Как только сношения с внешним миром были восстановлены, пришло известие, что «Кальтанизетти, о бегстве которого сообщалось несколько недель тому назад, задержан в Калабрии и сознался в том, что убил Сицио Скарфи, объясняя свой поступок сведением старых личных счетов». Риккардо порадовался за Джоконду, что имя ее матери не было упомянуто, осторожно сообщил ей новость и просил ее вернуться вместе с ним в Тунис, куда его призывали неотложные дела.

– Я не уеду без Аннунциаты, – возразила она.

– Что ты можешь сделать? Поиски идут день и ночь. Я даже не заночую в Тунисе, а вернусь немедленно.

– Я не уеду из Керуана без нее. Да и за тобой нужно присмотреть, Риккардо. Ты слишком переутомляешься, всю прошлую ночь не ложился. Не отдыхал уже много дней.

– Я не устал, – запротестовал он, хотя темные круги под глазами противоречили его словам. – Это ты извелась, – продолжал он, беря ее за руку. – Поедем со мной, Джоконда. Здесь женщина помочь не может, а я буду гораздо спокойнее, зная, что ты в Тунисе.

– Я не могу! Я не могу! – воскликнула она.

Она настояла на своем и на другой день проводила его на вокзал.

Известие о признании Кальтанизетти сильно расстроило ее. Ища успокоения, она бродила по французскому кварталу и, наконец, зашла в бедную часовню, где села на скамейку и в первый раз за это время залилась слезами. Там ее и нашел приехавший из Эль-Хатеры Сан-Калогеро.

В тихую часовню врывалось снаружи минорное пение какого-то араба за своей работой и шелест листьев финиковых пальм, росших у входа. С этими звуками, казалось, проникал сюда дух Африки, загадочной и огромной. Горячий ветер подхватывал песок и бросал его о каменные стены. Сан-Калогеро вспомнил тоненькую смуглую арабскую девочку, которая в такой же точно день прижималась к нему, шепча на чуждом ему языке слова любви, которым научилась, идя тернистым путем познания.

Джованни нашел, что Джоконда выглядит спокойней, чем несколько дней тому назад. По ее словам, у нее явилась уверенность, что все кончится благополучно. Он не стал разубеждать ее, хотя сам был настроен более пессимистично. То, что сравнительно легко было сделать в Тунисе, было почти неисполнимо здесь, где они натыкались на какую-то стену, такую же безличную, как те стены арабских домов, которые обращены к улице. Куда они бы ни бросались – попадали в тупик. Весь город был настроен враждебно, не к ним лично, а к представителям другой религии. Недаром Керуан всегда считался оплотом фанатизма.

– А как ваши раскопки? – спросила Джоконда, меняя тему разговора.

– Сегодня работ нет – еще продолжается праздник Муледа. Праздников у нас вообще хоть отбавляй. Мусульмане не работают в свои праздники, а святые отцы приостанавливают работы в свои. Мы же, археологи, не чтя ни те, ни другие, готовы бы работать круглый год, – пожалуй, даже в гражданские праздники.

Они вернулись в отель. Риккардо сообщил телеграммой, что будет на другой день. Время тянулось убийственно однообразно. Никаких известий о пропавшей девушке не поступало. Джоконду дважды допрашивали какие-то чиновные люди, заставляли подписывать бумаги.

На следующий день повторилось то же самое. Получена была телеграмма от Риккардо, что он приедет лишь к вечеру. Чтобы развлечь Джоконду, Джованни повел ее в арабский город. Они пришли к священным колодцам, воды которых, по поверию, сливаются под землей с водами священного меккского родника Земзем. Вокруг колодца шагал верблюд, обреченный до самой смерти вечно кружить под журчание вытекающей воды.

Оттуда Джованни и Джоконда прошли к Великой мечети, самой большой африканской мечети, где гибкий гений арабских архитекторов запечатлел в мозаике величие двух цивилизаций и двух религий. Пересекши обширный двор, они поднялись на минарет, откуда открывался вид на весь Керуан, белый и цвета слоновой кости, окруженный высокими стенами. На этом минарете находились мраморные солнечные часы, устроенные так, что они отмечали лишь часы молитв, – характерная принадлежность города, в котором зовы муэдзинов раздавались с восхода до заката солнца по пять раз в день в течение тысячи с лишним лет. Здесь солнце пылало как будто жарче, небо казалось бездоннее. Тишина, солнце, синева небес… Джоконда почувствовала, что мир и покой сходят ей в душу.

Риккардо не терял времени в Тунисе. Надо было посвятить Сальваторе в различные детали дела, уладить кое-что с властями в связи с признанием Кальтанизетти. К его удивлению, Сальваторе не только не предал огласке исчезновение сестры, а напротив, позаботился о том, чтобы газеты ничего о нем не упоминали. Риккардо всех поднял на ноги и добился обещания, что будут приняты самые энергичные меры для отыскания пропавшей девушки. Тем не менее, уезжал он в Керуан с тяжелым сердцем. Он все больше и больше проникался убеждением, что лишь один человек мог помочь ему – Си-Измаил. Если он и не имел прямого отношения к похищению, то ему, во всяком случае, стоило пальцем шевельнуть, чтобы привести в движение тайные силы, с которыми не могла конкурировать вся полиция Северной Африки вместе взятая. Обратиться к нему – значило идти на капитуляцию, признать себя побежденным. Но раз нет другого выхода – придется расплатиться таким способом.

В записной книжке Риккардо лежало письмо, полученное им утром в день своего отъезда из Керуана. Штемпель был тунисский.

«Повторяю мое предложение. Если вы сообщите мне подробности исчезновения вашей кузины, о котором извещают из Керуана, я постараюсь помочь вам отыскать ее.

Константин Конраден»

Риккардо вынул из записной книжки узкий конверт. В то же время из книжки выскользнул и упал на пол сложенный лист бумаги. Он поднял его и узнал сформировавшийся детский почерк Мабруки: эту записку она дала ему в ту ночь, когда была у него. Он перечел то, что нацарапала танцовщица, и положил оба письма рядом. Записка Мабруки была сильно надушена. За плохо составленными французскими фразами чувствовалось ее личное обаяние. Письмо Си-Измаила было написано четким писарским почерком. Действуют ли Си-Измаил и эта женщина заодно? Искренне ли предлагала ему Мабрука свою помощь? Или это новая ловушка?

Он думал об этом по дороге в Керуан. В поезде было невыносимо жарко и грязно. На станциях стояли бесконечно. В Керуан поезд пришел лишь около семи часов. В вагоне единственными пассажирами кроме Риккардо были трое американцев, пропустивших обычный сезон туристов; их сопровождал необыкновенно расфранченный драгоман, которого они называли Юсуфом. Риккардо позабавился, глядя на эту компанию.

Джоконда и Джованни встретили его на вокзале. Одного взгляда на них ему было достаточно, чтобы угадать их ответ на его нетерпеливый вопрос: «Ничего нового».

Он многое успел рассказать им по пути в отель, а сам, со свойственной всякому сицилийцу чуткостью, заметил, что в обращении друг с другом его спутников появилось что-то новое – какая-то доверчивая близость, результат двух дней, проведенных с глазу на глаз.

За обедом три туриста, приехавшие вместе с Риккардо, громко жаловались на все решительно: на то, что поезд шел слишком медленно, что вина плохи, город грязен, арабы нелюбезны. Когда они узнали, что не могут уехать на другой день в полдень, если хотят побывать на служении в мечети Айсове, они приняли это за личное оскорбление.

– Надо поговорить с Юсуфом, – решительно заявила женщина.

Но Юсуф только подтвердил сказанное кельнером. Он ведь предупреждал мадам, что придется провести в Керуане две ночи.

– Отчего бы им не служить утром?

Юсуф пожал великолепными плечами.

– Завтра праздник, мадам, и время молитвы – пять часов.

– Ужасно неудобное время!

Сицилийцы, столько времени обедавшие одни, прислушивались с интересом.

– Вот как держат себя туристы в святом городе! – вполголоса сказал Джованни Джоконде.

– Что такое Айсова? – спросила она его, когда они вышли в садик перед отелем.

Риккардо предоставил Джованни объяснять и немного отстал от них, чтобы лучше обдумать план действий. Он твердо решил обратиться к Мабруке и этим же вечером разыскать ее в месте, которое она указала. Теплый воздух, напоенный пряными незнакомыми ароматами, прозелень сумерек, шорох пальм в сквере – все это вызывало в нем ощущение, будто он подошел к какому-то поворотному моменту своей жизни. Вспомнилась ему женщина, к помощи которой он решил прибегнуть. Томление этой ночи и запах роз воскрешали перед ним Мабруку, кокетливую, причудливую и обаятельную, и волнение охватывало его при мысли, что он скоро, быть может, увидит ее.

ГЛАВА VI

Риккардо выждал пока Джоконда и Джованни вернулись в отель, а потом быстро направился в туземный город. В воротах Баб Джеллэдин он остановился. Позади, в тумане, светились огоньки французского квартала. Перед ним, в подковообразной рамке ворот, змеилась извилистая, неровно освещенная арабская улица, по которой медленно, бесшумным кошачьим шагом двигались белые фигуры. Как только он остановился, его окружила толпа оборванных мальчишек, которые, смеясь и толкая друг друга, громко клянчили: «Подайте! Подайте!»

– Не давайте им ничего, месье, – зашептал ему в ухо жирный голос. – Если, по великодушию своему, месье откроет кошелек, ему проходу не будет.

Быстро обернувшись, Риккардо увидел вездесущего армянина, который приставал к нему накануне вечером. Он воспользовался случаем.

– Сколько вы хотите за вечер? – прямо спросил он армянина.

– Десять франков, месье!

– Вдвое больше, чем за весь день?

– Совершенно верно, месье. Сейчас время отдыха, и в городе небезопасно эти дни.

– Я дам вам пять франков.

Армянин запротестовал было, но, в конце концов, согласился.

– Куда мы пойдем, месье?