Даниэла Стил - Прекрасная незнакомка

Шарлотта ждала ее внизу и, когда увидела Рафаэллу, непроизвольно шагнула ей навстречу. Она впервые видела глубоко несчастную, измученную женщину, словно олицетворявшую саму печаль, одетую в черное платье и с глазами, полными скорби. Но Шарлотту она встретила с улыбкой, за которой было не спрятать глубокой тоски. Казалось, что с тех пор, как они виделись в последний раз, Рафаэлла переселилась в другой мир. Шарлотта с трудом сдержалась от того, чтобы не расплакаться. Кое-как она справилась с собой и прижала к себе внучку. Обнимая Аманду, она любовалась утонченной красотой Рафаэллы. Это была настоящая красота, такая, которую никогда нельзя понять до конца. Принимая гостей, Рафаэлла была грациозна и гостеприимна. Она очаровала их обеих, показывая им дом, сады, фамильную церковь, построенную ее великим дедом. Она познакомила их со всеми детьми, игравшими со своими няньками в парке, разбитом специально для них. Шарлотта поймала себя на мысли, что это неплохое местечко, где можно провести лето. Это был осколок иной жизни, иного мира, но никак не место для молодой женщины, желающей себя похоронить.

– Ты не хочешь вернуться в Сан-Франциско? – разочарованно посмотрела на нее Шарлотта.

Но Рафаэлла отрицательно покачала головой:

– Нет. В конце концов мне, конечно, придется вернуться, чтобы продать дом, но это можно сделать и не уезжая отсюда.

– И ты не поедешь ни в Париж, ни в Мадрид?

– Нет. – Она сказала это твердо, а затем улыбнулась Аманде.

Но Аманда почти ничего не говорила. С момента приезда она не отрывая глаз смотрела на Рафаэллу, словно на призрак мертвеца. Это была не Рафаэлла. Все это было похоже на сон. И, подобно Шарлотте, Мэнди едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Она могла думать только о том, когда они счастливо жили вместе с Алексом. Она могла их видеть вместе каждый раз, когда возвращалась из школы. Но теперь, когда она смотрела на Рафаэллу, та ей казалась незнакомкой, иностранкой, лишь смутно напоминавшей прежнюю Рафаэллу. Они почувствовали облегчение, когда Рафаэлла предложила пойти искупаться. И, как и прежде, Рафаэлла попыталась преодолеть свои чувства с помощью долговременного изнуряющего плавания, которое дало Шарлотте долгожданную возможность пообщаться с ней с глазу на глаз.

И теперь, когда они расположились рядом в удобных креслах в глухом уголке сада, Шарлотта нежно ей улыбнулась.

– Рафаэлла… могу я поговорить с тобой на правах старой подруги?

– Конечно. – И она вздрогнула, словно испуганная лань: ей не хотелось отвечать ни на какие вопросы и объяснять свои поступки. Теперь это было ее жизнью. И в нее она никого не хотела пускать.

– Мне кажется, ты слишком терзаешь себя. Я вижу это по твоему лицу, по выражению твоих глаз, по тому, как ты разговариваешь… Рафаэлла… что я могу тебе сказать? Что вообще можно было бы сказать тебе, чтобы освободить тебя?

Рафаэлла отвернулась так, чтобы не было видно, как наворачиваются слезы на ее глаза. Она делала вид, будто смотрит в сторону сада, но потом медленно и грустно ответила:

– Я больше никогда не стану свободной, Шарлотта.

– Но такой жизнью ты посадила себя в тюрьму. Ты приняла на себя вину за деяния, которых никогда не совершала. Я всегда буду думать, что твой муж устал от жизни, и, если ты себя перестанешь винить, ты тоже это поймешь.

– Я этого не понимаю. И никогда не пойму. Собственно, это не имеет никакого значения. У меня была полноценная жизнь. Пятнадцать лет я была замужем. Я больше ничего не хочу. Я теперь здесь. Я приехала домой.

– Если не учитывать того, что это больше не твой дом, Рафаэлла. Ты рассуждаешь как старая женщина.

Рафаэлла улыбнулась:

– Я такой себя чувствую.

– Это же дико, – и затем на какой-то миг она взглянула в глаза Рафаэлле, – почему бы тебе не поехать с нами в Париж?

– Сейчас? – Рафаэлла выглядела так, будто ее ударило током.

– Сегодня вечером мы возвращаемся в Мадрид, а завтра улетаем в Париж. Ну, как тебе идея?

– Довольно безумная. – Рафаэлла нежно улыбнулась.

Это ей было совершенно не по душе. Уже год она не была в Париже и не испытывала никакого желания ехать туда.

– Подумай об этом.

Но Рафаэлла грустно покачала головой:

– Нет, Шарлотта, я хочу остаться здесь.

– Но почему? Почему ты должна так поступать? Эта жизнь не для тебя.

Теперь наконец Рафаэлла решилась задать вопрос, о котором думала целый день:

– Как Алекс? У него теперь все в порядке?

Он уже дважды посылал ей письма, но она не ответила ни на одно из них. Он был ошеломлен тем, что случилось: ее отъездом, ее молчанием, ее упорным нежеланием с ним встречаться.

– Он справляется.

Но это ему давалось гораздо труднее, чем тогда с Рэчел. Шарлотта уже не была уверена, что он сможет быть таким, как прежде. Она не знала, стоит ли об этом говорить Рафаэлле. Она боялась, что Рафаэлла не выдержит, если ей придется принять на себя еще одну вину.

– Ты ведь ему ни разу не написала?

– Нет, – она посмотрела Шарлотте прямо в глаза, – я думала, что для него будет лучше, если я порву с ним раз и навсегда.

– Однажды ты так уже думала, не правда ли? И тогда ты тоже ошибалась.

