– Как поживаешь?

– Прекрасно.

– Вот и хорошо! Эдвин проводил нас до дома и хочет остаться на обед. Я хочу, чтобы ты спустилась и п-п-по-знакомилась с ним, Кэтрин. Я ему столько всего про тебя нарассказала, он теперь просто умирает от желания тебя увидеть.

– Я тоже хочу с ним познакомиться, – улыбнулась Кэтрин, – но, может быть, в другой раз?

– Но ты же говоришь, что прекрасно себя чувствуешь! И ты прекрасно выглядишь! Одеваться не надо. Знаешь, ты могла бы надеть мой новый капот. Отец подарил его мне на Рождество.

– Я думаю, не стоит, Диана, – ласково отказалась Кэтрин. – Мне тоже не терпится взглянуть на несравненного Эдвина, но я пока еще не в силах.

– Да ну тебя, – разочарованно протянула Диана. – Ой, смотри, вон Джейми и Оливия, – добавила она секунду спустя, глядя в окно поверх плеча Кэтрин. – Она ему показывает новую беседку.

Кэтрин проследила за ее взглядом и увидела на другом конце парка небольшое, но внушительное шестиугольное строение, увенчанное круглым куполом и украшенное дорическими колоннами.

– «Ну разве это не высший шик? Вы только взгляните, какой отсюда открывается вид!» – Диана сложила губки бантиком, в точности передразнивая манеру Оливии, и указала на вырытый напротив беседки искусственный пруд, окруженный бронзовыми скульптурными фигурками.

Кэтрин ее почти не слушала: она смотрела на элегантную пару, идущую рука об руку по направлению к беседке.

– Она хочет женить его на себе, – доверительно сообщила Диана. – Больше всего на свете она мечтает стать графиней.

Кэтрин промолчала.

– Она обожает петушиные б-б-бои.

Никакого ответа.

Диана выпустила последний заряд:

– Она бьет свою горничную.

Наконец Кэтрин обернулась. Девушки долго смотрели друг на друга, сохраняя на лицах серьезное, чуть ли не торжественное выражение. Кэтрин вытянула из вазы еще один цветок и поднесла его к носу.

– А знаешь, – сказала она как будто между прочим, – пожалуй, я все-таки спущусь сегодня вниз.

* * *

Легко опираясь на руку Ноула, она неторопливо и осторожно спускалась по лестнице в парадный вестибюль. Диана шла сзади, гордо улыбаясь и время от времени предупреждая, что тут еще ступенька, словом, хлопотала, как наседка над выводком цыплят. Кэтрин отказалась от ее нового капота, но после долгих уговоров согласилась надеть старый: мягкий бархатный халат абрикосового цвета. Кроме того, Диана настояла, чтобы она что-то сделала со своими волосами, рассыпанными по плечам в полном беспорядке, и они общими усилиями соорудили простую, но изящную прическу при помощи шпилек и шелковой ленты. Изучив себя перед выходом в громадном зеркале, Кэтрин решила, что выглядит неплохо и вряд ли может рассчитывать на большее, с учетом своего слабого здоровья.

– Пожалуй, мы могли бы немного передохнуть, – предложила Диана.

Дворецкий послушно замер посреди лестницы. Его лицо, обычно выражавшее лишь стоическую невозмутимость, сегодня казалось почти оживленным. Сторонний наблюдатель мог бы даже отважиться на предположение, что Ноул весьма доволен порученной ему ролью.

Входные двери распахнулись, и шикарно разодетая Оливия вплыла в холл на волне холодного зимнего воздуха. Брюзгливая гримаса недовольства перекосила ее изысканно-бледные черты, как только она завидела троицу на ступенях.

Бэрк вошел за нею следом и закрыл дверь. Увидев Кэтрин, он застыл как вкопанный.

