— В точности то же самое переживал я сегодня, сидя в конторе. Пошли. — Он взял ее за руку и повел к лестнице. — Покажу тебе свое жилище. — Пока бродили они по дому, ей бросилось в глаза запустение в гостиной, и по контрасту — трогательный уют спальни и кабинета. Кремовые драпировки всюду, мягкая кожа, крупные растения, множество книжных полок. В спальне ярко горел камин, и Рафаэлла сразу почувствовала себя как дома.

— Ах, Алекс, как тут мило! Так удобно и уютно. — Она, сбросив тяжелую меховую одежду, свернулась на полу рядом с ним перед огнем, на толстом белом ковре, а перед ними стоял низкий стеклянный столик с вином, сыром и паштетом, которые он заскочил купить для нее по пути домой.

— Тебе понравилось? — Со счастливым видом оглядел он свое жилье, дизайн которого сам придумал, когда еще покупал этот дом.

— Мне тут полюбилось, — улыбнулась она, но была странно тиха, и он вновь почуял, что стряслась какая-то беда.

— Так это было, Рафаэлла? — Голос его был столь ласков, что у не навернулись слезы. Еще пока они мирно прохаживались по дому, он отметил с самого начала, что она сильно расстроена. — Что стряслось?

Она смежила глаза, вновь открыла, инстинктивно протянула руку Алексу.

— Я этого не смогу, Алекс… просто не смогу. Хотела… собиралась… распланировала, как буду каждый день проводить с Джоном Генри, а каждый вечер ускользать на «прогулку» и являться сюда, быть с тобою. А призадумалась, — грустна была ее улыбка, — и сердце зашлось. Ощущала я себя молодой, бойкой, счастливой, как… — Тут она запнулась, голос стал чуть слышимым, глаза увлажнились, — как невеста. — Взгляд она перевела на огонь, но руку Алекса не выпускала из своей. — Но я не из того племени, Алекс. Уже немолода, во всяком случае, не столь молода. И нет у меня права на подобное счастье, на счастье с тобой. Я не невеста. Я замужняя. Имею обязанности перед тяжело больным человеком. — Голос стал тверже, она выпростала руку. — Алекс, я больше не смогу приходить сюда. Сегодня последний раз. — Теперь она смотрела ему в глаза и голос был решителен.

— Что тебя заставило передумать?

— Возвращение домой. Встреча с ним. Вспомнила, кто я есть.

— А обо мне и думать не думала? — Самому ему это показалось патетичным, стало неловко за сказанное, но думал-то он именно так. Жизнь нанесла ему жестокий удар. С женщиной, бесконечно желанной, ему не суждено соединиться.

Она же нежно поднесла его руку к своим губам, поцеловала ее, покачивая головою.

— Я думала о тебе, Алекс. — И добавила: — Я никогда тебя не забуду. — И быстро встала, чтобы уйти. Он продолжал сидеть и смотреть на нее, готовый остановить ее, бороться за нее, но понимая в то же время, что ничего ему сделать не удастся. Он снова желал ее, желал беседовать с нею, проводить ночи с нею… всю жизнь так провести. Медленно поднимался он на ноги.

— Я хочу, чтоб ты, Рафаэлла, знала одно. — Он простер руки и привлек ее к себе. — Я тебя люблю. Мы едва знакомы, тем не менее я уверен в своей любви. Возвращайся же домой, обдумай свои действия, и если передумаешь, хоть на миг, приходи назад ко мне. Через неделю, через месяц, через год. Ты найдешь меня здесь. — Долго-долго не выпускал он ее из объятий, гадая, сколько минет времени, прежде чем они свидятся вновь. Ему становилось невыносимо при мысли, что они могут никогда не увидеться. — Я тебя люблю. Не забывай про это.

— Не забуду. — Теперь она расплакалась. — Я тебя тоже люблю.

Тогда они пошли к выходу, словно оба поняли, что незачем оставаться далее в этом доме, обоим от того будет слишком больно. Его рука лежала на ее плече, Рафаэлла была в слезах, так и дошли до ее дома. Лишь ненадолго обернулась она, стоя на крыльце, чуть помахала рукою на прощанье и быстро скрылась с глаз.

ГЛАВА XII

Следующие два месяца Рафаэлла словно была погружена в воду. Любое ее движение стало скованным, затрудненным, замедленным. Не шевельнуться, не задуматься, не шагнуть, трудно даже поддерживать разговор с мужем, который терялся в догадках, что же могло произойти в Нью-Йорке. Какая-то до враждебности пренеприятная размолвка с матерью, семейный скандал, фамильная тяжба. Лишь по прошествии нескольких недель решился он обсудить эту тему, но когда попытался, Рафаэлла вроде не услышала его.

— Что-то случилось с твоей мамой, ма ленькая моя? Она настаивала, чтобы ты проводила больше времени в Испании? — Нап расно дожидался он ответа, неспособный представить себе, что порождает такое страдание во взоре Рафаэллы.

— Нет, нет… ничего такого? — А что-то ведь было. Но что?

— Кто-нибудь заболел?

— Нет. — Она набралась отваги улыбнуться. — Вовсе нет. Просто я очень утомилась, Джон Генри. А ты не беспокойся. Мне надо чаще бывать на воздухе. — Но и продолжительнейшие прогулки не помогли. Сколько ни броди из конца в конец Пресидио, у маленького пруда близ Дворца пяти искусств, даже вдоль берега залива, после одолевая крутой холм. Как ни устанешь, ни запыхаешься, ни обессилеешь, и как ни удерживай себя, забыть Алекса, ей не под силу. Она ловила себя на том, что сутки напролет только и думает, чем он занят, в каком настроении, на работе он или в своем домике на Вальехо. Выходило, в любой час дня ей надо знать, где находится Алекс. При этом она понимала, что в любом случае не увидит его больше, не коснется, не обнимет. Осознание этого причиняло разящую боль, обострившуюся наконец до такой почти степени, будто она окоченела, а взор остекленел.

В день Благодарения она сидела у Джона Генри, шевелилась словно робот, глаза были отсутствующие и тоскливые.

— Еще индейки, Рафаэлла?

— А? — Она уставилась на него, но вроде и не поняла вопроса. Одна из горничных стояла рядом, держа блюдо, и безуспешно пыталась привлечь ее внимание, пока не взял это на себя Джон Генри. Праздничный ужин проходил в его спальне, подавали с подносов, чтобы хозяин мог оставаться в постели. Здоровьем он еще поослаб за последние два месяца.

— Рафаэлла!

— Да! А… Нет… Извини… — Глядя вбок, она мотнула головой, села к нему поближе, дабы поддержать беседу, но сегодня он к этому часу явно переутомился. Через полчаса после ужина подбородок поник на грудь, веки сомкнулись, он издал тихий храп. Сиделка, стоявшая около, аккуратно убрала поднос с кровати, сменила ему позу, положив ниже в постели, и дала знак Рафаэлле, что той можно уйти. Медленно-медленно пересекла Рафаэлла длинный зал, направилась в свои комнаты, в мыслях ее царил Алекс, и тут она, словно под гипнозом, приблизилась к телефону. Неверный шаг, самой было понятно. Но можно ведь позвонить, наконец, поздравить с Днем Благодарения. Что дурного? Да все, уж если она собралась избегать Алекса. Даже звук его голоса, взгляд в его глаза, его прикосновение, все это повергнет ее вновь в сладостные силки, из которых так нелегко было высвободиться. Из чести, из чувства долга она отчаянно старалась это сделать, а теперь, набирая номер его телефона, ведала, что старания пошли прахом. Не хотелось ни минутки более оставаться вдали от него. Не могла она. Ну, не смогла. Сердце забилось, когда в трубке прозвучал звонок. Казалось, вечность миновала, прежде чем он ответил, но позвонив, уже не остановиться.

— Алло? — Она зажмурилась, услышав Алекса, облегчение и страдание и возбуждение поглотили ее.

— Да-да. — В первое мгновение он не узнал голос, потом глаза его враз распахнулись, и он, не выпускал трубки, будто впал в шок.

— О, Бог мой.

— Нет, — улыбнулась она мягко. — Всего-навсего я. Звоню, чтоб поздравить тебя с Днем Благодарения.

Возникла пауза.

— Спасибо. — Голос звучал напряженно. — Как живешь?

— Я?… Прекрасно… — И сразу приняла решение высказать ему все. Пусть он передумал, пусть разлюбил ее, пусть завел себе другую. Она должна сказать ему все. Хотя бы напоследок. — Совсем не прекрасно… ужасно… Не могу… — перехватило дыхание, когда она вспомнила двухмесячные мученья и опустошенность. — Не могу больше так жить. Не могу это вынести… О, Алекс… — Неожиданно для себя, она принялась плакать — от огорчения и в равной степени от облегчения. Наконец-то опять говорит с ним. И начхать, коли мир разом сгинет. Такой радости она не знала долгие месяцы.

— Ты где? — спросил он резко.

— Дома.

— Жду тебя на углу через пять минут.

Она собиралась возразить, собиралась заявить, что этого нельзя, но не было сил бороться долее. И желание такого не было. Молча кивнула она в подтверждение, потом произнесла:

— Приду.

Забежав в ванную, плеснула себе на лицо холодной водой, второпях вытерлась огромным полотенцем, провела расческой по темным волосам, распахнула шкаф, извлекла свое манто из рыси, буквально вымчала из комнаты, вниз по лестнице, вон из дому. На сей раз не оставив ни поручений, ни объяснений, да и не ведала она, надолго ли удаляется. То ли на пять минут, то ли на час. В настоящее время Джон Генри не нуждается в ней. Спит. У него есть сиделки, слуги, врачи, а ей всего разочек требуется нечто большее, намного-намного большее. Она осознала это, пока торопливо бежала на угол, черные ее волосы развевались за спиной, манто было распахнуто, губы застыли в полуулыбке, искрились — чего не бывало уж месяцы — ее глаза. Повернув за угол, сразу увидела его, в темных брюках и широком свитере, с лохматой головой, с блистающими глазами, часто дышащего. Он поскорей подбежал к ней, обнял с такой силой, что они едва не стукнулись, а то могли б нокаутировать друг друга. Вместо того, он вжался ртом в ее губы, и застыли оба, казалось, навсегда. Отчаянная затея — вести себя так здесь, на углу улицы, но к счастью никто их не видел, а Рафаэллу единожды в жизни ничто и не пугало.

Словно по молчаливому соглашению, они перешил на мерный шаг и через несколько минут достигли его дома. Когда Алекс закрыл входную дверь, Рафаэлла огляделась, свободно вздохнула.