— Да, испанское. Я только наполовину француженка.

— А наполовину испанка? — Ее внешность подсказала ему, что это правда, иссиня-черные волосы и черные глаза и фарфорово-белая кожа, такова, по его понятиям, и должна быть испанка. Ему и в голову не пришло, что краски свои взяла она от отца-француза.

— Да, наполовину испанка.

— На какую половину? По уму или по душе? — Вопрос был основательный, и она поморщилась, запнулась в поисках ответа.

— Трудно сказать. Сама не очень понимаю. Наверно, душа французская, а ум испанский. Думаю я подобна испанке, не из особого предпочтения, скорее по привычке. Пожалуй, весь жизненный уклад отзывается в том, какова ты.

Алекс с подозрительным видом обернулся назад, потом, наклонясь к ней, прошептал:

— Я не вижу никакой дуэньи.

Она со смехом закатила глаза:

— Ой, здесь ее нет, но потом встретите!

— По-настоящему?

— Даже очень. Я если и бываю одна, то лишь в самолете.

— Это удивительно, даже интригует. — Захотелось спросить, сколько ей лет. Он предположил, что двадцать пять или двадцать шесть, и был бы удивлен, узнавши, что ей тридцать два года. — Вы не против постоянных надзирательниц?

— Иногда. Но без них, наверно, чувствовала бы себя вовсе непривычно. Я с этим выросла. Порой думаешь, что без опеки окажется страшновато.

— Почему? — Она еще более озадачила его. Уж до того отличалась от всех знакомых ему женщин.

— Тогда некому будет защитить тебя, — сказала она с полнейшей серьезностью.

— От чего защитить?

Прошло некоторое время, прежде чем она улыбнулась и вежливо заявила:

— От людей вроде вас.

Ему ничего не оставалось, как ответить улыбкой, и довольно долго они сидели рядом, каждый погрузясь в свои мысли и взаимные вопросы относительно жизни друг друга. По прошествии времени она повернулась к нему с большей заинтересованностью и оживлением во взгляде, чем можно было заметить ранее.

— А зачем вы мне насочиняли про Шарлотту Брэндон? — она никак не могла раскусить его, хоть он ей понравился, вроде бы искренен и добр и забавен и ярок, насколько она может судить.

Но вновь он с улыбкой отвечал:

— Поскольку это соответствует истине. Это моя мать, так-то, Рафаэлла. Скажите, а вас действительно так зовут?

Она сдержанно кивнула в ответ:

— Действительно так. — Но не открыла свою фамилию. Просто Рафаэлла. Ему это имя очень и очень приглянулась.

— В любом случае, она мне мать. — Он указал на ее портрет на задней стороне суперобложки, мирно поглядел на Рафаэллу, не выпускавшую книгу из рук. — На вас она произвела бы наилучшее впечатление. Она вправду замечательная.

— Я в этом не сомневаюсь. — Но ей явно так и не верилось в истинность сказанного Алексом, и тогда он лихо полез в свой пиджак, извлек тонкий черный бумажник, который год назад преподнесла ему Кэ ко дню рождения. На нем были помещены те же буквы, что и на черной сумочке Рафаэллы. «Гуччи». Он вынул из бумажника две фотографии с помятыми уголками и молча протянул ей через пустующее сиденье. Стоило ей глянуть на них, и глаза ее вновь расширились. Одно фото совпадало с помещенным на книге, а на втором была его мать, смеющаяся, и он, обнявший ее рукою, а с другого боку стояла его сестра вместе с Джорджем.

— Семейный портрет. Снимались в прошлом году. Сестра моя, зять, и мама. Ну, что теперь скажете?

Рафаэлла, послав Алексу улыбку, стала смотреть на него с внезапным почтением!

— Ой, обязательно расскажите мне про нее! Ведь она прелесть?

— Именно. И само собой, волшебница. — Он выпрямился во весь рост, засунул свои документы в карман на спинке впереди лежащего кресла, пересел на соседнее место, совсем рядом с нею, — Вы, по-моему, тоже прелесть. Теперь, прежде чем описывать мою маму, не заинтересую ли вас я предложением выпить перед ланчем? — Впервые стал он использовать свою мать, дабы прельстить женщину, ну да что тут такого. Ему нужно было как можно теснее познакомиться с Рафаэллой, пока самолет не добрался до Нью-Йорка.

Они проговорили следующие четыре с половиной часа, за фужерами белого вина и затем над заведомо несъедобным ланчем, который оба не заметили как съели, ведя беседу про Париж, Рим, Мадрид, про жизнь в Сан-Франциско, про книги, про людей и детей, и про юстицию. Узнала она, что у него хорошенький викторианский домик, которым он доволен. Он узнал о ее жизни в Испании, в Санта Эухении, выслушал с восторженным вниманием сказку о мире, который следовало бы датировать несколькими столетиями ранее и о котором он даже понятия не имел. Она говорила о столь горячо любимых ею детях, о сказках, которые им рассказывает, о ее кузинах, смехотворных сплетнях в Испании по поводу такового уклада. Изложила ему все, только не о Джине Генри и не о нынешнем своем житье-бытье. Да и не жизнь это, а мрачное, пустое существование, небытие. Не то чтоб желала Рафаэлла скрыть это от него, просто самой не хотелось вспоминать сейчас об этом.

Когда стюардесса попросила, наконец, застегнуть привязные ремни, оба напоминали детей, которым сказано, что праздник окончен и пора по домам.

— Чем вы сейчас будете заняты? — Он уже знал, что Рафаэлле предстоит встретиться с матерью, тетей, двумя кузинами, по всем испанским правилам, и что она будет проживать с ними в нью-йоркском отеле.

— Сейчас? Встречусь с мамой в отеле. Они уже должны быть там.

— Можно мне довезти вас на такси?

Она отрицающе повела головой.

— Меня доставят. Собственно, — взгляд у нее стал сожалительным, — мое исчезновение произойдет сразу по приземлении.

— По крайней мере, помогу вам донести вещи. — Тон был умоляющий.

Но вновь она не согласилась:

— Видите ли, меня будут сопровождать прямо от самолета.

Он постарался состроить улыбку:

— Не правда ли, очень похоже, что вы рецидивистка и путешествуете под конвоем или вроде того?

— Ну да. — Печаль была в ее голосе и в ее глазах. Оживление пяти последних часов вдруг угасло для обоих. Взаправдашний мир изготовился встрять в их легкую игру. — Я прошу прощения.

— И я. — Затем он сказал ей с серьезностью: — Рафаэлла… смогу ли я повидать вас, пока мы будем в Нью-Йорке? Понимаю, вы заняты, но если встретиться за рюмочкой, а? — Она уже помотала головой. — Почему бы нет?

— Невозможно. Моя родня никогда не дозволит.

— Да почему, ради Христа, вы же взрослая.

— Совершенно точно. А дамы в том обществе не бегают выпивать с незнакомыми мужчинами.

— А я знакомый. — Вид у него вновь стал мальчишеский, и она рассмеялась. — Ладно, вот что. Нельзя ли пригласить вас на ланч со мной и с моей матерью? Завтра? — Это была импровизация, но он притащил бы мать на ланч, если б и пришлось выволакивать ее за волосы с редакционного совещания. Коль Шарлотта Брэндон понадобилась на роль дуэньи с целью склонить Рафаэллу на ланч вместе с ним, никого лучше не сыщешь. — Согласны? «Времена года». Час дня.

— Алекс, не знаю я. Наверняка, меня…

— Постарайтесь. Даже не обязательно давать обещание. Мы там будем. Получится у вас прийти, прекрасно. Ежели не появитесь, я вас пойму. Ну, смотрите. — Самолет коснулся посадочной полосы, и в голосе Алекса прозвучала внезапная торопливость.

— Не вижу, как… — Их глаза встретились. Рафаэлла выглядела отчаявшейся.

— Бояться нечего. Только помните, как сильно вы хотите познакомиться с моей матерью. «Времена года». Час дня. Не забудьте.

— Да, но…

— Тише… — Он поднес палец к ее губам, и Рафаэлла долго не сводила глаз с Алекса. Вдруг он нагнулся к ней, весь охваченный желанием поцеловать ее. Может, если сделаешь это, то уж никогда ее не увидать, а если воздержаться, то не исключено, что они встретятся снова. Так что вместо поцелуя он предпочел разговор сквозь рев моторов, пока самолет выруливал на стоянку. — В каком отеле вы остановитесь?

Глаза ее были просто гигантскими, когда она смотрела на него в колебаниях и нерешительности. По сути, он просил довериться ему, и она того хотела, но не могла отбросить сомнения, позволительно ли это. Слова вырвались у нее будто сами собой, когда самолет резко дернулся:

— Я буду в «Карлейле».

Тут же, словно по условленному знаку, две стюардессы показались в проходе, одна несла ее пальто из выдры, другая извлекла ее дорожную сумку из-под сиденья, а Рафаэлла, словно послушный ребенок, попросила Алекса достать ей шляпу с верхней полки, затем без единого слова надела ее, отстегнула ремень и встала. И вот стоит, такая, какой он прежде видел ее в аэропорту. Закутанная в выдровый мех, глаза под вуалеткой черной шляпки, книгу и сумочку, прижав к себе. Она глянула, потом протянула ему руку, облаченную в лайковую перчатку черного цвета.

— Спасибо вам. — Это была благодарность за пять часов, отданных ей, за желанный случай, за побег из действительности, за то, что испробовала, как могла бы пойти ее жизнь, могла б, да вот не пошла. Она еще на миг задержала на Алексе свой взор, потом отвернулась.

К двум стюардессам, явившимся за Рафаэллой, присоединился стюард, решительно вставший позади нее. В хвосте самолета открылся запасной выход, близ того ряда, где она сидела с Алексом, а стюардессы объявили по мегафону, что высадка пассажиров будет производиться через переднюю дверь. Задний люк вмиг открылся, Рафаэлла и трое членов экипажа быстро удалились. Выход незамедлительно закрыли вновь, и лишь немногие пассажиры в хвосте самолета недоумевали, что случилось и почему женщину в черном пальто из выдры таким путем ссадили. Но все они больше были заняты собой, собственными заботами, и только Алекс позадержался там, уставясь на люк, в котором она исчезла. Вновь ускользнула от него. Темновласая, незабвенная красавица скрылась в очередной раз. Но теперь он знал, что зовут ее Рафаэлла и что остановится она в «Карлейле».