Он несколько дней не видел ее, но все это время неотступно думал о ней. Она выглядела просто сногсшибательно в бархатном капоте и домашних туфельках его сестры. Ему показалось, что он видит ее впервые. Он стоял не двигаясь, почти не замечая Оливии, которая что-то упорно ему твердила, цепляясь за его руку, как пиявка. Что Кэт сотворила со своими волосами? Они походили на золотистое облачко, и сама она казалась ангелом, спустившимся на землю с небес. Она улыбнулась своей нежной и заразительной улыбкой, словно обращенной к нему одному, ее глаза искрились умом и весельем, которых ему так не хватало. Впервые за много дней Бэрк почувствовал себя по-настоящему живым.

Голос Оливии, ставший от раздражения пронзительно-сварливым, вторгся наконец в течение его мыслей.

– Вы выглядите совсем неважно, миссис Пелл. Может быть, вам не стоило подниматься с постели?

Никто даже не потрудился отреагировать на эту явную бессмыслицу.

– Я думаю, Эдвин в гостиной, – предположила Диана с видом человека, который исполнил свой долг и может с чистой совестью наблюдать за естественным ходом событий со стороны. – Пойдем?

Бэрк почувствовал, что Оливия еще крепче вцепилась в его руку, когда группа на лестнице преодолела последнюю ступеньку и направилась к ним. Он поклонился, пропуская Кэтрин и Ноула вперед к вящему недовольству Оливии, а затем свободной рукой взял под локоть сестру. Все впятером они медленной внушительной процессией двинулись по вестибюлю в направлении гостиной.

Эдвин Бальфур бездумно подбрасывал на столе игральные кости, играя правой рукой против левой. Завидев в дверях компанию, он вскочил на ноги. Его открытое привлекательное лицо осветилось искренней приветливой улыбкой. Диана представила его Кэтрин, и та присела в реверансе, назвав его милордом. Он почтительно склонился над ее рукой:

– Диана так много рассказывала мне о вас! Теперь мне кажется, будто я знал вас всю жизнь. Вы должны называть меня Эдвином, а не то я буду думать, что вы обращаетесь к моему отцу.

Она улыбнулась, приятно удивленная простотой его манер. Оказалось, что Диана ничуть не преувеличила, описывая его наружность и неотразимое обаяние.

– Тогда я прошу вас называть меня Кэтрин, потому что мне тоже кажется, что мы старые друзья.

– Не устроить ли нам полдник? – предложила Оливия после того, как все уселись. – Ноул, прикажите подать нам холодного мяса и фруктов. И еще, пожалуй, немного сыра и булочки.

Она так старательно следила за своим произношением, что со стороны казалось, будто говорит ученый попугай. Диана перехватила взгляд подруги и принялась беззвучно двигать губами, подражая изысканной артикуляции Оливии. Кэтрин пришлось отвернуться, чтобы подавить с трудом сдерживаемый смех.

В этот праздничный день Оливия оделась и причесалась с особым тщанием, но ее негнущееся парчовое платье в широкую желто-белую полоску было выбрано не слишком удачно и не шло к ее бледным чертам. Она подняла руку, чтобы продемонстрировать золотой браслет с лиловыми камнями.

– О, Джеймс, я просто влюблена в свой новый браслет! Как это мило с твоей стороны, вспомнить, что аметист – мой любимый камень! Выглядит очень даже comme il faut,[27] вам не кажется? – обратилась она к Кэтрин. – И в то же время вполне a la mode.[28]

– Да, совсем в вашем духе.

Лицо Кэтрин оставалось невозмутимым, но ее глаза озорно блеснули. Она обратила внимание, как Бэрк закашлялся, чтобы скрыть смешок. Они не разговаривали в последние дни, но Кэтрин не могла упустить возможность его развеселить.

Оливия взглянула на нее с подозрением.

– Что вы думаете о восстании, миссис Пелл? – спросила она вдруг. – Вы сочувствуете бунтарям?

