— Иди-ка сюда и посмотри, что я тебе принес, — проговорил Франсуа с нотками грубого юмора в голосе.

Женщина вскрикнула:

— Кто это?

— Проклятая аристократка! Мы будем держать ее здесь до тех пор, пока не поступит другой приказ.

— Как? Ты собираешься держать ее в нашем доме? — Голос женщины стал походить на настоящий вопль. — Да ты, мне кажется, с ума сошел. Подумай, как мы сможем держать кого-нибудь, вроде нее, здесь, если она не мертвая. Она что, мертвая?

Абсолютная неподвижность Аме в эти мгновения скорее всего объяснялась сковавшим ее ужасом.

— Да нет, черт бы ее побрал, не мертвая, — раздраженно буркнул Франсуа. — По крайней мере, несколько минут назад была еще живехонька. Кроме того, по тем инструкциям, которые мы получили, пока следует сохранить ей жизнь.

Говоря это, он подошел к девушке и внезапным редким движением сорвал с головы Аме укрывавший ее плащ. В течение нескольких мгновений девушка была способна лишь неподвижно лежать на полу и разглядывать два страшных лица, которые склонились над ней.

В этой комнате было очень мало света — тусклое пламя единственной свечи, которая была воткнута в старую пустую бутылку, едва мерцало на сквозняке, вызванном, по-видимому, тягой широкой печи, почерневшей от копоти и грязи.

Комнатка была довольно маленькой и очень грязной.

Обстановка была более чем скверной: стол, стоявший в самом центре, два сломанных стула, деревянный кухонный шкаф с полками, на которых можно было разглядеть несколько горшков и сковородок, и приставная лестница, которая тянулась от центра комнаты к чему-то вроде мансарды.

В первый момент Аме очень слабо воспринимала окружающую обстановку, если не считать того, что она отметила для себя затемненность комнаты, а также то, что лица людей, которые изучающе смотрели сейчас на нее, были отвратительны и внушали страх. Мужчина, Франсуа, был небрит; волосы у него были длинные, черные, засаленные и спутанными космами падали на лоб и шею, длинный шрам пересекал всю щеку и тянулся до подбородка. Скорее всего, этот шрам появился не так давно и поэтому ярко алел на желтоватой коже, что придавало ему чрезвычайно недоброжелательный и мрачный вид, который становился еще более зловещим из-за толстых влажных губ и глаз с тяжело набрякшими веками.

Жена была не намного привлекательнее своего мужа — худая чуть ли не до изнеможения; длинные спутанные волосы, обрамляющие бледное лицо, на котором лихорадочным блеском сверкали темные глаза. Губы были тонкими, бескровными, а когда они шевелились, то можно было заметить почерневшие, местами сломанные зубы. Однако, как успела решить для себя девушка, она была еще довольно молодой женщиной, так как фигура ее еще не оплыла и не стала бесформенной из-за нескончаемо повторяющихся родов, обычных для простых людей.

Глядя на своих стражей, Аме подняла руку, чтобы поправить волосы, которые у нее выбились местами из-под заколок и лент, когда Франсуа грубо сдернул плащ с ее головы. Его жена, увидев это, тихо вскрикнула.

— Да она вроде как ожила.

— Я же говорил тебе, — согласился ее муж.

— Кто вы такие? — проговорила девушка. — И почему вы привезли меня сюда?

Вместо ответа мужчина сплюнул на пол.

— Заткни свой рот и не задавай больше никаких вопросов, — проговорил он затем. — Все равно тебе здесь никто и ничего не скажет, поэтому лучше побереги свои легкие.

Несколько неуверенно Аме все-таки встала на ноги.

Тело ее сводили судороги, ушибы болели, но девушке тем не менее удалось сохранить в некотором роде чувство собственного достоинства, она заставила себя подойти к столу, за которым устроился Франсуа.

— Я умоляю вас сказать мне, зачем вы привезли меня сюда, — обратилась к нему Аме. — Могу заверить вас, что мой опекун, герцог Мелинкортский, заплатит любые деньги, сколько бы вы ни запросили, за мое освобождение. Я напишу записку, и с ней вы сможете отправиться в его дом за вознаграждением.

Мужчина снова сплюнул.

— Я уже сказал тебе не задавать здесь никаких вопросов, — проговорил Франсуа. — Мне приказали привезти тебя сюда, а никаких денег от какого-то там проклятого герцога мне не нужно — долой всех тиранов!

Жена его встревожилась.

— Будь осторожнее, Франсуа, — предостерегла она мужа. — Не надо много болтать, потому что никогда не знаешь, кто тебя может услышать в этот момент.

Мужчина отхлебнул вина из бутылки, которая стояла на столе, а потом поднялся на ноги.

— Ты права, Рене. Пора мне убираться отсюда поскорее, пока я не наговорил лишнего.

— А как ты думаешь, что я буду делать с этой особой? — спросила у него жена, указывая пальцем на Аме.

— Она не доставит тебе много хлопот, — ответил Франсуа теперь уже более веселым голосом, так как, вероятно, уже сказалось действие вина. — Я кое-что придумал, чтобы у нее не было возможности доставлять беспокойство кому-либо.