– Тогда все было по-другому.

Рафаэлла посмотрела на собеседницу. Она вспомнила сцену, которая год назад произошла с ее отцом в Париже. Каким бы это все ни было значительным и важным, для нее это сейчас не играло никакой роли. Кэ проиграла свои столь важные для нее выборы. Рафаэлла потеряла Алекса, Джон Генри погиб… Рафаэлла посмотрела на Шарлотту.

– Кэ написала письмо моему отцу, в котором рассказала о наших с Алексом отношениях. В письме она умоляла его остановить нас…что он и сделал.

Увидев, какое впечатление эта новость произвела на Шарлотту, она решила не рассказывать ей о письме Джону Генри. Это было еще большей жестокостью. Она улыбнулась матери Алекса.

– Он угрожал рассказать об этом моему мужу. Он считал меня эгоисткой, потому что я разрушила жизнь Алекса тем, что не могла выйти за него замуж и родить ему детей. В тот момент я думала, что у меня нет выбора.

– А теперь?

– Отец хотел, чтобы я приехала сюда на год. Он считал, что это для меня крайняя мера, – она перешла на полушепот, – после убийства Джона Генри.

– Ты не убивала его. – Наступила минутная пауза. – Что произойдет через год? Твоя семья будет несчастной, если ты уедешь отсюда?

– Не знаю. Все равно, Шарлотта. Я не уеду. Это часть меня. Я хочу здесь остаться.

– Что общего у тебя с этим местом?

– Я не хочу это обсуждать.

– Черт возьми, прекрати себя терзать! – Она встала и взяла Рафаэллу за руки. – Ты молода и хороша собой, ты умна, у тебя доброе сердце, ты заслуживаешь полноценной счастливой жизни, мужа, детей… с Алексом или еще с кем-нибудь, это твое дело. Но ты не можешь заживо погрести себя здесь, Рафаэлла. Рафаэлла осторожно отняла руки.

– Нет, могу. Я не могу жить в другом месте после того, что я сделала. Кого бы я ни касалась, кого бы я ни любила, за кого бы я ни вышла замуж, я буду думать о Джоне Генри и об Алексе. Одного я убила, другому разрушила жизнь. Какое право я имею касаться еще чьей-нибудь жизни?

– Ты никого не убивала и никому ты жизнь не разрушала. Боже, почему я не могу объяснить тебе! – Она знала, что все уговоры бессмысленны. Рафаэлла заперлась в своей собственной темнице и никого не слышала. – Значит, ты не поедешь в Париж?

– Нет, – она нежно улыбнулась, – спасибо вам за приглашение. А Мэнди выглядит просто замечательно.

Это было сигналом к тому, что Рафаэлла больше не желает разговаривать о себе, обсуждать свои решения. Вместо этого она предложила посмотреть розовый сад в дальнем конце их имения. К ним присоединилась Аманда, и через некоторое время им уже пора было уезжать. С сожалением она проводила их, а затем вернулась в свой большой особняк, прошла вдоль мраморного коридора и медленно поднялась по ступеням.

Как только взятая напрокат машина Шарлотты выехала из главных ворот, Аманда разревелась.

– Но почему бы ей не поехать в Париж?

Глаза Шарлотты тоже были полны слез.

– Потому что она хотела этого, Мэнди. Она хочет погрести себя заживо здесь.

– Ты не могла с ней поговорить? Боже мой, она так плохо выглядит, будто это она умерла, а не он.

– В определенном смысле так оно и есть. – Слезы катились по щекам Шарлотты.

Они выехали на автостраду, ведущую в Мадрид.

В сентябре уже Алехандра стала уговаривать Рафаэллу уехать. Остальные члены семьи разъехались кто в Барселону, кто в Мадрид, а Рафаэлла приняла решение провести зиму в Санта-Эухении. Она говорила, что ей надо работать над новой книгой для детей, но это было слабой отговоркой. Она потеряла всякий интерес к писательскому труду и вполне это осознавала. Но мать настаивала, чтобы Рафаэлла поехала с ними в Мадрид.

– Мама, я не хочу.

– Ерунда, тебе там будет лучше.

– На что мне это? Я все равно не могу ходить ни в театр, ни в оперу, ни в гости.

Ее мать задумчиво посмотрела на микроавтобус, на котором они должны были ехать в Мадрид.

– Рафаэлла, прошло уже девять месяцев. В конце концов, ты уже имеешь право выходить вместе со мной.

– Спасибо, – она уныло посмотрела на свою мать, – но я хочу остаться здесь.

Обсуждение продолжалось около часа. Когда же разговор закончился, Рафаэлла скрылась в своей комнате, чтобы снова сесть у окна и смотреть на сад, думать, мечтать. Письма приходили ей гораздо реже. Книги она читать перестала. Теперь она просто сидела, иногда думая о Джоне Генри, иногда об Алексе, о тех минутах, которые они разделяли вместе. Она, видимо, будет вечно вспоминать свою поездку в Париж, когда отец выгнал ее из дома, назвав шлюхой. Потом она вспомнила, как вернулась домой и увидела, что случилось с Джоном Генри, как приехал отец и назвал ее убийцей. Она просто будет сидеть в своей комнате, смотреть в окно, ничего там не замечая, бездельничать, мечтать и постепенно деградировать. Ее мать боялась теперь уехать из Санта-Эухении. В поведении Рафаэллы было много настораживающего. Она постоянно как будто отсутствовала, словно безумная, и ко всему оставалась безразличной. Никто не видел, как она ела. Она ни с кем не разговаривала, пока к ней не обращались с вопросами, она не шутила, ничего ни с кем не обсуждала и никогда не смеялась. Было ужасно видеть ее такой. Но в конце сентября ее мать наконец настояла: