Этель Стивенс - Прекрасная пленница

Мабрука одной рукой поправила разорванное покрывало и с коротким смешком отослала негра.

– У Бэды в руках был кинжал – стоило мне махнуть рукой, и тебя не было бы в живых, – сказала она.

Потом, сбросив туфли, заходила босиком по комнате, легкая, молчаливая и гневная. Остановилась неожиданно перед Риккардо и долго и напряженно вглядывалась в него.

– Смотри же, глупец!

Она без предупреждения отбросила разорванное покрывало.

– Ты хотел навлечь беду на себя и на меня – так вот же!

Свернув свой хаик, она ударила им Риккардо по лицу. Хаик упал на пол.

Риккардо стоял, обезумев от изумления.

Даже искаженное гневом, лицо ее было прекрасно своеобразной красотой. Она не была уже молода, но всегда защищенная от солнца кожа сохранила нежную белизну. Овал лица, начинаясь широким лбом, суживался к подбородку. Большие, с тяжелыми веками, подведенные глаза горели огнем ненависти. Довольно большой рот с полными губами был подвижен. На обеих щеках алели крестообразные клейма; много лет тому назад зажившие, они казались вытатуированными.

– Что же ты молчишь, глупец? – выкрикнула она.

Риккардо не мог вымолвить ни слова. Она вдруг притихла. Посмотрела на упавший хаик, посмотрела на Риккардо и, только сейчас осознав, что наделала, с выражением глубочайшего отчаяния упала навзничь на диван.

Это привело его в себя. Он подхватил ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, рот, глаза, изуродованные щеки. Она сначала как будто не замечала, но вдруг залилась слезами, как испуганный ребенок цепляясь за него.

– Что я наделала! Я погибла!

Он ласкал ее, успокаивал, обещал никогда не покидать, уехать с ней в Гафзу. Понемногу рыдания затихали. Она оттолкнула его и пристально посмотрела ему в глаза.

– Значит, ты пойдешь к нему? – спросила она.

– К кому?

– К Си-Измаилу.

Он смутился.

– Я не могу, дорогая. Я сказал уже.

– И оставишь девушку на произвол судьбы.

После только что проявленной ею покорности это было неожиданно.

– Ты поможешь мне найти ее. Ты знаешь Си-Измаила. А когда мы освободим ее, все будет хорошо.

Она рассмеялась и отняла у него руку, которую он покрывал поцелуями.

– Так вот ради чего я навлекла на себя несчастье, исполнив твое желание, Риккардо! – Глаза ее снова наполнились слезами. – Я только что пощадила твою жизнь. В твоих руках теперь моя – жить мне или умереть. Выбирай!

Он отшатнулся. В глазах ее появился стальной блеск.

– Выбирай! – повторила она.

Сомнения начинали закрадываться ему в душу: не глупо ли он поступает, отказываясь? Выдерживают ли критерий принципы, во имя которых он это делает?

Слова просились у него на уста. Он упал рядом с ней и стал осыпать ее неистовыми поцелуями. Она поняла, что победила.

– Ты пойдешь к нему?

– Пойду.

– А я буду ждать тебя, любимый, буду ждать сегодня ночью.

Он поднялся. Чувство глубокого разочарования вдруг охватило его. Она с любопытством следила за ним.

– Бэда проводит тебя до улицы Сосье и будет ждать тебя после обеда у мечети Мечей, чтобы проводить к Си-Измаилу.

Риккардо вслед за негром спустился во двор. При его появлении поднялась суматоха – несколько женщин разбежалось, шурша платьями.

Здесь по-домашнему пахло жареным маслом и чесноком. Только от магнолии, росшей у раскаленной стены, потянуло на него сладким запахом, и ему вдруг вспомнился второй дворик в тунисском доме и фламинго, тоскливо взмахивающие крыльями, – чужие среди чужого.

Он постоял немного, потом бросился обратно, вверх по лестнице.

Мабрука, полулежа на диване, с изумлением взглянула на него.

– Прости… я пришел сказать…

Ни один мускул не дрогнул у нее в лице.

– Я выбрал… – с трудом выговорил он.

– Да, да… я знаю… ты пойдешь к нему… все будет хорошо… твоя кузина…

Он прервал ее:

– Я пойду к нему, но не с тем, чтобы уступить!

И с этими словами он, как Иосиф Прекрасный, бежал прочь от нее, вниз по лестнице, на солнцем залитую улицу.

С тех пор как Джоконда осталась одна, она по утрам пила кофе не у себя в комнате, а в общей столовой. Так и в тот день, когда Риккардо проснулся в арабском доме, она в половине девятого спустилась вниз. В столовой уже сидела приехавшая накануне американка, энергичная, недурная собой особа с неукротимым языком. Она ответила улыбкой на поклон Джоконды и окинула ее внимательным взглядом. А покончивши с основательным, судя по количеству оставшихся яичных скорлупок, завтраком, шурша юбками, подошла к девушке.

– Вы итальянка? По-английски говорите? О, как мило! У вас прелестный акцент! Вы простите, что я заговорила с вами, но нас тут только две женщины. Извините, вы не та ли несчастная девушка, о которой мне рассказывала вчера мадам Перье? Это ваша сестра таинственно исчезла?

Джоконда робко подтвердила ее предположение.

Дама опустилась на стул и рассыпалась в соболезнованиях, а затем предложила Джоконде прогуляться вместе с ней. Так как миссис Мур много говорила и медленно ходила, то зашли они недалеко. Вернувшись, застали в холле отеля обоих американцев и драгомана Юсуфа. Миссис Мур представила Джоконде своего мужа и их спутника и с восторгом объявила, что Джоконда согласилась сопровождать их на «представление» Айсовы.

– Я уже говорил вам, дорогая, что это не развлечение, а религиозная церемония, – снисходительно поправил ее муж.

В это время в дверях показался Риккардо, и Джоконда поспешила ему навстречу.

– Ты рано ушел сегодня! – сказала она. – Я начинала удивляться, где ты.

Она, очевидно, не знала, что он не ночевал в отеле. Это его обрадовало.

Джоконда рассказала, что познакомилась с американцами и обещала идти с ними на церемонию.

– Ты пойдешь с нами, да?

– Пойду, – рассеянно ответил он.

Он решил непременно под вечер побывать у Си-Измаила и прямо в лицо ему бросить обвинение в похищении Аннунциаты. Но он хотел предварительно посвятить в свое намерение Джованни, с тем, чтобы тот, вместе с мальтийцем-землекопом и шофером Джузеппе, поджидал его на улице и в случае, если бы он, Риккардо, через два часа не вышел, попытался бы проникнуть в дом, хотя бы для этого пришлось обратиться к помощи полиции.

День был жаркий, солнце немилосердно жгло плоские крыши и извилистые улицы. С тенистой стороны лежали или сидели закутанные в белое фигуры. Бойко торговали разносчики воды и лимонада, продавцы холодных медовых пряников. Кое-где попадались погруженные в сладкое забытье курильщики запретного кифа, травы, которая делает человека нечувствительным ко всему, кроме таких услаждающих чувства впечатлений, как музыка, запах, журчание воды. Впрочем, большинство курильщиков забиралось в кофейни, где грезило, лежа на прохладных циновках; тут же, на низеньких столиках, расставлены были кувшины с цветами, а в углу музыкант, тоже вдохновленный кифом, выводил замысловатые трели или рулады на камышовой флейте, окрашенной в оранжевый цвет.

К шести часам тени удлинились, жара немного спала, и небольшая компания, по предложению Юсуфа, отправилась в путь.

Риккардо хмурился: Джованни не появлялся, а он непременно хотел посвятить его в свой план перед новым посещением Си-Измаила.

«Зауйя», или школа братства Айсовы, помещается недалеко от французского квартала и отелей. К ней ведет пыльная дорога, снаружи огибающая стены города. С внешней стороны «зауйя» представляет собой большой двор, на который справа и слева открываются комнаты учеников и последователей; в глубине двора возвышается мечеть, в которой раз в неделю происходит служение культа. Иностранцы издали услышали грохот барабанов. У входа слепой мальчик продавал цветы апельсинного дерева. Риккардо протянул ему десять сантимов и подал пучок цветов Джоконде, но ребенок всунул ему в руку другой пучок.

Юсуф протолкался внутрь мечети. Мечеть была бедная, почти без украшений. Слева густая решетка отделяла места, отведенные для женщин, достигших известного возраста; под потолком висели масляные лампы. В одном из углов стояла рама с развешанными на ней кинжалами и тонкими рапирами. В центре, на циновке, сидело несколько музыкантов и певцов, которые немелодично напевали что-то под аккомпанемент бендиров. Вид у них был утомленный и тупой.

Юсуф необычайно суетился, раздобывая стулья и расставляя их так, чтобы его патроны могли видеть получше, а супруги Муры не считали нужным даже понижать голос, делая свои замечания и критикуя. Но кроме одного человека – пирожника Али – никто на них внимания не обращал. Риккардо заметил, с какой ненавистью смотрел Али на Юсуфа, счастливого любовника, отбившего у него танцовщицу Азизу (Риккардо узнал это впоследствии).

Юсуф указал им шейха – главу братства. Он сидел среди музыкантов, даже в таком положении выделяясь своей статностью. Вид у него был патриархальный: высокий тюрбан, белоснежные брови и борода, нос крючком, рот жестокий, с тонкими губами.

По знаку, данному шейхом, музыканты ускорили темп. Старик поднялся, часть поющих последовала его примеру. Двигаясь в такт музыке, мужчины и дети составили два ряда. Выступив вперед, шейх пустился танцевать, по временам сильно притоптывая босыми, с очень вздутыми жилами ногами. Оба ряда повторяли его движения, притопывание в такт музыке, и крики начинали покрывать пение. Крики становились все громче и громче, все меньше походили на людские, наконец, слились в один сплошной звериный вой. Один из плясавших лаял по-шакальи, другой испускал пронзительный крик рассерженного верблюда, третий зловеще клохтал, как хищная птица. Зрелище становилось жутким. Только шейх сохранял полное спокойствие.