— Что понял, Алекс?

— Я ее люблю. Да, звучит как безумие, но — люблю.

— Не утверждай так. Слишком скорополительно. Ты ее почти совсем не знаешь.

— Нет, знаю. — И не стал продолжать. Вынул свою кредитную карточку, чтобы рассчитаться, и сказал матери: — Разберемся.

А Шарлотта Брэндон лишь закивала, в душе совершенно не желая, чтоб это получилось.

Когда несколькими минутами позднее он прощался с нею на Лексингтон-авеню, в его глазах можно было прочесть решимость. Наклоня голову навстречу резкому ветру и деловито зашагав в северном направлении, он укреплялся в мысли, что ни за чем не постоит, дабы добиться Рафаэллы, ничто его не остановит. Никогда прежде не влекло его ни к единой женщине так, как к ней. И его сражение за нее в самом начале. И сражение это Алекс Гейл не намеревался проигрывать.

ГЛАВА VII

Вечером того же дня, без пяти одиннадцать, бодро пройдясь по Мэдисон-авеню, Алекс Гейл свернул вправо на 76-ую улицу и вошел в «Карлейль».

Он заказал столик на двоих в кафе «Карлейль», твердо намерившись поболтать часок с Рафаэллой, а потом насладиться полночной программой Бобби Шорта. То была одна из славных приманок Нью-Йорка, и слушать его вместе с Рафаэллой Алекс надеялся до поздней ночи. Он сдал пальто в гардероб, проложил, лавируя, путь к означенному столику, сидел там минут десять, дожидаясь ее прихода. В четверть двенадцатого начал тревожиться, а в одиннадцать тридцать — подумывать, не позвонить ли ей в номер. Но было ясно, что делать этого нельзя. Тем более, когда ты осведомлен о наличии у нее мужа. Алекс осознал, что надобно дожидаться ее, сидя мирно и шума не подымая.

Без двадцати двенадцать он заметил ее, смотревшую сквозь стеклянные двери, похоже, колеблющуюся, не убежать ли отсюда. Постарался поймать ее взгляд, но она не заметила Алекса и, еще немного поисследовав зал, исчезла. Почти непроизвольно встав, Алекс заспешил к дверям, вышел в коридор и только-только успел завидеть ее, покидающую кафе.

— Рафаэлла! — позвал он сдержанно, она обернулась, с расширившимися испуганными глазами, сильно побледнев. На ней было прекрасное вечернее платье из сатина цвета слоновой кости, прямо ниспадающее от плеч до темной оторочки по низу, у пят. На левом плече — огромная замысловатая брошь с громадной неровной жемчужиной посередине, окруженной ониксами и бриллиантами, в ушах — соответствующие ансамблю серьги. Эффектна Рафаэлла была до поразительности. Алекс снова отметил, какая она невероятная красавица. Остановившись, когда он окликнул, она замерла на месте, а он приблизился к ней и проговорил со всею серьезностью: — Уж не убегайте. Давайте выпьем и поговорим. — Голос был нежен, хотелось быть еще ближе к ней, но Алекс не решился даже тронуть ее за руку.

— Я… я не смогу. Мне нельзя. Я пришла сказать вам, что… извиняюсь… что сейчас слишком поздно… мне…

— Рафаэлла, еще и полуночи нет. Разве нельзя нам побеседовать полчасика?

— Кругом столько публики… — Ей было явно неуютно стоять здесь, и тут вспомнил он про бар «Бемельманс». Жалко упускать Бобби Шорта, не сводить ее на него, но важнее было отдать время тому, чтобы обсудить, что у нее на уме.

— Здесь рядом есть бар, в котором мы сможем переговорить в большей тишине. Пойдем. — И не дожидаясь ответа, положил ее руку на свою, повел Рафаэллу назад по фойе, к бару напротив кафе «Карлейль», там они поместились на банкетке у маленького столика, и Алекс улыбнулся Рафаэлле мирно и радостно. — Что желаете выпить? Вина? Черри? — Она лишь помотала головой, было видно, что до сих пор не пришла в себя. Когда официант удалился, он, оборотясь к ней, тихо молвил: — Рафаэлла, что-нибудь не так? — Она едва кивнула, оторвала взгляд от своих пальцев, ее совершенный профиль отчетливо прорисовывался перед Алексом в полумраке зала.

Она подняла глаза, ловя его взгляд, одно это словно бы доставляло ей острую боль. Лицо ее было столь же грустным, как в тот вечер, когда он обнаружил ее там на ступенях, в слезах.

— Почему мы раньше не обговорили это?

Переведя дух, она выпрямилась на банкетке, не спуская взора с Алекса.

— Надо было мне рассказать вам это раньше, Алекс. Я вас… — не сразу выбрала она нужное слово, но продолжала: — «… сильно обманула. Не пойму, как это вышло. Слишком размечталась. Вы в самолете были такой милый. И мать такая у вас очаровательная. Но я, друг мой, была с вами неискренна… — С печалью в глазах она тихо тронула его за руку. — Создавая впечатление, будто я свободна, я совершала большую ошибку. И должна просить прощения за это. — Она угрюмо глянула, отняла свою руку. — Я замужем, Алекс. И должна была сразу предупредить вас. Но почему-то затеяла эту вот игру. Совсем, совсем напрасно. Я не смогу больше с вами видеться.

Это была дама чести, и его до глубины души тронула ее искренность по отношению к нему, слезы плясали на кончиках ее ресниц, глаза распахнулись, лицо стало совсем бледным.