Из стенного шкафа, который стоял в углу этой комнаты, Франсуа достал что-то металлическое. Когда он повернулся к девушке, та инстинктивно попятилась от него. Постепенно отступая назад, по мере того как он приближался к ней, девушка в конце концов уперлась спиной в стену, и больше уже отступать было некуда.

В этот момент Франсуа расхохотался над ее беспомощностью; и когда его дерзкие, злые глаза, моргая, рассматривали ее испуганное лицо, спутавшиеся волосы, измятое и местами порванное платье, Аме внезапно испытала острое чувство унижения. Опустив взгляд, девушка увидела, что Франсуа держал в руках тяжелый заостренный костыль, к которому длинной цепью были присоединены стальные наручники. Он встал на колено и приставил костыль к стене; затем, воспользовавшись обломком камня, который валялся на полу, он начал вбивать этот костыль в стену; его мускулистая рука вновь и вновь поднималась для удара до тех пор, пока костыль не оказался прочно вбитым. Затем Франсуа протянул руку и схватил за лодыжку девушку, которая, съежившись от страха, стояла рядом.

Аме, пожалуй, могла бы вскрикнуть от его прикосновения, если бы не испытывала сильнейшего, чуть ли не до обморока, приступа тошноты. Девушка почувствовала вокруг своей ноги металлический захват поверх тонкого, словно паутинка, шелкового чулка. Потом послышался щелчок, когда Франсуа повернул ключ в замке, превратив Аме, по существу, в настоящую узницу.

— Теперь она никуда не убежит от тебя, Рене, — с довольным смехом сказал он женщине, которая наблюдала за Всем происходящим, сидя за столом.

— Все это, конечно, хорошо, — возразила она ему, — но что мне делать, если сюда заявится кто-нибудь из соседей?

— Гони их всех вон отсюда, — ответил ей Франсуа. — Женщина, не создавай дополнительных трудностей, ты ведь знаешь, что нам приказали сделать. А мы должны подчиняться им беспрекословно.

— А чем мне кормить ее, если в доме нет ни крошки хлеба, а денег на хозяйство ты мне не давал с пятницы?

— Кормить ее? — с недоверчивым видом проговорил Франсуа. — Пусть сидит голодной. По инструкциям, которые мы получили, нам надлежит держать ее тут до тех пор, пока они не сообщат, что делать с ней дальше. И ничего больше! В них ничего не говорится насчет кровати с периной или жареного гуся, поэтому можно ничуть не тревожиться о том, чем ее кормить.

Посмеявшись над собственной шуткой, Франсуа снял кепку с вешалки, нахлобучил ее на голову, немного сбив набок, и открыл дверь. Затем, находясь в самом приподнятом настроении, махнул рукой жене на прощание и вышел на улицу, что-то насвистывая. По мере того как он уходил все дальше от дома, звучание мелодии становилось все тише. И в этот момент девушка почувствовала, что ноги не могут ее держать ни секунды больше. Она немедленно осела на пол и съежилась. Глаза медленно закрылись, и она внезапно лишилась чувств.

Когда Аме пришла в себя и вновь открыла глаза, рядом с ней стояла та женщина и молча разглядывала ее.

Руки женщины были прижаты к лицу, она не обращала ни малейшего внимания на своего ребенка, который кричал в мансарде.

— Так вы, что же, были прошлой ночью на каком-нибудь приеме? — наконец спросила она с любопытством, и голос ее был уже не столь враждебным.

— Да, в садах Трианона, — ответила Аме.

— На приеме у королевы?

— Да, у королевы.

Женщина со злостью сплюнула на пол, почти так же, как ее муж перед этим.

— Ох уж эта королева! — воскликнула женщина, после чего добавила несколько крепких непристойных выражений, которых Аме никогда прежде не слышала, но ошибиться в их смысле все равно было невозможно.

По всему было видно, что возражать этой женщине было совершенно бесполезно, поэтому Аме ничего не ответила, и, выждав некоторое время, та умолкла. Теперь к ней вновь вернулась прежняя озлобленность, и она недоброжелательно поглядывала на девушку из-под насупленных бровей.

— Именно королева виновата во всех наших нынешних бедах, — продолжила женщина разговор, когда поняла, что Аме не собирается ей отвечать. — Все деньги из государственной казны идут только на то, чтобы у нее было больше бриллиантов, на украшение ее дворцов новыми садами, а нам, всему народу Франции, остается только одно — голодать! Наши бедные дети умирают от недоедания, а она лишь посмеивается над этим и покупает себе еще больше украшений и драгоценностей, еще больше новых платьев, в которых потом мечется в поисках удовлетворения своих постыдных и непристойных желаний.

— Королева вовсе не является ни порочной, ни аморальной женщиной, — возразила ей девушка, заговорив не столько потому, что желала переубедить эту темную простолюдинку, сколько просто из необходимости ответить хоть что-нибудь. Аме достаточно хорошо понимала, что эта обездоленная необразованная женщина в эту минуту выражает не свои собственные мысли и не свои идеи, а то, что ей кто-то вбил в голову. Все это было довольно очевидно, стоило лишь услышать, что говорит она, словно повторяет урок, обратить внимание на то, что при этом использует абсолютно не характерные для ее речи выражения, несвойственные ее уровню.