Все, что происходило потом, я помню смутно, отрывками, без связи одного с другим. Только что мы стоя целовались, а потом он вдруг сидит на низком мраморном подоконнике, а я стою перед ним…
— Сумасшедший… — шепчу я. — Сейчас кто-нибудь выйдет.
— Пусть… — бормочет он.
Зарывшись головой под широкий подол платья, он целует мой живот, одновременно лаская бедра, ягодицы и стягивая с меня трусики… Я сопротивляюсь и изо всех сил сжимаю бедра, чтобы не позволить стащить их с себя и не пустить его руку выше… Потом, чувствуя, что к добру это не приведет, я расслабляюсь… Трусики цепляются за проклятую подковку на каблуке и я, перегнувшись назад, снимаю их вместе с туфлей, которая падает и отлетает куда-то в сторону. Он нашаривает ее и, прежде чем надеть, целует мою ногу… Каждый пальчик в отдельности… Потом я сижу у него на коленях спиной к нему, накрыв его широким подолом. Он ласкает мою грудь, а я чувствую там, внизу, его и впрямь очень твердое тело и, чуть привстав, пытаюсь забрать его в себя, и это мне наконец удается… Это какая-то мистика, но я как тогда, на ледяном троне, чувствую мгновенную сладостную боль и почти теряю сознание от самого настоящего взрыва чувств и ощущений… Последнее, что я помню, это его сдавленный стон…
Мы оба пришли в себя от звука открываемой входной двери. Кто-то медленно подошел к лифту. Загудел на чердаке электромотор. Со страшным скрежетом и скрипом поползла вниз темная кабина.
Я вскочила с его колен.
— Где мои трусики? — прошептала я ему в ухо.
— Тсс-с… — Он прижал палец к губам.
Лифт спустился, громыхнули двери, и кабина, уже освещенная, поползла вверх. Какой-то мужчина с седой бородой стоял в ней с закрытыми глазами и шевелил губами, словно что-то напевал или молился…
Едва кабина миновала нас, как мы брызнули на улицу.
— Так где же мои трусики? — все еще шепотом спросила я на улице.
— У меня в кармане… — улыбнулся он.
Потом мы шли по улице Дзержинского и свернули на Пушечную. Потом вышли на Кузнецкий мост. Я понятия не имела, куда мы идем, но у него, оказывается, уже был план…
— Я очень хочу вам спеть, — сказал вдруг он. — Я время от времени сочиняю песни…
— Так в чем же дело? Пойте! — засмеялась я.
— Нет, это не такие песни… Их нельзя петь на ходу… Нужна гитара, обстановка… Подождите, я сейчас… — Он заскочил в телефонную будку и начал яростно накручивать диск.
Он прозвонил все свои пятнашки. Потом я выгребла свои. Потом мы стреляли пятнашки у редких прохожих, даже у милиционеров.
— Я схожу с ума от мысли, что там на тебе ничего нет… — сказал он, кладя руку на мой лобок.
— Меня это тоже жутко возбуждает… — призналась я. — Так что лучше отдайте их мне.
— Ни за что! — засмеялся он и, страстно погладив себя по внутреннему карману пиджака, побежал к очередной телефонной будке.
Через минуту он вышел из нее, раздраженно хлопнув стеклянной дверью. Видно, ничего у него не получалось. Из каждой следующей будки он выходил все мрачнее и мрачнее…
Таким образом часам к двенадцати мы дошли до Пушкинской площади, до ресторана ВТО.
А там веселье было в самом разгаре. Недавно закончились спектакли в театрах, и актеры только начали расслабляться.
Нас тут же пригласили за столик, притащив откуда-то дополнительные стулья. Официантка Лида принесла еще две бутылки коньяка, на которые, очевидно, и рассчитывала пригласившая нас компания. Все уже были навеселе, говорили сценаристу «ты», хлопали его по плечу и рассказывали последние анекдоты.
Сценарист громко хохотал, с убийственным остроумием рассказал о дурацкой вечеринке, откуда мы с ним сбежали, уморительно показывая чванливое почтовое начальство, их церемонных жен, испуганную навсегда Софочку и как окаменел спекулянт Додик, когда он пожелал в тосте, чтобы все тайное стало явным…
— Кстати, — воскликнул он, озорно подмигнув мне, — вы знаете подлинную историю Мальчиша-Кибальчиша?..
Мы еще долго пировали. Сценарист все время отводил от стола то одного собутыльника, то другого и подолгу о чем- то шептался с ними. Временами он смотрел на меня и многозначительно похлопывал себя по внутреннему карману пиджака. Я жутко краснела. Ему это нравилось.
— Представляешь, что бы началось, если б они узнали, что у меня здесь лежит?.. — спросил он, склонившись ко мне.
Часа в два ночи мы оказались в маленькой комнатке в Настасьинском переулке. Нас туда привел старый знакомый сценариста, эстрадный конферансье. У него была странно вытянутая, как у Фернанделя, физиономия, маленькие плутоватые глазки и светлая курчавая шевелюра. Мне он представился Рудольфом. Сценарист называл его Рудиком.
Когда сценарист этого не видел, Рудольф тайком подмигивал мне и делал какие-то знаки. Я же делала вид, что не понимаю их.
Нашлась и гитара. Но сценарист капризничал и не пел, хоть Рудик очень настойчиво просил его об этом.
— Я сегодня спою только для моей кометы!
— Странное имя! — осклабился Рудик.
— Это не имя! Это — ее огненная сущность! — поднял палец к потолку сценарист.
— Другими словами — позвольте нам выйти вон? — поинтересовался Рудик.
— Ты же все равно не уйдешь, пока мы не допьем коньяк, — печально сказал сценарист, сбивая сургуч с бутылки.
— Инженер человеческих душ! — воскликнул Рудик, как завороженный глядя на бутылку и потирая руки.
Сценарист очистил от сургуча горлышко и несколькими легкими, я бы даже сказала, любовными шлепками согнутой ладони по донышку бутылки выбил пробку и разлил весь коньяк в три граненых стакана, с готовностью подставленных Рудиком.
Рудик взял стакан, оттопырив мизинец и, вращая вытаращенными глазками, с ужасом произнес:
— Коньяк? Стаканами? В два часа ночи? С удовольствием!
И залпом опрокинул полный стакан в широко открытый рот. После этого он показал нам, где кофе, где кофейник, где чашки, предупредил, что старуха соседка глуха, как пень, показал, в какой ящик кухонного столика нужно бросить ключ, и уехал к жене, на прощанье незаметно подмигнув мне и покивав почему-то на мою сумочку.
Сценарист не спеша отпил глоточек из своего стакана, взял в руки гитару, долго настраивал ее, а потом запел своим странно-тягучим, завораживающим баритоном про облака, которые плывут туда, откуда мало кто возвращается…
Он пел свои едко-грустные песни, и мне все время хотелось плакать…
Потом мы грустно и неспешно любили друг друга. Он был усталый и нежный. И я подумала, что хорошо бы было его усыновить, чтобы он все песни нес ко мне и рассказывал о всех своих любовных неудачах…
Когда я сказала ему об этом, он тихо засмеялся.
На улице уже было светло, когда мы по Тверскому бульвару возвращались домой.
Он мне с усталой иронией объяснил, что муж, явившийся до Гимна Советского Союза по радио, считается ночевавшим дома.
Он очень удивился, но промолчал, когда мы свернули с Тверского бульвара не направо к Малой Бронной, а налево, к моему дому.
Около подъезда он было остановился.
— А если там на лестнице бандиты? — сказала я с усмешкой, начиная понимать, какая ошибка была заложена в ушедшую ночь.
Он вопросительно посмотрел на меня, но покорно вошел со мной в подъезд, поднялся по лестнице.
Я открыла свою дверь и посторонилась, пропуская его вперед. Ему ничего не оставалось, как войти.
— Вот здесь я живу… — сказала я, проводя его в гостиную. — Хотите кофе?
Заглянув в спальню и в бывшую бабушкину комнату, он вдруг захохотал.
— А где же муж, мой сосед с Малой Бронной?
— Мы давно развелись.
— Так какого же черта я полночи искал, куда приткнуться?
— Я не знала, что только в этом проблема. Я думала, что у вас какие-то серьезные дела. Вы так нервничали…
Он снова захохотал.
— Ну так что насчет кофе? Может, яичницу с помидорами? Я хорошо умею.
Он подошел ко мне, бережно взял в ладони мою голову и нежно поцеловал в губы.
— Спасибо, девочка! Эта ночь ни в каком продолжении не нуждается.
И ушел.
Мы с ним больше ни разу не встретились даже случайно.
Выспавшись, я вспомнила про свои шкурки и полезла в сумочку за телефоном Додика. В сумочке сверху лежал листок, вырванный из записной книжки с буковкой «Я». На нем был номер телефона и размашистая подпись «Рудольф» и «Позвони!!!!!!!». Именно так с семью восклицательными знаками. Я мелко порвала эту записку и, найдя в записной книжке телефон Додика, сперва набрала номер Татьяны, чтобы скоординировать наши действия.
Сонная Танька никак не могла понять, что я от нее хочу. Потом мы договорились, что я созваниваюсь с Додиком, назначаю время и перезваниваю ей.
У Додика долго не подходили к телефону. Потом трубку взяла насмерть перепуганная Софочка. Запинаясь и путаясь в словах, она дрожащим голосом рассказала, что в семь утра к ним пришли трое из органов с ордером на обыск и с двумя понятыми из соседей и пять часов подряд что-то искали. Что они перерыли все книги и все требовали какую-то литературу… Когда нашли запакованные шкурки и деньги, то очень удивились и вызвали людей из других органов…
И шкурки, и деньги, и все ценности, включая и ее каракулевую шубку, которую они только что пошили, они увезли. Мебель описали… Что делать, она не знает…
Мы с Татьяной тоже не знали!
Сценариста давно нет в живых и, конечно же, он не мог прислать мне букет цветов в мое шестидесятилетие, хотя, будь он жив, то от него можно было бы ожидать чего угодно. Он был способен на самый великодушный и красивый поступок.
Он умер за границей, в чужом городе, кажется, в гостиничном номере при загадочных обстоятельствах. Наши газеты дружно писали, что это несчастный случай, но чего бы им так захлебываться, если это просто несчастный случай с человеком, которого выперли насильно из Союза и о котором логичнее было бы не вспоминать. Особенно если он так удачно умер от несчастного случая. Так нет же, не было, кажется, газеты, не упомянувшей об этом случае с каким-то плохо скрытым злорадством. Мол, собаке собачья смерть… Оставалось добавить, что так будет со всяким, кто посягнет… Мол, на каждого такого у нас найдется свой несчастный случай…
"Прекрасная толстушка. Книга 1" отзывы
Отзывы читателей о книге "Прекрасная толстушка. Книга 1". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Прекрасная толстушка. Книга 1" друзьям в соцсетях.