Он заговорил с нею осмотрительно и со всею серьезностью, как это бывало у него с Амандой, пока та была маленькая:

— Рафаэлла, я глубочайшим образом уважаю вас за нынешнее ваше признание. Но должно ли оно отразиться на нашей… на нашей дружбе? Разве нельзя нам видеть друг друга, невзирая на такие обстоятельства? — Вопрос был поставлен честно, Алекс рассчитывал при этом на отклик.

Она печально покачала головой.

— Я бы с удовольствием виделась бы с вами, если б… если б была вольна. Но я замужем. Так что нельзя. Не имею права.

— Отчего ж?

— Это будет несправедливо к мужу. А он такой… — сказала она сбивчиво, — такой добрый. Был… очень внимателен ко мне… очень заботлив… — Рафаэлла отвернулась, и Алекс заметил как по нежной бледной щеке скатилась слеза. Он протянул руку, кончиками пальцев едва коснулся шелковистой кожи ее щеки, и вдруг ему тоже захотелось плакать. Не надо так думать. Не надо эдак стремиться хранить верность мужу на весь остаток его жизни. Весь ужас ситуации начал открываться ему, пока он смотрел ей в лицо.

— Но, Рафаэлла, не может быть, чтобы… в тот вечер, когда я застал вас на ступенях… вы были б счастливы. Ясно, что были несчастны, почему бы не встречаться нам и не радоваться тому хоть, что имеем?

— Потому что я не вправе. Я не свободна.

— Ради Бога… — Он был готов сказать, что знает обо всем, но она, выставив руку, остановила его, словно защищаясь от агрессора, грациозно поднялась с банкетки и, со слезами, сбегавшими по лицу, посмотрела сверху на него.

— Нет, Алекс, нет! Не могу. Я замужем. И очень, очень сожалею, что позволила нашему знакомству зайти так далеко. Мне б не следовало так поступать. Было бесчестно приходить на ланч к вам, к вашей матери…

— Хватит каяться, сядьте. — Он ласково взял за руку, побуждая снова сесть рядом, и по причине, оставшейся невнятной для нее самой, Рафаэлла подчинилась, и он стер своею рукой слезы с ее щек. — Рафаэлла, — сказал он очень тихо, чтобы никто другой не смог расслышать, — я люблю вас. Знаю, звучит это как безумие. Мы едва знаем друг друга, но я вас полюбил. Я искал вас долгие годы. Не уйдете же вы на этом, прямо вот сейчас. И ваш муж тут не причем.

— Как это понимать?

— А так, что, насколько я понял свою мать, ваш муж очень стар, очень болен, уж сколько лет. Добавлю, что я понятия не имел, кто вы, когда мы познакомились, это мать моя узнала вас, объяснила мне, кто вы и… про вашего мужа тоже.

— Значит, ей все было известно. Наверное, она обо мне ужас что подумала. — Рафаэлле определенно стало очень стыдно.

— Отнюдь, — высказался он со всею уверенностью, голос прозвучал категорично. Алекс наклонился к ней. И словно ощутил тепло ее шелковистой кожи совсем рядом, и никогда не был исполнен желания настолько, как в тот миг, но было не до страсти. Надлежало говорить с ней, убеждать, растолковывать. — Да может ли кто-то подумать о вас дурно? Вы хранили верность ему все эти годы, не так ли? — Вопрос был по сути риторический, она тихо кивнула, потом вздохнула.

— Да, так. И нет причин покончить с этим. Нет у меня права вести себя, будто я свободна, Алекс. А я не свободна. И не вправе вторгаться в вашу жизнь, вносить в нее свои печали.

— Исток того, что вы так одиноки, в том, каково вам живется. Одиноко, наедине с очень больным престарелым человеком. У вас есть право на нечто куда большее.

— Да, но не его вина, что все так обернулось.

— И не ваша вина. За что же вам такое наказание?

— Пусть не моя вина, но не могу же я его наказывать. — Сказала она это так, что Алекс вновь почуял, как начал уступать в сражении, сердце упало в отчаяние. Не успел он преодолеть это, она вновь встала, на сей раз в совершенной решительности. — Я должна теперь уйти. — Его взгляд умолял не делать этого. — Должна. — И затем, не прибавив ни слова, нежно прикоснулась губами к его лбу, тихонько поцеловала и быстро направилась к выходу из бара. Он было двинулся следом, но она покачала головой и остановила его жестом руки. Алекс заметил, что Рафаэлла опять расплакалась, но понял, что на этот момент он терпит поражение. Преследовать ее — это значит усугубить ее несчастье, и ясно стало, что ему тут ничего не поделать. Он уже осознал что, пока слушал ее. Она связана с Джоном Генри Филипсом браком и честью, и эти узы Рафаэлла не готова ни оборвать, ни даже хотя бы разнять, и уж во всяком случае не ради незнакомца, случайно попавшего накануне в ее попутчики по самолету.

Заплатив за выпитое в баре «Карлейля» и забыв про зарезервированный столик по другую сторону кафе, где выступает Бобби Шорт, вышел Алекс Гейл на Мэдисон-авеню, вскинул руку, подзывая такси, чтобы вернуться в свою гостиницу. И когда он устраивался на заднем сиденье в машине, водитель поглядел, пожевывая сигару, в зеркальце над собой, и был крайне удивлен.

— Видать, холодает, а, земляк? — Это было единственное приемлемое объяснение, которое он мог сыскать слезам, сочившимся из глаз Алекса и сбегавшим по его щекам.