— Добро пожаловать домой. — Он пока что не стал рассказывать, как же скучал по ней, приберег на то время, когда будут рядышком лежать в его постели. Два месяца они провели вроде как в небытии, едва живые, едва сущие, меж оцепенением и неотступной болью. Два месяца, которые они выдержали, оказались в ряду худших времен, известных Рафаэлле. Алексу тоже было не легче, но теперь казалось, что ничего такого и не происходило, будто и не были они врозь и уж не будут впредь. Он хотел спросить, что с ней случилось, но как-то не отваживался. Просто решил наслаждаться моментом и молиться, что теперь она осмелится на большее, чем в прежнюю пору.

— Поздравляю с праздником, дорогая моя… — Он снова сжал ее в объятьях, опять предались любви. Лишь в начале одиннадцатого припомнил-таки Алекс, что у него индейка жарится в духовке. Часок перестояла, но сходив за нею на кухню, оба нисколько не расстроились. Рафаэлла была в его купальном халате, он в голубых джинсах и в рубахе, они дружно ели, беседовали, смеялись. Настоящий вечер встречи, и, в отличие от первого ужина в честь Дня благодарения, ранее сим же вечером, тут Рафаэлла откушала так, будто год не видывала еды.

— А твоя работа? Хорошо идет? — Счастливая тем, что они сидят вместе, она улыбалась беззаботно и радостно, как дитя.

— Я бы не сказал, — виновато проговорил он. — Если б работал у кого другого, наверняка лишился бы места за последние два месяца.

— Не верю, Алекс.

— Но это правда. Я не мог на чем-либо сосредоточиться.

Она тоже посерьезнела:

— И я не могла. — Посмотрела вновь на него, взгляд стал ласковым: — Лишь на тебе. Словно какая-то душевная болезнь, из которой не выбраться.

— А тебе того хотелось?

— Да. Только чтобы прекратились мучения. Это было, — волнуясь, она отвела взгляд, — очень трудное для меня время, Алекс. Я боролась со своей совестью с того самого дня, как в последний раз мы виделись.

— А что произошло сегодня? Что заставило тебя позвонить?

— Стало невыносимо. Почувствовала, что умру, если только не поговорю с тобою сейчас же. — Он кивнул, слишком хорошо знакомый с таким чувством. И перегнулся через стол, чтобы поцеловать Рафаэллу.

— Слава Богу, что ты позвонила. Думаю, и я бы далее не выдержал. Отчаянно хотелось позвонить тебе. Сто раз брался за телефон. Дважды звонил-таки, но ты не отвечала, я тогда вешал трубку. Боже, думал, у меня ум за разум зайдет. — Она молча, понимающе кивнула, и приглядевшись к ней, он решился на следующий шаг. — А что теперь? — Слова пугающие, но их необходимо было произнести. Должен же он рано или поздно знать ответ, и знать пожелал незамедлительно. — Знаешь ли, как тебе быть теперь, Рафаэлла? — Решать он предоставлял ей, но сам был намерен уж не отпускать ее так легко на сей раз. После-то всего, что они пережили. Однако ныне сражаться за нее не пришлось. Она нежно улыбнулась ему, взяла за руку.

— Так, как нам нужно… быть вместе сколько удастся.

Он сидел, не сводя с нее глаз, словно боясь поверить этим ее словам.

— Ты это точно?

— Да. Я тебе еще нужна? В том смысле, как прежде?

Ответом послужило то, что он тут же сделал. Поднял ее с места, привлек к себе с такой силой и страстью, что дышать ей стало трудно.

— Алекс!

— Ты получила ответ? — В его глазах пылал огонь, и восторг, и радость. — Боже мой, малышка, как я люблю тебя. Да, ты нужна мне. Обожаю тебя, хочу тебя. И я согласен на любой выход из положения, лишь бы нам быть вместе сколько удастся, но чтобы не повредить тебе, или… или… — Она кивнула, поняв, что он избегает называть Джона Генри по имени. — И вот… — Он снова встал, пересек кухню, открыл ящик и выудил оттуда одинокий ключ. — Это ключ от дома, дорогая, и я прошу тебя находиться здесь при любой возможности, сколько тебе захочется, есть я тут или нет. — Слезы навернулись ей на глаза, он нежно обнял ее, и вскорости они побрели снова наверх. Ключ от дома лежал у нее, в кармане халата, во взгляде светилась улыбка, какой не бывало до сей поры. Такого счастья Рафаэлла в жизни не знала.

Следующие три часа они провели, предаваясь любви вновь и вновь, наконец, когда они лежали рядом, не совсем еще насытясь друг другом, но в бесконечной удовлетворенности, Рафаэлла удивленно дернулась, услыхав телефонный звонок. Алекс поморщился на этот звук, пожал плечами, затем поднял трубку, лениво сев на постели. И тут, слушая, он стал морщиться все сильней, безотчетно поднялся, не выпуская телефон, с отпечатком ужаса на лице.

— Что?… Когда?… О, Господи. Как она? — Брови были сжаты, рука дрожала, когда он нащупывал ручку. Разговор дальше представлял собой несколько минут обрывочные сдавленные звуки, потом Алекс повесил трубку и с тихим стоном спрятал лицо в ладонях. Рафаэлла испуганно глянула на него. В голову ей пришло одно: что-то случилось с его матерью.

