– Но я ничего в них не понимаю, – беспомощно сказал Ксаверий.

– Это не важно. Мне просто нужно ваше подтверждение, что вы мастеровой человек. Здесь знают, что вы князь?

– Разумеется.

– Князь тоже может разбираться в виноградной лозе. А если не в лозе, то в хороших винах, – вмешалась Лизонька.

Родион только поморщился и продолжал разговор серьезным и проникновенным тоном.

– Я вам очень советую ехать с нами, князь Гондлекский. Если моя бумага удовлетворит ваше начальство, то, попав в Петербург, вы уже через месяц сможете обрести свободу. Как с этим обстоят дела в Нарве, я не знаю. Но зато знаю, что в России дела делаются медленно.

Лиза смотрела на Ксаверия умоляющими глазами, полуоткрытые губы ее, казалось, шептали: «Ну, ну, соглашайся же…» Ксаверий подумал про сурмиловскую усадьбу, богатая наверное, про город Петербург, который и не чаял увидеть так скоро, про шумную толпу горожан где-нибудь в саду или на набережной, вдоль которой проплывают корабли из дальних стран, еще он представил себе золотистую корочку жареного гуся, которая чуть подсохла и не режется ножом… и согласился.

Привезенная Родионом бумага вполне удовлетворила начальника гарнизона, и через день Ксаверий уже сидел в карете, которая мчала его в Петербург.

20

Николь собиралась на верховую прогулку с князем Козловским, когда услышала, что кто-то бесцеремонно колотит в наружную дверь. Сама она никого не ждала, поэтому не обратила на грохот дверного молотка никакого внимания. Мысли ее были заняты другим – брать или не брать на свидание зонт. Она уже поняла, сколь неустойчива погода в Петербурге. Надо сказать, что зонты в описываемое нами время носили название солнечника и защищали прекрасных дев скорее от загара, чем от дождя. В плохую погоду приличные дамы просто сидели дома. Но она не могла принимать князя Матвея у себя в особняке, «работать» приходилось на свежем воздухе и не мешало себя как-то обезопасить. В крайнем случае, и солнечник может защитить прическу, если начнется дождь. С первого этажа раздавались мужские голоса, разговор был негромкий, мирный.

В тот момент, когда она твердо решила отказаться от зонта и ограничиться накидкой с капюшоном, раздался резкий выкрик Арчелли:

– Извольте говорить по-французски! Я не понимаю ни слова.

Батюшки, на кого же наш смиренный аббат повышает голос? Николь тихонько отворила дверь. Жилье у негоцианта было не анфиладное, старого покроя. Комната ее выходила в небольшой закуток, а оттуда прямо на деревянную лестницу в два изгиба.

Николь на цыпочках прошла один пролет, вытянула шею и увидела сверху двух мужчин. Первый, в форме кирасирского полка, держал в руках бумагу, и вид имел растерянный. Второй был в штатском, невзрачный, плешивый, эдакий огрызок. Ясно было, что в прихожей происходит что-то непонятное, драматическое, а может быть опасное.

Вдруг плешивый ловко вынул бумагу из рук офицера и через пень колоду стал переводить текст на французский язык. Первые же слова заставили Николь тихо присесть на ступеньку и затаиться. Арчелли вызывали на допрос в Тайную канцелярию. Он нужен был следствию по какому-то непонятному делу в качестве свидетеля.

– Это что, арест? – воскликнул Арчелли.

– Пока нет, – добродушно отозвался плешивый.

Дальнейшее произошло очень быстро. Арчелли разом решил покончить с неизвестностью, поэтому не стал задавать лишних вопросов, а сразу направился к двери. Николь рванула наверх, к счастью, она успела подбежать к окну. Русские называют этот вид транспорта колымагой: старинная повозка, отдаленно напоминающая карету, без подножки, с крохотными оконцами, тяжелая на ходу. Арчелли довольно неловко залез внутрь, офицер последовал за ним. Штатский плотно закрыл дверцу, влез на козлы и взмахнул кнутом. Что это за кучер такой, который изъясняется по-французски? Все, уехали…

В первую минуту Николь, что называется, себя не помнила. Из зеркала на нее таращилась испуганная особа с мятой прической, прижатыми к щекам ладошками и косящими глазами. Вихрь мыслей в голове, тысяча вопросов и не одного ответа. Что натворил этот несносный аббат, какое коленце выкинул, подставив под удар себя, Николь и все их дело?

Внутренняя установка была – не паниковать! Они иностранные подданные, а потому просто так не могут быть подвержены арестованию. Но с другой стороны, она отлично знала, как умеют в России расправляться с иностранцами. В Европе все решает суд, а здесь до суда еще дожить надо, если он вообще состоится.

Предположения одно другого причудливее являлись в голову. Арчелли стал чьим-то секундантом, а здесь дуэли запрещены. Абсурд… кто возьмет в секунданты аббата? Или… Этот негодник стал невольным свидетелем драки. Вздор! Из-за этого не потащат на допрос. Может быть, Арчелли не угодил какому-нибудь вельможе или подслушал чужой разговор? С него станется… Но кто самый главный вельможа в Петербурге? Или аббат не угодил чем-то самому Бирону? Намеками ей было дано понять, что встреча со всесильным фаворитом состоялась и имела положительный результат. Николь даже чуть-чуть позавидовала удачливости Арчелли.

Сама она, правда, тоже кое-чего добилась. Мадам Адеркас сдержала обещание и представила Николь императрице. Это произошло во дворце в итальянской зале. Китайские товары на импровизированной ярмарке шли очень ходко. Анна Иоанновна была благодушна и поощряла словами дам к покупкам. Сама она приобрела штуку бледно-сиреневого с изумрудной искрой шелку. Далеко не всем в этой зале такая красота была по карману, и многие барыни ограничивались покупкой штучной фарфоровой посуды, веерами и искусно вырезанными из слоновых клыков фигурками. Можно было предположить, что эти косоглазые уродцы имеют отношение к китайскому культу. Но зачем российским дамам были нужны эти статуэтки? Куда они их будут ставить в своих неказистых домах, где случайная голландская мебель соседствовала с бабушкиными сундуками, поставцами и резными лавками?

Но мода вносит великую смуту в женские сердца. Все берут, так отчего же мне не взять? Николь тоже купила статуэтку. Вольготно рассевшийся лысый, с непомерно большим голым животом мужичок щурился на нее лукавыми глазками. Государыня приветливо посмотрела на мужичка, похвалила покупку мадам де ла Мот, произнесла даже несколько ничего не значащих вежливых слов. Николь только начала произносить заранее заготовленную фразу: «Это огромное счастье, лицезреть великую…», как Ее Величество довольно бесцеремонно подхватил за руку их сиятельство Бирон. Он только скользнул взглядом по хорошенькой собеседнице со статуэткой в руке, но у Николь осталось ощущение физического прикосновения. Пронзительный взгляд был у фаворита, наверняка он ее запомнил.

А императрица не запомнила, мадам де ла Мот потерялась в череде лиц, растворилась в фарфоровых чашках, бусах и резных фигурках. Но Николь и не рассчитывала на многое в эту встречу. Для более тесного знакомства нужен небольшой круг людей. Вот когда она явится к Анне Иоанновне в свите принцессы Анны Леопольдовны, тогда она сумеет обратить на себя внимание царственной тетки и начнет самостоятельную игру.

Про верховую прогулку по набережной было забыто. Это пустое, об этом и думать не стоит. Завтра с утра она пошлет князю Козловскому объяснительную записку, а можно и не посылать. Главное, дождаться Арчелли.

Но аббат не вернулся. Ночь прошла беспокойно, Николь просыпалась от любого шума, а на утро послала письмо, но не к Козловскому, а к Нолькену. В письме она обрисовала положение и просила назначить время встречи.

Через час она получила ответ, в котором было обозначено не только время встречи, но и место. Шведский посланник не захотел принимать мадам де ла Мот в своем дому. Она должна была явиться в восемь часов вечера в лютеранский собор Св. Анны, постучаться условным стуком и назвать пастору свое имя.

Николь очень не понравилось это письмо. Считая себя католичкой, она никогда не была в названной церкви. Предложенная секретность ее огорчила, не хотелось лишний раз одалживаться у Нолькена. И еще ей стало страшно. Неужели посланник считает дело настолько серьезным, что боится обнародовать их встречу даже перед слугами или случайными прохожими? Еще оставалась малая надежда, что Арчелли вернется до вечера и сможет объяснить ситуацию. Если «вызов на допрос» кончится благополучно, она простит аббату его несносный характер и высокомерное поведение. Дальше они будут работать вместе.

Часы пробили половину восьмого. Аббат не появился. Она велела закладывать карету. На душе было тревожно. Горничная смотрела на барыню с испугом.

– Помоги мне одеться.

Стали перебирать платья. Николь выбрала самое скромное, незаметное, темно-серое из тарлатана с черной отделкой из кисеи. В нем она выглядела, как камеристка богатой барыни.

– Анюта, может быть, я сегодня не вернусь. Но я в любом случае пошлю записку. Если господин аббат будет дома – отдашь записку ему. Если нет, отдай записку нашему кучеру Игнацию. И помни, ему можно доверять. Если он тебя попросит о чем-то, – сделай.

– Господи, барыня, как же я без вас?

– Я тебя не оставлю. А пока на всякий случай упакуй дорожные сундуки.

Когда горничная ушла, Николь взяла шкатулку с драгоценными украшениями и ссыпала их вместе с деньгами, как горох, в ручную, вышитую бисером сумку.

Далее все пошло по предложенному посланником сценарию: собор Св. Анны, слабый огонек в окне, три удара дверным молотком, шепот пастора: «Пойдемте, сударыня», потом низкая боковая дверь с выходом в крохотный сад. На лавке подле разлапистой ели в обществе светляков, которое доверчиво сияли в траве, ее ждал Нолькен. Все это очень поэтично, черт побери, но глупо.

– Добрый вечер, моя красавица! Садитесь удобно. Это ничего, что я принимаю вас в саду? Вечер чудесный.

– Не нахожу.

– Велите отпустить карету.

– Все настолько серьезно?

Дальнейший разговор пошел в тревожно-минорном тоне. Нолькен уже узнал через своего агента, скромного писаря из Тайной канцелярии, что аббат Арчелли среди арестованных не числится, уже хорошо. Но тот же агент детьми клялся, что накануне никто никого на допрос не вызывал и бумаг о том не писал.