26

Письмо, которое агент Петров послал в Петербург с государственной почтой, с огромными трудностями добралось, наконец, до адресата. Бирон прочитал его, тут же вызвал к себе Люберова и приказал сыскать поручика князя Козловского.

– И не надо врать, что его нет в Петербурге! А на будущее помни, что я не потерплю своеволия.

Родион не ждал ничего хорошего от предстоящей Козловскому аудиенции. Буря, прошумевшая над головой по воле аббата Арчелли, отшумела, аббат исчез с горизонта, и Бирон больше о нем не вспоминал, но интуиция подсказывала Родиону, что интерес фаворита к Матвею вызван именно этим скандалом.

Родион явился в дом бригадирши и был принят с распростертыми объятиями. Вопросам не было конца. Варвара Петровна вела себя так, словно желанный гость пришел только к ней, а Матвей, который все тянет Родиона в свою комнату, только досадная помеха.

– Ты, Роденька, на него повлияй. Совсем от рук отбился. Уходит из дома с ранья, а приходит в глухую ночь. Где-то весь день пропадает, а потом спит до обеда. Задумчив, сердится без причины, чем прогневляет Бога. Живет праздно и о будущем не заботится. Может, его вообще испортили? Мне рассказывали, что баба в столице объявилась, которая портит людей шептанием, дутьем и пусканием изо рта огня и дыма.

– Может быть, она просто трубку курит? – предположил Родион, а Матвей обидно засмеялся. Варвара Петровна не выдержала и рассмеялась вместе с ними.

Как только молодые люди остались наедине, Родион дал другу полный инструктаж. Матвея очень заинтересовал аббат Арчелли.

– Как он выглядит?

– Смуглый, худой, мрачный, угодливый.

– А он не делает вот так? – Матвей схватил себя за подбородок и постучал указательным пальцем по губам.

– Не обратил внимания, может быть, и делает. Одно точно, Бирон после его ухода разозлился, как цепной пес, и спрашивал меня про деньги. Понимаешь?

Что ж тут не понять? Видно, эта история с французскими деньгами вечная. Не исключено, что и на том свете, ведь предстанет когда-то Матвей пред ангелами, они спросят его с пристрастием: «А зачем ты в чужой могиле рылся? Куда деньги подевал?»

На следующий день Родион отвел друга во дворец. Бирон был настроен благодушно, поэтому первый вопрос был задан спокойным, без надрыва голосом. Однако разговор начался с предмета крайне нежелательного.

– Почему вы не доставили секретный рескрипт по назначению?

Подобного вопроса наш герой никак не ожидал, поэтому переспросил с искренним удивлением:

– Какой рескрипт?

– А вы хитрец, князь. Какой… Тот самый, которое передал вам мой агент в Данциге.

Матвей смутился. Ему казалось, что встреча с агентом Петровым вообще произошла в другой жизни. Все было так давно, что потеряло смысл.

– Что вы молчите? Почем вы оставили свой полк во время военной кампании? И как вы оказались в Петербурге?

– Я был ранен, ваше сиятельство. Ранен и контужен. Но не только этим я могу объяснить мою забывчивость. Тайное послание, о котором вы изволите говорить, было похищено.

– Вот как? Кем?

– На границе Польши я был захвачен в плен конфедератами. Мне удалось бежать, – Матвей подробно описал подробности побега, не упомянув, разумеется, ни Николь, ни ее мнимого папеньку. – Письмо было зашито в камзол. Я думаю, что его похитили поляки-конфедераты.

– Но вы в этом не уверены?

Матвей промолчал. А что он мог сказать? Да, не уверен, потому что «папенька» очень похож на аббата Арчелли. И вовсе не исключено, что ловкие пальчики Николь распороли подкладку на его камзоле. Матвею показалось, что спина его покрылась гусиной кожей. Вены, мускулы, сухожилия, печень и почки – все напряглось.

– Что было в том рескрипте писано, знаешь?

– Никак нет, ваше сиятельство.

В голосе Бирона уже звучал металл, податливость Матвея его раздражала. Дальше он уже обращался к нему на «ты». А что церемониться с этим прохвостом?

– Вез тайное послание и не знал его содержания?

– Это чужая тайна, ваше сиятельство. Мне было поручено доставить письмо в Варшаву, что я и сделал, да не нашел там кому передать. Взялся сам везти, да вот не довез.

– А ведь это подсудное дело, поручик. Депеша не доставленная в военное время по назначению… Знаешь, чем это грозит?

– Я готов принять любую кару.

– Почему сразу не пришел ко мне с повинной? Что в этом – беспечность или злой умысел?

– Ах, ваше сиятельство, голова у меня от контузии пошла кругом. У меня ведь были и другие поручения, и я их выполнил. Я вез депешу от генерала Любераса к графу Левенвольде.

– В чем смысл депеши Любераса? Ее ты тоже не читал?

– Тоже не читал, – эхом отозвался Матвей, – но подозреваю, что генерал Люберас высказывал некоторое беспокойство…

– Продолжай, продолжай. Он фельдмаршалом не был доволен, так?

– Это мне не дано знать. Но мне известно, что фельдмаршал Миних послал в Варшаву приказ об арестовании Любераса.

– Понятно. А Люберас обвинял Миниха в том, что, воюя, тот чаще заботился о собственных интересах, чем о нуждах государства Российского.

– Так точно, ваше сиятельство.

– Что значит – так точно?

– Я принимаю ваши слова на веру.

А этот молодой человек вовсе не так прост, как выглядит, подумал Бирон.

– А в армии, что по этому поводу говорят?

– В армии ничего не говорят, в армии воюют, ваше сиятельство.

– А ты не дерзи, не дерзи! – крикнул вдруг Бирон, распаляясь, но тут же остыл. – Помнишь поручение мое, с коим в Польшу ездил? Ты кому-нибудь о деньгах говорил?

– Никак нет. Никому и никогда, ваше сиятельство.

– А тебя о них кто-нибудь не спрашивал?

– Не спрашивал, – твердо ответил Матвей и подумал с испугом: «А ведь спросят, как пить дать спросят. Только кто?»

– Ладно, поручик, догуливай свой отпуск. Твое счастье, что вверенный тебе рескрипт не нес важной информации. А то гнить бы тебе в каземате. Но помни, князь, за тобой должок. Придет время, и я о нем напомню.

Бирон обошелся с Матвеем милостиво из-за сообщения о генерале Люберасе. Об этой тяжбе с Минихом и о прочих военных склоках никто не поставил Бирона в известность. Теперь на руках у него еще один козырь. Маленький козырек, но и он сгодиться в борьбе с этим всеми обласканным героем. В том, что борьба будет серьезная, фаворит не сомневался.

А Матвей шел по дворцовым коридорам, молился мысленно и думал – пронесло. «Понять бы только, про какой должок толковал Бирон? И почему-то я всегда ему должен, а он мне никогда. А может быть, у этого расфранченного баловня судьбы совсем нет верных людей, и он каждого ловит на крючок, запугивая и стращая неведомыми карами?»

На всех изгибах коридора стоял караул, семенили куда-то ливрейные слуги с подносами, шурша юбками, пробегали фрейлины, успевая стрельнуть в сторону Матвея любопытным взглядом. Тесно живут во дворце, от интриг, подсиживания и доносительства небось спасу нет. Даже воздух здесь кажется густым и затхлым.

Зато на улице было свежо. Набережная встретила ветром, пропитанным влажной пылью. Небо было свинцовым, без единого проблеска. Нева жила обычной трудовой жизнью, вверх по течению тянулась барка с сеном, вниз шли струга с непилеными бревнами, хлопали на ветру паруса, грохотала цепь спускаемого в воду якоря. Гребцы резво колотили веслами в воде, перевозя в своих утлых челнах обывателей с одного берега на другой.

Матвей вскочил в седло и неторопливо поехал в сторону усадьбы. Купчая уже была составлена, часть денег отдана, поэтому он с полным правом мог называть усадьбу своей. Он даже название ей придумал – «Клены», поскольку очень хороши там были клены у каретного сарая и у мельницы. Да и у лодочного сарая рос пригожий кленок, молоденький еще, но аккуратный. Если очередное наводнение не подмоет ему корни, то вырастит со временем в могучее дерево.

Думай, Матвей, думай и сопоставляй. Что-то слишком много новостей ты получаешь за последние дни. И новости одна другой увесистее, словно камнепад в горах. Может, и впрямь его сглазили, нашептали, надули в уши ядовитого дыма?

Письмо от Лизоньки он получил за день до визита к Бирону. Взял его в руки с опаской, словно горячую бумагу. Сейчас начнутся упреки, и главная обида в том, что справедливые. Сколько можно его, словно слепого кутенка, носом в лужу тыкать? Но против ожидания, письмо было спокойным, почти радостным. Он прощен, слава тебе господи, прощен и забыт.

Одной заботой меньше, но в конце послания пришлось проглотить горькую пилюлю. Какой-то неведомый шляхтич подробно и со скрытым злорадством рассказывал «о той даме, с которой вы знакомство водите». Оказывается, Лизонька своими глазами видела его встречу с Николь в кофейном дому. Ах, если бы он знал это раньше, не чувствовал себя таким дураком. Однако этот шляхтич слишком много на себя берет. Видите ли, «названная дама» хоть и предъявила нужные для вскрытия могилы документы, вела себя странно, назвалась вдовой Виктора Сюрвиля, а потом выяснилось, что она вовсе не вдова, а дальняя родственница.

Тебе то, Ксаверий, какое до этого дело? Ты сам-то кто таков? А-а-а… Это же князь Гондлевский, как он о нем забыл? Родной братец атамана, который напал на их карету.

Вчера он страшно разозлился на «доброжелательного» Ксаверия, который всеми способами пытался очернить Николь, по самому тону письма это было видно, а сейчас вдруг вредная приписка пана Гондлевского высветлилась совсем в другом свете. Значит, не все ложь, если Николь действительно родственница покойного Сюрвиля. Вопрос только, кто дальше спросит Матвея про могильные деньги – сама Николь или аббат, ее мнимый батюшка.

Поспешая в «Клены», Матвей надеялся получить из рук сторожа записку от Николь. Однажды уже старик исполнял роль Гермеса, посыльного богов, и справился со своей ролью отлично: влюбленные обменялись письмами. На этот раз никаких записок не было.

Матвей не стал задерживаться в своих владениях. На прощанье сторож сказал ему озабоченно: