— Что именно? — вмиг обеспокоилась она.

— Свою фамилию.

— Разве? — Поди разбери, искренняя или напускная сия невинность.

— Забыли. И не появись вы сегодня, то заставили бы меня усесться в вестибюле «Карлейла» до конца недели, поджидая, пока вы не покажетесь там, а уж тогда пасть к вашим ногам в присутствии вашей матери и капитально смутить вас мольбою назвать свою фамилию! — Оба при этом засмеялись, он нежно взял ее руку в свою. — Рафаэлла, мне нужно видеть вас снова.

Она подняла на него глаза, таявшие перед ним, желавшие всего желанного ему, но понимающие, что у нее нет на то права. Он наклонился было, чтобы поцеловать ее, но она отвела лицо и уткнулась в его плечо, вцепилась рукою в лацкан его пальто.

— Нет, Алекс, не нужно. — Он понял, что коль ее мир наполнен дуэньями, ей не по нраву целоваться с мужчиной на улице.

— Ладно. Но, Рафаэлла, видеть вас мне нужно. Сможете сегодня вечером? — Он расслышал вздох у своего плеча, она опять подняла голову.

— А как быть с мамой, с тетей, с кузинами? — Он несносен, упрям, но таких обаятельных едва ли приводилось ей встречать.

— Возьмите их с собой. Я приведу свою мать. — Говорил он не всерьез, и она, поняв это, на сей раз громко расхохоталась:

— Невозможный вы человек.

— Конечно. И к тому же не сочту «нет» пригодным ответом.

— Алекс, ну пожалуйста! — глянув вновь на часы, она впала в панику. — О Боже, они меня убьют! Сейчас как раз должны вернуться с ланча.

— Тогда пообещайте мне, что вечером вы со мною встретитесь за рюмкой. — Он цепко держал ее за руку, вдруг вспомнил: — И как, наконец, ваша фамилия?

Она выпростала свою руку, чтобы подозвать такси, показавшееся вблизи. Оно с визгом затормозило рядом с ними. Алекс еще крепче вцепился в другую ее руку.

— Алекс, не надо. Я должна…

— Не раньше, чем… — Шло оно вполовину играючи, вполовину по-настоящему, она опять нервно усмехнулась, посмотрев ему в глаза.

— Ну хорошо, хорошо. Филипс.

— Под этой фамилией вы значитесь в «Карлейле»?

— Да, ваша честь. — Она на миг смягчилась, затем снова забеспокоилась. — Но, Алекс, я не смогу видеться с вами. Ни здесь, ни в Сан-Франциско. Никогда. Надо прощаться.

— Ради Бога, не глупите. Это только самое начало.

— Нет и нет. — В этот момент она была совершенно серьезна. Таксист нетерпеливо фыркал. Алекс не сводил с нее глаз. — Это не начало, Алекс, это конец. И я должна уехать сейчас же.

— Ничего подобного! — Алекс вышел из себя. И пожалел, что прежде не поцеловал ее. — Как? Только что, побывав на ланче со мною, вы познакомились с моей прославленной матерью! Что в том дурного? — Так он вышучивал ее, она глядела растерянно, и подумалось ему, что счет в его пользу.

— Алекс, но как я могу…

— Так увидимся попозже?

— Алекс…

— Никаких возражений! Одиннадцать вечера. Кафе «Карлейль». Потолкуем, Бобби Шорта послушаем. А не найду вас там, то поднимусь, чтобы молотиться в дверь к вашей маме. — И сразу стал озабоченным. Вы же сможете освободиться от них к одиннадцати? — Даже ему следовало признать, что это смехотворно. Ей тридцать два года, и он расспрашивает, сможет ли она освободиться из-под материнского надзора. В сущности, заведомый абсурд.

— Я постараюсь. — Она чуть улыбнулась ему, снова посмотрела молодо, но с налетом виноватости. — Не следовало бы нам так поступать.

— Почему же?

Она собралась было объяснить ему, но нельзя это сделать, стоя на тротуаре, когда шофер такси рычит от нетерпения.

— Поговорим об этом сегодня вечером.

— Добро, — широко улыбнулся он. Значит, она придет. С тем он распахнул дверцу такси и отвесил поклон. — Увидимся ввечеру, мисс Филипс. — Пригнулся и поцеловал ее в лоб, в следующую секунду дверца захлопнулась и машина рванулась в путь, а Рафаэлла, поместясь на заднем сиденье, яростно казнилась за собственную слабость. Ни в коем случае не надо было вводить его с самого начала в заблуждение. Сказать бы ему всю правду в самолете, и ни на какой ланч идти не пришлось бы. Но единожды, всего-навсего единожды, подумалось ей, есть же у нее право поступить дико, романтически, нежданно. Или она вовсе лишена такого права? Откуда оно у нее, когда Джон Генри, умирающий, сидит в своем кресле-каталке? Как позволить себе этакие игры? Такси подъезжало к «Карлейлю», и Рафаэлла поклялась себе, что нынешним вечером объяснит Алексу, что она замужем. И не собирается в дальнейшем встречаться с ним. А после этого вечера… всего-то остается встретиться единственный раз… и сердце ее забилось при мысли о еще одной, предстоящей встрече с ним.


— Ну? — Алекс победно посмотрел на мать и сел за столик. Она улыбнулась ему и внезапно ощутила себя совсем старой. Как молодо выглядит он, весь в надеждах, радости, ослепленьи.

— Что ну? — В голубых ее глазах была ласка и печаль.

— Отчего это ты переспрашиваешь? Ведь она несказанная, правда?