— Алекс… — заговорила она робко и нежно, — милый… что такое? Что произошло?… Скажи мне… ну пожалуйста… — Ее руки нежно легли ему на плечи, потом она мягко погладила его по голове, по шее, а он начал плакать. Словно долгий час миновал, пока он поднял на нее свой взгляд.

— Это с Амандой, моей племянницей, — хрипло вырывались слова. Затем, с огромным усилием, изложил он ей подробности. — Она изнасилована. Ее только что обнаружили. — Он глубоко вздохнул, на секунду закрыл глаза, прежде чем продолжать: — После праздничного обеда она к вечеру пошла на каток… одна… в парк и… — Голос дрогнул. — Рафаэлла, она вся избита. Руки сломаны, и моя мать сказала, что… — Он не скрывал слез, высказывая остальное. — Все лицо разбили, и… — перешел он на шепот, изнасиловали… маленькую Мэнди… — Не было сил продолжать, Рафаэлла обняла его и сама расплакалась.

Лишь часом позже они несколько опомнились, и она приготовила ему чашку кофе. Алекс, сидя на кровати, мелкими глотками выпил его, закурил сигарету. Рафаэлла следила за ним, озабоченно насупясь.

— Ты сможешь к ночи успеть на самолет? — Глаза ее расширились, потемнели, увлажнились, лицо словно излучало магический внутренний свет. И оно вдруг будто сняло его гнев, вся ярость улетучилась, просто потому, что рядом была Рафаэлла. Не отвечая на ее вопрос, он подался к ней, заключил в объятья, такие крепкие и долгие, словно намеревался никогда их не разнимать. Так они лежали какое-то время, Рафаэлла осторожно поглаживала его рукою по спине. Оба молчали. Потом он осторожно высвободился, еще раз посмотрел ей в глаза:

— Ты поедешь со мной в Нью-Йорк, Рафаэлла?

— Сейчас? — Она обмерла. Среди ночи? Что она скажет домашним, Джону Генри? Как можно ей уехать с ним? У нее не было раньше возможности подготовить это. Мысли метались. С отчаянием во взгляде отвечала Рафаэлла на его вопрос: — Алекс… Я бы хотела… Я не против. Но не смогу. — И так уж она совершила нынче вечером немалый шаг. И еще не готова на большее. Нельзя же внезапно оставить Джона Генри.

Он медленно кивнул:

— Я понимаю. — И обернулся к той женщине, которую позаимствовал, которая принадлежала не ему, а другому, но которую он так полюбил. — Наверно, пробуду там некоторое время. — В свою очередь кивнула она. Безумно хотелось отправиться с ним, но обоим было ясно, что этого она не сможет сделать. Ей оставалось бессловесно прижимать его к себе, утешая по возможности.

— Мне жаль, Алекс.

— И мне. — Он несколько пришел в себя. — Сестрицу мою высечь надо за то, как она следила за своей дочкой.

— Ее ли то вина? — Рафаэлла была поражена.

— Отчего девочка была одна? Есть у нее мать, черт возьми? И где был отец?… — Алекс вновь разрыдался, Рафаэлла обняла его с новой силой.

Трижды в ночь звонили они в больницу, и Аманда числилась по-прежнему в критическом положении, когда Рафаэлла в конце концов двинулась домой. Уже было больше половины пятого, оба находились в изнеможении, но Рафаэлла еще помогла ему уложить вещи. Долго сидели они и беседовали, уставясь на огонь. Алекс вспоминал, какой была Аманда в раннем детстве. И Рафаэлле стало ясно, сколь он любит свою племянницу, и как горько ему, что издавна у родителей не находилось времени заниматься ею.

— Алекс… — в задумчивости обратилась она к нему, освещенному камином. Это был единственный свет, остававшийся в темной комнате. — Почему бы не перевезти ее сюда, когда ей полегчает?

— Сюда, в Сан-Франциско? — поразился он. — Как мне удастся это сделать? Я не готов… не готовился… — Добавил со вздохом: — Целыми днями в конторе. Дел полно.

— И у ее матери тоже, а разница в том, что ты любишь Аманду. Рафаэлла мягко улыбнулась в отсветах головешек, и подумалось ему, что никогда при нем не выглядела она такой красивой, как ныне. — Когда погиб мой брат, а мать вернулась в Санта Эухению к своим сестрам, нам с отцом выпало утешаться лишь друг другом. — Мысли ее ненадолго обратились в прошлое. — Думается, мы взаимно принесли немалую пользу один другому.

Алекс, выслушав ее, задумался.

— Крайне сомнительно, что родители позволят мне увезти ее сюда, от них.

Рафаэлла начала успокаивать его:

— После того, что произошло, им ли выбирать? Разве нет их вины в том, что мало заботились о дочери, что позволяли ей туда ходить, да и вообще знали ли они, где она бывает?

Он ничего не сказал, лишь согласно кивнул. Как раз о том же думал он этой ночью. Во всем винил сестру. И ее безумные амбиции, с давних пор застившие ей все прочее.

— Я обдумаю это. — Потом пристально взглянул на нее. — Мы ведь можем подготовить для нее третий этаж, правда?

Она усмехнулась:

— Да, «мы» можем. Я спокойно смогу устроить все за несколько дней. Однако, Алекс…

В глазах ее был невысказанный вопрос, и на сей раз усмехнулся Алекс.

— Она тебя полюбит. В тебе есть все, в чем отказывала ей родная мать.

— Но матери, Алекс, такое может прийтись не по вкусу. В конце концов, я… не… — отрывочно говорила она, а он начал возражать: