— Хорошо он себя чувствует? — Она не могла освободиться от страха. Наверно, ей воспоследует наказание. Наверно, ему станет хуже, и вина за это будет на ней. Однако бодрый ответ сиделки не заставил себя ждать:

— Отлично. Мы выкатывали его на час в кресле вчера. Кажется, он был этим доволен. После ужина я почитала ему газету, недолго, и он сразу затем уснул. — Так что ничего не приключилось, вроде бы никаких перемен за время ее отсутствия. Она объяснила, что задержалась в Нью-Йорке из-за матери. И полетит в Сан-Франциско завтра. Чуть обождала, готовая услышать, как сиделка назовет ее лгуньей и потаскушкой, но сего не произошло, а мать, понятное дело, не станет звонить из Аргентины, так что нет причин бояться разоблачения. Но она так остро чувствовала вину за собой, что казалось — обязательно дознаются, она попросила сиделку передать Тому, чтоб не ездил сегодня за ней в аэропорт, сама она позвонит завтра утром и сообщит, каким самолетом прибывает. В голову пришло, что можно бы добраться из аэропорта на такси вместе с Алексом, однако стоит проделать такое, повергнешь домашних в недоумение. Ни разу за всю свою жизнь не ездила она из аэропорта в такси. Поблагодарив сиделку, Рафаэлла обратилась к ней с просьбой передать мистеру Филипсу, что она звонила и что все прекрасно, засим повесила трубку. Взор погас, лицо помрачнело.

— Какие-то неприятности? — Алекс вышел из ванной, причесанный, перепоясанный полотенцем. Вид у нее был совсем не такой, как несколько минут ранее, когда он уговаривал ее звонить домой.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего. Я… я просто позвонила туда. — И она опустила глаза.

— Что-то не так? — В голосе звучала настойчивость, беспокойство, но Рафаэлла спешно замотала головой:

— Нет-нет. Он отлично себя чувствует. Я… — жалобно глянула она на него, — я ощущаю себя виноватой. Алекс, надо было мне уезжать. — Сказано это было шепотом, горестно. Он сел рядом, сперва не двигался, а потом крепко взял ее за плечи.

— И пожалуйста, если тебе охота. Я тебе говорил: я пойму правильно. Всегда пойму. — Она взглянула на него, полная смущения, а он прижал ее опять к себе. — Полный порядок, дорогая. Все преотлично.

— Почему ты так добр ко мне? — Спрашивая так, она уткнулась лицом в его обнаженное плечо.

— Потому, что люблю тебя. И объяснил это еще вчера. — Он улыбнулся и поцеловал ее в темя.

— Но ты едва знаешь меня.

— Вот уж нет. Знаю тебя до пальчиков на ножках! — Она покраснела, поняв, что сказано это в другом смысле, более возвышенном. И она, странное дело, после столь краткого знакомства верит его словам. Да, он знает ее лучше, чем кто-либо когда-нибудь. Даже муж.

— А ты очень рассердишься, если я уеду сегодня? — Она произнесла это с сожалением, с долгим мерным вздохом.

— Нет, очень огорчусь. Но не рассержусь. Раз тебе так надо, будь по-твоему.

— Ну, а ты что станешь делать? Пойдешь в гости к матери или сестре?

— Да нет, мать в Бостоне, Кэ в Вашингтоне, у племянницы свои планы на все эти дни. Поеду домой. Может, одним рейсом с тобой. Если достанем билеты. Это тебя устраивает? — Она кивнула. — Хорошо. — Он неспеша встал. — Тогда звони в авиакомпанию. Я пошел бриться. — Он вновь заскочил в ванную, закрыв за собой дверь, она же сидела с таким чувством, ровно отказалась только что от того единственного на свете, чего ей желалось. Провести время с Алексом. Вместе. Не иначе как вдвоем. Наедине. Долго оставалась она так, прежде чем подойти и тихо постучать в закрытую дверь. — Да?

— Можно войти? — Он открыл дверь, и его улыбка вновь убедила Рафаэллу, что он ее любит.

— Конечно, можно, деточка. И спрашивать не нужно. Позвонила в авиакомпанию?

Она покаянно закачала головой:

— Не хочу.

— Почему же? — Сердце его забилось в ожидании.

— Потому что не хочу уезжать. — Словно девочка стояла она перед ним, длинные ее волосы ниспадали с плеч, еще в беспорядке с минувшей ночи. — Хочу остаться здесь с тобой.

— Да, правда? — Он не мог сдержать улыбки, отложил бритву, сгреб Рафаэллу одной рукой, а другой потянулся за полотенцем, чтобы стереть мыло со своего лица. — Ну, для меня ничего лучше быть не может… — Он, после долгого и крепкого поцелуя, опять отнес ее в постель. И прошло полчаса, прежде чем они насытились друг другом и объявился официант.

Когда тот ушел, они сели вдвоем завтракать, она в розовом атласном халате, а он в полотенце, оба счастливые, оживленные, строя планы на этот день. Будто всегда они были вместе, так дружно поделили яичницу.

— А теперь я хочу подняться на Эмпайр-стейт-билдинг, хочу горячих каштанов, и на коньках покататься…

Он рассмеялся:

— Точно как моя племянница. Она тоже обожает коньки.

— Так пойдем вместе. Но прежде я хочу на Эмпайр-стейт-билдинг.

— Рафаэлла? — простонал он, как раз допив кофе. — Ты это серьезно?

— Вот именно. Мне никогда раньше не удавалось.