— Правда, — Шарлотта не собиралась возражать. — Наверное, подобных красавиц я в жизни не встречала. Очаровательна, тактична, мила. Приглянулась мне. Однако, Алекс… — Она остановилась в нерешительности, но через какое-то время предпочла все высказать. — Что хорошего это тебе сулит?

— О чем ты? — Он вроде обиделся, отхлебнув притом холодного кофе. — Она же чудо.

— Хорошо ли ты знаком с ней?

— Не очень-то, — осклабился он. — Но надеюсь преодолеть это, невзирая на маму, тетю, на всех кузин и дуэний ее.

— А муж ее непричем?

Вид у Алекса сразу стал такой, словно в него выстрелили. Глаза распахнулись недоуменно, тут же сузились с особым недоверием.

— Как это понимать: «ее муж»?

— Алекс, ты знаешь, кто она?

— Наполовину испанка, наполовину француженка, живет в Сан-Франциско, безработная, тридцати двух лет, как я узнал сегодня, и зовут ее Рафаэлла Филипс. Только что выяснил ее фамилию.

— И притом ничего не почуял?

— Нет, и, ради Бога, хватит с меня намеков. — Его глаза метали молнии, Шарлотта Брэндон откинулась на спинку стула и издала вздох. Значит, она права. Фамилия подтверждает это. Откуда-то она помнила это лицо, хотя многие годы фото ее не появлялось в газетах. В последний раз это было лет семь-восемь назад, когда Джон Генри Филипс выписывался из больницы после первого своего инсульта. — Черт возьми, что ты стараешься мне внушить, мама?

— Что она замужем, дорогой, и за очень видным человеком. Джон Генри Филипс — это имя говорит тебе что-либо?

На краткое мгновение Алекс зажмурился. Счел, что сказанное матерью никак не может быть правдою.

— Он же, по-моему, умер?

— Насколько мне известно, нет. У него было несколько инсультов подряд, лет семь назад, ему теперь под восемьдесят, но он, несомненно, еще жив. Мы бы наверняка прознали, будь оно иначе.

— А с чего ты взяла, что она ему жена? — Алекс выглядел так, словно его землетрясением тряхнуло, стукнуло промеж глаз.

— Вспомнила, я читала статью и видела фотографии. Она тогда была такая же красавица. Меня при этом шокировало, что женился он на такой молоденькой. Кажется, было ей семнадцать, или восемнадцать, не больше. Дочь крупного французского банкира. Потом увидела эту супружескую чету на пресс-конференции, куда попала со знакомым журналистом, вгляделась в фотографии — и переменила свое мнение. Знаешь ли, в свое время Джон Генри Филипс был особенный человек.

— А теперь?

— Поди узнай. Слыхала я только, что он прикован к постели, совсем слаб после перенесенных ударов, но не думаю, чтобы публика была осведомлена более того. А Рафаэллу всегда держали в отдалении от глаз публики, оттого-то я опознала ее не сразу. Однако такое лицо… Разве его легко забудешь? — Их взоры встретились, Алекс согласно кивнул. Ему и прежде не удавалось забыть его, а уж впредь не забудет никогда. — Как я понимаю, она тебе ничего этого не сообщила. — Он покачал головой. — Надеюсь, она решится тебе сказать. — Голос матери звучал умиротворяюще. — Пусть-ка сама это сделает. Может, мне и не следовало бы… — Она приумолкла, он вновь покачал головой, потом жалобно взглянул на ту, кто была его самым старинным другом.

— Зачем? Ну зачем ей надо было выходить замуж за этого поганого старика? Он ей в деды годится, и практически уже мертвец. — Сия несправедливость разрывала на куски его сердце. Зачем? Зачем тому досталась Рафаэлла.

— Покамест он жив, Алекс. Не пойму, что у нее на уме относительно тебя. Хотя могу предположить, что она, прямо скажем, сама сбита с толку. Сама не знает, как ей быть с тобою. А ты имей в виду, что живет она укромно, как в затворе. Джон Генри Филипс напрочь упрятал ее от любого общества на все эти без малого пятнадцать лет. Сомневаюсь, чтоб выпадало ей встречаться с настырными молодцеватыми юристами, заводить случайные романы. Возможно, я неправа, но скорее наоборот.

— По-моему тоже. Господи! — Он сидел, вздыхая с несчастным видом. — Что же теперь делать?

— Ты опять с ней встретишься?

Он подтвердил:

— Сегодня вечером. Она сказала, что ей надо переговорить со мной. — И предположил, что все ему она изложит. А дальше что? Алекс осознал, мимо матери глядя в пространство, что Джон Генри Филипс может прожить и еще двадцать лет — в ту пору Алексу будет под шестьдесят, Рафаэлле — пятьдесят два. Вся жизнь уйдет на поджидание смерти того старика.

— Что ты надумал? — тихонько спросила мать.

Не сразу собрался он, чтобы остановить на ней свой взор.

— Ничего особо приятного. Пойми, — медленно продолжал он, — я однажды увидел ее на ступенях близ их дома. Она плакала. Я думал о ней изо дня в день, пока не повстречал вновь в самолете, летящем сюда. Мы разговорились, и… — беспомощно взглянул он на мать.

— Алекс, ты едва знаком с нею.

— Ты неправа. Я-таки с нею знаком. Кажется, будто ближе знаком, чем с кем-либо. Мне понятны ее душа и ум и сердце. Понятны ее чувства и ее одиночество. А теперь понятно, почему так. Ибо я понял кое-что еще. — Теперь он посмотрел на мать взглядом долгим и упорным.