Арчелли исполнял инструкцию очень точно: интриговал, шептал по гостиным, высказывал суждения, шпионил. Беда только, что, будучи итальянцем, он так и не выучил испанский язык. Французский, однако, он знал с детства, поэтому отчеты писал в Мадрид, но писал по-французски. Одна из его депеш была перехвачена, и он как-то плавно, так и не пристроив испанского принца на трон, незаметно для себя перешел на службу Франции. Принц Филипп, кстати, ездил потом в Россию с желанием выгодно жениться, но тоже как-то не получилось.

Перед поездкой в Россию все было продумано до мелочей: местожительство найдено, подарки в виде ювелирных украшений из Гамбурга высланы и должны были вовремя прийти в Петербург, лица, близкие к русскому двору, с которыми предстояло работать, названы. Теперь главным было благополучно добраться до места.

11

Карета неслась по лесной дороге как бешенная, как уходящий от кровожадного волка олень, или как волк, обманувший охотников. Матвея бросало из стороны в сторону, и он все время задевал локтем больной руки патронную суму, которую Евграф держал на коленях.

– Да поставь ты ее на пол, – кричал он денщику.

Евграф пытался отодвинуться от князя, но суму на пол не спускал. С той самой минуты, как они доползли до тисовой аллее и обнаружили там собственную карету, а потом еще и патронную суму под сиденьем, Евграф держал ее в руках как малого ребенка и даже поглаживал с нежностью. Все, все было на месте – и документы, и депеши, и, главное, деньги. Такую удачу Господь Всемилостивый раз в жизни посылает.

На противоположном сиденье, спиной к козлам, сидела прелестная незнакомка, «ночная дева», как окрестил ее Матвей. Она спала, склонив голову на плечо отца, личико ее до половины было закрыто капюшоном, видны были только плотно сомкнутые глаза и золотистый, тугой, как пружинка, локон на лбу. Кто такая, куда едет? Надо признать со всей очевидностью, что пара эта была послана Матвею самой судьбой.

Все произошло стремительно, можно сказать, – неправдоподобно, словно не сама жизнь, а романист какой-то, недоучка, сочинил сюжет. Лязгнул замок, распахнулась дверь в каретный сарай, и туда с бранью впихнули высокого господина в черном, а потом и дочь его. Девица была так испуганна, так неловка, что наступила на подол платья и непременно повалилась бы прямо на грязный пол, не подхвати ее черный господин. Потом она сидела, уткнув лицо в грудь его, плакала и повторяла: «Батюшка, за что? Почему они нас схватили? Что плохого мы им сделали?»

Французы… Вроде бы не гоже сейчас конфедератам с французами враждовать, но кто поймет эту загадочную польскую нацию? Темно, не разглядишь ничего, но голосок очаровательный. Вспомнился вдруг Париж. Приятно слышать французскую речь. Но девица, пожалуй, не парижанка. Чувствуется какой-то легкий акцент… а может, просто кажется.

Матвей, конечно, не утерпел, сунулся с утешениями. Куда там! Дева так и зашлась от слез. Из невнятного разговора отца с дочерью Матвей понял, что оба они ехали в Россию, где им была обещана работа, что в пути их ограбили, пленили и что девицу зовут Николь.

Евграф оказался более удачливым. Как только слезы иссякли и дева принялась всхлипывать, с ужасом оглядывая сарай, денщик подкатил с грудинкой и хлебом. Вот шельмец! Он всегда хочет есть, худой, как жердь, а обжора фантастическая. И все не впрок, все перегорает в бездонном желудке. При этом твердо уверен, что в любом, даже безвыходном положении, жратва есть лучшее утешение и помощник.

И хлеб, и грудинку девица приняла, поела, и воды попила из горлышка жестяной фляжки.

– Звери, право слово, звери, – ворчал Матвей, грозя кулаком в сторону сопящего под дверью часового.

Девица что-то обиженно лепетала в ответ, а Евграф дергал за рукав барина и все спрашивал: «Что она говорит-то? Переведите, ваше сиятельство… Может, оно нам в помощь».

Матвей отмахивался от прилипчивого денщика, а потом стал переводить всхлипы девицы слово в слово. Она толковала про какого-то слугу, которому удалось бежать, про то, что надо надеяться, что надежда умирает последней, словом, несла всякий вздор. Молчаливый отец тоже изредка открывал рот, но его слова и вовсе не несли никакой информации. Он только сокрушался по поводу своей несчастной судьбы.

Девица вдруг замерла, прислушиваясь, и даже пальчик подняла, упреждая всех, – замрите!

– Бог всегда посылал мне помощь, не оставит он меня и теперь, – прошептала она одними губами.

– Мыши, – пояснил Матвей, пытаясь объяснить скребущийся звук из темного угла.

– Нет, нет, это наше спасенье, – Николь вдруг резво вскочила на ноги и бросилась в темноту.

А дальше все завертелось со скоростью сорвавшегося с петель колодезного ворота. В глубине сарая лязгнула отодвигаемая щеколда. Оказывается, там была дверь, Матвей и не подозревал о ее существовании.

– Скорей, скорей, – страстно шептала Николь и тянула за руку к этой двери Евграфа. – Господин офицер, поторапливайтесь. Мой слуга спас нас. Ну что же вы? И тише, тише…

Надо сказать, что контузия коварная штука. Вроде бы Матвей вполне нормально соображал, но как-то не смог быстро перестроиться. Куда бежать, зачем, если так хорошо сидим и разговариваем? …Евграф пытался тащить раненого барина на горбу, тот вырывался, но в дверях денщик одержал-таки победу, обхватил князя за талию и перенес через порог. Стойла в большинстве своем были пусты, только в двух или трех стояли лошади.

Потом все куда-то ползли. Чужой слуга показывал дорогу. Маленький такой мужичок, соплей перешибешь, а вот решился на подвиг – спас хозяев.

Николь вздрогнула во сне и распахнула глаза, осмотрелась с удивлением, пытаясь вспомнить, где находится, и выпрямилась.

– Батюшка…

Суровый отец уже склонил к дочери участливое лицо:

– Все хорошо, родная. Погони не было. А если и была, то мы от нее ушли. – И тут же обратился к Матвею: – Позвольте представиться.

Познакомились. Далее с двух сторон щедрым потоком полились слова благодарности. Матвей твердил: «Помилуйте, сударь, это я должен вас благодарить, это ваш слуга…» – и так далее. Но господин Арчелли не уступал русскому офицеру в благородстве: «Без вас мы бы не решились на этот шаг. Нас выручила ваша карета. Ваш слуга тоже выше всех похвал». Словесный рыцарский поединок прервала Николь:

– Успокойтесь, господа. Все мы здесь, присутствующие, выше всяких похвал. И будет об этом. Батюшка, вы лучше узнайте у князя Козловского, куда он едет. Обстоятельства наши таковы, что мы вынуждены, даже может быть против желания князя, воспользоваться его помощью.

Матвей так и зашелся в припадке великодушия: как так вообще можно ставить вопрос, да он за честь сочтет, он, может быть, последнее время только и мечтает, как бы оказать милой деве и ее благородному отцу какую-либо услугу.

В таком вот ключе шел разговор. Николь ненавязчиво подбрасывала тему, господин Арчелли подхватывал ее, князь Матвей с горячностью заверял, что он готов умереть, если ему кто-либо помешает снабдить отца и дочь деньгами, довести их до места и проследить за тем, чтобы они устроились с подобающим комфортом, а Евграф, сидя рядом, шипел в ухо барину: «Переведите, ваше сиятельство, может, что-нибудь для дела нужное».

Господи, для какого дела-то? И что тебе, недоумку, здесь может понадобиться? Учитель латыни, испанского, французского, а также ваяния и живописи едет в Петербург к некоему богатому негоцианту, дабы репетиторствовать его детям. С учителем едет его дочь, не оставлять же ее одну. К слову добавим, что учитель вдовец. Уж, наверное, негоциант и без помощи Матвея устроит эту пару надлежащим образом, но этот господин Труберг, или как его там, должен знать, что русский офицер придет проверить, как живется в его доме гувернеру и его дочери, и не обижают ли его детки, и прилежно ли учат латинские глаголы и испанские падежи.

Путешествие протекало чрезвычайно приятно. Матвей вспоминал Париж, играл в галантного кавалера, пытался острить, а Николь смеялась. Батюшка смотрел бирюком, но не перечил дочери, только цедил что-то сквозь зубы, но так невнятно, что молодому человеку лень было вслушиваться и разбирать его ворчание по нитке. Тем более что смех Николь был чрезвычайно звонок, право слово, словно сноп искр вспыхивал над костром. Но чаще всего и совсем не к месту вспоминалась вдруг морская волна, которая нахлынет на берег, а потом, бирюзовая, откатит назад, шурша мокрой галькой.

А что беспокоило Матвея в дороге, так это раненое плечо. И не потому, что от боли зубы сжимал. Больно, конечно, было, но вполне терпимо. Беда была в другом: рана «подтекала», сочилась сукровица, плечо мокло, под мышкой было неопрятно. Матвей панически боялся, что провоняет, а потому все время настаивал, чтобы окошко в карете держали открытым, а Евграф, как назло, затворят створку, мол, застудитесь. Вот, идиот!

Благополучно миновали русскую границу. Документы Матвея были в полном порядке. Про французов он строго сказал, что «это со мной». Не объяснять же полицейскому драгуну, что отец и дочь попали в плен к полякам и лишились паспортов. Драгун было заартачился, мол, хоть какую-нибудь бумажонку покажите. Пришлось повысить голос и сунуть в рожу личное письмо генерала Любераса. Словом, обошлось, пропустили.

И тут, среди родных просторов, не доезжая постоялого двора, Матвей поддался уговорам Евграфа и согласился промыть и наложить свежую повязку на плечо. Остановились у небольшой, тонущей в ивах и черемухе речушки, в которую впадал весьма чистый ручей. Бабочки летают, мес то – лучше не придумаешь.

– Мадемуазель, сударь, наша остановка не займет много времени. Мы ненадолго оставим вас, – галантно сказал Матвей и нырнул вслед за Евграфом в приречные заросли.

Крапива уже вошла в рост, поэтому далеко в чащу углубляться не стали.

– Садитесь, ваше сиятельство, вот тут, на бревнышке, – сказал Евграф, доставая из патронной сумы корпию, ножницы с длинными зубьями и квасцовый камень, дабы прижечь рану. Все эти вещи он выпросил, а может, украл в лазарете перед длинным путешествием.