— Ой, малышка. — Он наклонился через столик, чтобы поцеловать ее. — В жизни не видел такой красавицы.

— Значит, слепец и безумец, а я тебя люблю. — И подумалось, что сама не менее безумная. Чистое же сумасшествие. А всего безумней то, что кажется ей, якобы знакомы они целую вечность.

Вместе разработали они сценарий, по которому Рафаэлла смогла затребовать вещи Алекса у швейцара, а когда носильщик принес их, Алекс смог одеться, пока Рафаэлла принимала ванну. Они стояли рядом у большущего шифоньера, прихорашиваясь и болтая, и очень это походило на медовый месяц, как она заметила ему, когда они вышли в город.

Он исполнительно сводил ее на самый верх Эмпайр-стейт-билдинга, на ланч в «Пласе», после чего они катались в экипаже по парку. Два часа осматривали сокровища музея Метрополитен, забрели в Парк-Берне. Где был в полном разгаре аукцион французского антиквариата. А потом, радостные, полные впечатлений, в немалой степени усталые, пришли пешком в «Карлейль» и поднялись лифтом в ее номер. Зевая, сняла она пальто и повесила в шкаф, Алекс же сразу растянулся на кровати, скинув куртку и обувь и простирая руки к Рафаэлле.

— Не знаю, как вы, миледи, но я без сил. Пожалуй, с детства не одолевал столько всего за один день.

— И я тоже. — И тут вдруг захотелось ей, чтоб можно было свозить его в Париж, в Барселону и Мадрид, показать ему там все, что самой любо. А потом доставить его в Санта Эухению, пусть увидит, где она проводит лето за летом, где можно свидеться со всеми детишками, которых она так обожает. Но странно воспринимать их по-старому. Детишки, которым она сочиняла сказки, пока не вышла замуж, уже сами переженились и завели собственных детей. Оттого она порой казалась себе совсем старой, словно основная часть жизни уже миновала.

— О чем задумалась? — Он вдруг подметил прежнюю грусть в ее глазах.

— Задумалась о Санта Эухении.

— А в частности? — продолжал он выспрашивать.

— О тамошних ребятишках… О, Алекс, не поверишь, до чего обожаю их.

Он взял ее за руку, произнес твердо и невозмутимо:

— Со временем будут у нас собственные дети. — Она промолчала, избегая сей темы, которая целых четырнадцать лет как лишилась для нее смысла.

— Не стоит надеяться.

— Нет, стоит. Очень даже. Нам обоим. Я так хотел детей еще от бывшей жены.

— Она не могла их иметь? — Рафаэлла спросила с интересом и надеждой, что у них окажется нечто общее, то есть оба пострадали от подобного поворота судьбы.

— Не в том дело, — покачал он задумчиво головою. — Могла иметь. Но не хотела. Забавно, как со временем меняются воззрения. Встреть я нынче женщину с такими понятиями, то, думаю, не смог бы полюбить ее. Я надеялся убедить Рэчел. Но не удалось. Слишком была она увлечена своей работой. Оглянусь в прошлое — и думается, хорошо, что мы не завели детей.

— А чем она занимается?

— Она адвокат. — Это произвело впечатление на Рафаэллу. Он легонько поцеловал ее в губы. — Но в ней, Рафаэлла, мало оказалось женственности, не те были начала.

— Ты ушел от нее?

Он опять покачал головой:

— Нет. Она от меня ушла.

— К другому мужчине?

— Нет. — Алекс улыбнулся, причем без огорчения. — К своей работе. Только та имела для нее значение. Всегда. Выходит, удачно все сложилось. — Они лежали обок друг друга, словно старинные друзья, давняя любовная пара, и Алекс не грустил.

— И она многого достигла?

— Пожалуй.

Рафаэлла опустила голову.

— Иногда мне хочется тоже чего-то достичь. Единственное, с чем я, наверное, хорошо бы справилась, не было мне дано, а все прочее… ну… ни на что я не гожусь.

— Ты рассказываешь детям сказки.

Она уныло улыбнулась.

— Едва ли это жизненно важное занятие. Он, поглядывая на нее, припомнил, что сказала его мать.

— Почему бы тебе не записать свои сказки? Ты могла бы сочинять книги для детей, Рафаэлла. — Ее глаза заблестели, когда она выслушала этот совет, Алекс же приник к ней, взял ее в объятия. — Надеюсь, ты поняла, что если никогда ничегошеньки не будешь делать, кроме как любить меня, этого одного достаточно…

— Ой ли? Не покажется это тебе не нудным? — Она выглядела вправду озабоченной.

— Никогда. Даже смешно. Всю жизнь окружают меня женщины честолюбивые, занятые своей профессией, своей карьерой. Не думал, что смогу понять ту, которая от них отличается. И вдруг осознал, что постоянно ждал такую женщину, как ты. Не хочу борьбы и соревнования, не хочу состязаться, кто больше заработает. Хочу быть самим собой, быть с кем-то, о ком стану заботиться; с тем буду, кто сердечен, добр, сочувствен, с кем приятно вдвоем. — Он уткнулся ей в шею. — Глянь-ка, описание вполне соответствует тебе.

Она долго смотрела на него, потом склонила набок голову.

— Знаешь, что удивительно? В эту минуту я почувствовала: вот где жизнь для меня. Здесь с тобой. Будто ничего иного и не существовало, будто в действительности я в Сан-Франциско и не жила. Не странно ли? — Вид у нее был озадаченный. Алекс нежно коснулся ее лица, прежде чем поцеловать Рафаэллу в губы. А потом отстранился от нее с едва заметной улыбкой.