?

— То загремит под суд. Дело заведено. Его закрыть может только сама пострадавшая, забрав свое заявление. Ничего сделать нельзя. Уже пробовали. Генерал закусил удила и не допустит никакого послабления.

— И что он? — еле слышно спросила я.

— Кто он? Генерал? — переспросил, чтобы продлить удовольствие, Николай Николаевич.

— Эдик, — сухо уточнила я.

— Да уперся твой Эдик. Ни в какую. Лучше, говорит, в тюрьму, чем под венец…

— Я серьезно спрашиваю.

— И я серьезно, — в его голосе послышалось раздражение, и я поняла, что он говорит правду. — Тренер, не из сбор ной, а тот, что ему как отец родной, из той команды, где он вырос, говорит: женись, дурак, она заявление заберет, а ты через две недели разведешься, и кончено будет. А он ни в какую. Это, говорит, все ложь. Я, говорит, не люблю ее и жениться не буду. А что же ты к ней, дурак, в постель лез, раз не любишь? Что ж, говорит, если б я взял на вокзале проститутку, а она наутро на меня заявление написала, то меня то же судили бы? Твой Эдик мало того что дурак, он еще и правдоискатель… Ты здесь?

— Куда я денусь, — с тяжелым вздохом сказала я. Картина для меня окончательно прояснилась, но легче мне от этого не стало. Мне от этого стало еще хуже. — И что, действительно ничего нельзя сделать?

— В каком смысле? — насторожился Николай Николаевич, потому что, паразит, расслышал-таки в моем вопросе кое-какие для себя перспективы.

— Ну ты же такой всемогущий… — неопределенно промурлыкала я тем самым тоном, каким мы с ним разговаривали в постели во время наших долгих ужинов.

— Можно было бы подумать… — ответил он, и я почувствовала, как у него участилось дыхание.

— Ну так подумай…

— А какой мне резон? — почти игриво спросил он.

— А честь страны? — спросила я низким приглушенным голосом, от которого, думаю, у него мурашки по спине побежали.

— Так его уже все равно в сборную не возьмут…

— Это почему же? — промурлыкала я.

— Да потому, что если его, дурака, и не посадят, то все равно режим-то они нарушили, и это теперь известно на всю страну. Хороши спортсмены, которые накануне ответственнейших соревнований устраивают бардачок с пьянкой и девицами. Нет, такое общественность не прощает. И начальство тоже. Ведь если они проиграют, что скажут тренеру? Конечно, скажут, как может выиграть команда, в которой отсутствует элементарная дисциплина. Так что честь страны тут ни при чем… — Его голос замаслился: — Вот если бы речь шла о твоей чести или о чем-нибудь другом… Тогда можно было бы подумать…

— Ну так подумай… — хрипло выдохнула я.

— А какой мне смысл выручать твоего ухажера, моего прямого конкурента? — внезапно деловым тоном спросил он.

— Какой же он мне ухажер после того, как изменил мне, растоптал мою честь. Я такого не прощаю. И потом, как я могу теперь с ним на людях появиться? Это с кем она, спросят люди, не с тем ли Эдиком, который генеральскую дочку изнасиловал?

— Тогда чего же ты за него хлопочешь?

— Да жалко дурака. И уж лучше иметь в своей биографии изменника, чем насильника.

— Ну хорошо, с этим ясно, но для себя лично я все равно не вижу никакого смысла ввязываться в эту историю.

— Может, мы его вместе поищем? — многозначительно спросила я.

— Как в прошлый раз?

— Ты, Коленька, не должен на меня обижаться… — Я впервые назвала его так и сделала это от полного отчаяния. — Ты же видел, в каком я была состоянии? У нас с Игорем были серьезные отношения, он практически сделал мне предложение… А с этим мы просто в кино ходили…

— А ты не врешь? — вдруг жестко спросил он.

— Зачем? — в моем голосе прозвучало неподдельное удивление. — Ведь я же не говорю, что все у нас с тобой все будет по-прежнему… Битые горшки долго не живут и в одну реку нельзя войти дважды. Я совсем другая, да и ты изменился… Но разве старые друзья не могут хоть изредка скоротать вечерок?. Особенно если кому-то грустно и одиноко… Ведь если ты вдруг женишься, а я буду в очередной трагедии и позвоню тебе, разве ты не приедешь меня утешить?

— Приеду… — ошеломленно сказал он и наверняка при этом подумал: ничего, коготок увязнет, а там и всей птичке пропасть…

— Ведь не зря говорится: «Старый друг — лучше новых двух». — Я решила добить его народной мудростью. — Ведь когда ты со старым другом, из чистого человеколюбия — это и изменой-то не считается… Как ты думаешь?

— Конечно! — воскликнул он, явно уже прикидывая самые радужные перспективы. — И если ты выйдешь замуж, а мне будет плохо, ты тоже придешь мне на помощь…

— Разумеется, — убежденно соврала я, — хотя ты сам всегда говорил, что это совершенно различные вещи.

— А что я такого говорил?

— Когда муж изменяет — это мы… говорил, а когда жена изменяет, то это нас… Помнишь?

— Ну это шутка была, буквально…

— С любовью не шутят… — с идиотской многозначительностью сказала я. — Так поможешь этому дурачку?

— Там видно будет… — осторожно сказал он. — Нужно будет посмотреть, что у нас на этого генерала есть… А когда мы увидимся?

— Когда покончим с этим делом, — твердо сказала я. — А до этого у меня не то настроение.

— Я сегодня же прикину, что можно сделать, — сказал он и повесил трубку.

Я закрыла глаза, откинулась в своем любимом кресле и тоскливо подумала, что судьба раз от раза становится все изощреннее и изощреннее… Я понимала, что Эдик влип в эту историю из-за меня. Не должна была я его мариновать столько времени. Он же взрослый мужчина. Не должна я была его держать в таком постоянном напряжении. Сама-то вон устраивалась несколько раз, спускала пар, а ему что оставалось? Онанировать? Или идти к другой женщине, более сговорчивой. Что он и сделал.

Если уж я решила терпеть до свадьбы, то не нужно было позволять ничего. Даже поцелуев.

И все-таки, как бы там ни было, но он мне изменил. Уж лучше бы действительно взял девку на вокзале, мне бы не было обидно, а то хорошенькая, все при ней и к тому же генеральская дочь…

Не рвалась бы она за него замуж, если он действительно взял ее силой, вопреки ее желанию. Значит, как-то любезничал с ней, ухаживал, покорял, рассказывал ей о футболе те ми же словами, что и мне… Это было очень противно. Невыносимо.

Уверяю вас, девочки, что мы, бабы, переносим измену ку да тяжелее, чем мужики. Я просто бесилась, несмотря на то, что считала себя виновной в этой истории. Вот такое женское противоречие. И с этим ничего нельзя сделать…

13

Странно устроен человек, особенно женщина. Еще сов сем недавно, вспоминая о Николае Николаевиче, я называла его скотиной, насильником, извращенцем. Но тут, когда я поняла, что за его услуги придется действительно расплачиваться, эта мысль не вызвала у меня содрогания… И размеры его мне не представлялись уже такими ужасными, и странные его привычки не выглядели отвратительными. В конце концов я ведь получала удовольствие от всего этого. Особенно сначала, когда все было на новенького, когда я к нему хорошо относилась… Это потом все пошло наперекосяк, и все в нем начало меня раздражать, а поначалу я включилась в эти игры с большой охотой. И ждала его прихода, и с нетерпением заглядывала в его портфель… Да и потом, когда мы расстались, иной раз проскальзывала шальная мыслишка, что хорошо бы еще с кем-нибудь попробовать… Я ее, конечно, сразу же отгоняла, понимая, что никогда в жизни не решусь кому-нибудь предложить такое… Но все же, но все же…

Вот тогда-то я и поняла: что бы ни вытворяли любящие друг друга люди в постели с обоюдного согласия — все хорошо и здорово. А извращение — это когда один человек использует другого для удовлетворения своих страстей.

Сегодня мы все ужасно продвинутые в сексе, а в 1958 году, когда даже минет считался страшным извращением, а за мужеложство давали срок, согласитесь, это была смелая, можно сказать, революционная идея. Настолько смелая, что я даже Татьяне ее не высказала. Мы с ней вообще не обменивались чересчур пикантными подробностями, хотя, конечно, делились многим…

Николай Николаевич ничего не смог сделать. Даже он.

Генерал уперся как бык. И оказалось, что на него в органах практически ничего нет. Чистым, как младенец, оказался старый служака.

Николай Николаевич долго рассказывал мне, какие шаги он предпринял, какую огромную проделал работу. Как я понимаю, говорил он это, чтобы набить себе цену и подчеркнуть, что со своей стороны он условия договора выполнил. Под конец разговора он осторожно спросил:

— А когда мы увидимся?

— До суда, сам понимаешь, у меня не то настроение, — вероломно сказала я. — Мы все-таки с Эдиком встречались, а я была в него влюблена. Давай подождем, пока я остыну от него окончательно…

— Давай подождем… — вздохнул он.

Я даже не предполагала, как долго он сможет ждать…

14

Эдик так и не женился на генеральской дочке. Его судили. Я точно не помню, какой ему дали срок. Помню, что от сидел он года три или четыре… Рассказывали, что и на зоне он играл в футбол, что все его там очень любили и уважали, несмотря на то, что на зоне насильников не любят. Мне это рассказывал непосредственный свидетель Леха, который у меня появился как обычно в самый неожиданный момент, уже после того, как Эдика выпустили…