Прямота вопроса ошеломила Кэтрин. Она дала избитый ответ:

– Я ничего не смыслю в политике.

– О, разумеется, нет, – подхватила Оливия таким тоном, словно разбираться в политике было делом, не достойным порядочной женщины. – Но я уверена, что вы разделяете нашу общую радость: судя по последним сведениям, этот сброд отступает.

Кэтрин судорожно сглотнула, не зная, что сказать. Она бросила взгляд на Бэрка, но и он не пришел ей на помощь.

– Эдвин, – продолжала Оливия, демонстративно вращая браслет на запястье, – расскажите миссис Пелл то, что вы нам раньше говорили о поведении так называемого Красавчика в Торнхилле.

– Да ничего особенного, – смущенно замялся Эдвин. – Это была просто шалость.

– Шалость? Хотите узнать, что они устроили в замке Драмланриг?

– Не сомневаюсь, что вам не терпится мне рассказать, – заметила Кэтрин.

– Они натаскали соломы во все комнаты, кроме той, где спал сам принц, чтобы устроить себе ночлег. Они зарезали сорок овец из стада герцога прямо в доме. Они забрались в погреба и выпили почти все вино, а что не смогли выпить, просто вылили. Они расплавили всю оловянную посуду. А когда им пришлось отступить, они пытались унести с собой одеяла и постельное белье, но их остановил герцог Пертский.

И опять Кэтрин не нашлась, что ответить.

– Да, но они очень достойно вели себя в Глазго, – вставил Эдвин. – Многие думали, что они разграбят город, но они этого не сделали.

– Как это великодушно с их стороны! – ядовито прошипела Оливия, вновь повернувшись к Кэтрин. – Скажите, миссис Пелл, мне давно хотелось об этом спросить: зачем ваши мужчины носят эти дурацкие коротенькие юбочки? Разве им не холодно? А правда ли, что женщины из так называемого высшего сословия ходят босиком зимой и летом?

У Кэтрин руки зачесались от злости, но она была избавлена от необходимости отвечать, потому что в эту минуту в комнате появилась леди Рената под руку со своим сыном. Ее светлость выглядела чрезвычайно величественно в наряде из красновато-коричневого атласа, но ее глаза, точь-в-точь как у дочери, прищурились от досады при виде Кэтрин:

– Ах это вы, миссис Пелл. Поправляетесь, как я погляжу? Очень мило.

Эдвин пошел навстречу, чтобы ее приветствовать. Когда леди Ротбери наконец уселась, он вернулся к своему месту на диване рядом с Кэтрин и обнаружил, что оно занято Джулианом. Нахмурившись, Эдвин присоединился к Бэрку у камина.

Кэтрин обрадовалась замене едва ли не меньше, чем он сам. Бледный и дрожащий, Джулиан выглядел так, словно его только что стащили с одра смертельной болезни. На нем был муаровый, светло-зеленый с розоватым отливом камзол, никак не оживлявший его желтушного безжизненного лица. Мертвенные глаза тускло засветились, когда он вступил с ней в скучную, то и дело спотыкающуюся беседу. Ее неприятно поражала манера Джулиана ронять слова небрежно, не прислушиваясь к ним, словно предмет разговора совершенно его не занимал, как, впрочем, и ее саму. Напротив, он был как будто погружен в свои собственные, странные и нездоровые мысли, пока его язык болтал Бог весть о чем. Краем уха Кэтрин слышала, как Бэрк, Эдвин и Диана обсуждают последний роман Филдинга.[29] Ей страстно хотелось к ним присоединиться. С другого боку от нее Оливия взволнованно обсуждала с матерью бал, который они готовились дать в Уэддингтоне на следующей неделе: «Она, конечно, страшно вульгарна и двух слов связать не может, по правде говоря, она просто непереносима, но, дорогая моя, у нее стотысячное состояние! Разумеется, нам придется ее пригласить».