— Да, но я не могу понять, каким образом враги Ее Величества могли бы повернуть все дело так, чтобы получить от вчерашнего происшествия какую-нибудь пользу, — проговорил герцог. — Ведь каждому известно, что королева даже не разговаривает с его преосвященством, несмотря на его попытки хоть как-то изменить ее отношение к своей особе.

— Все это так, — согласился Хьюго, — но в то же время принцесса де Фремон — фаворитка Ее Величества, вы забыли об этом?

— Да, в самом деле! — воскликнул герцог. — Конечно, теперь я понимаю, в каком направлении создавшиеся обстоятельства будут работать на тех, кто готов использовать любое оружие для достижения собственных целей.

И, безусловно, леди Изабелла была права. Разумеется, сегодня вечером мы обязательно должны ехать на этот прием, а там уже, по возможности, постараемся внести ясность в то, что все обвинения, высказанные Аме, касались исключительно самого кардинала, а также графа Калиостро и не имели никакого отношения к кому-либо из присутствовавших на сеансе.

Вероятно, вследствие всех этих невидимых постороннему глазу действий, а также потому, что герцог Мелинкортский был не единственным человеком, который осознал всю важность ситуации, вечером Аме вовремя оказалась рядом с королевой и удостоилась такого ласкового приема, что почти потеряла дар речи.

Сегодня вечером Мария-Антуанетта выглядела особенно очаровательной, и казалось, что все на приеме должно было быть фоном для ее яркой красоты и изящества: сады Трианона были превращены в сказочную страну — под каждым цветущим кустом были искусно замаскированы горящие свечи, в их свете тысячи различных цветов создавали живую красочную картину. Позади греческого храма любви вырыли глубокие рвы, заполнив их огромным количеством хвороста; вечером хворост подожгли, и храм оказался в море огня.

Гости королевы бродили среди искрящихся фонтанов и статуй, выражая восхищение, мерцающие фонари придавали этим каменным богам и богиням, нимфам и драконам необычайную красоту. И в самом деле, многим казалось, что мифические существа в этот вечер вдруг ожили и приняли участие в празднестве.

Создавалось ощущение, что сегодня вечером в садах Трианона может произойти нечто необычное; стоило лишь взглянуть на гостей, каждый из которых был одет во все белое, на их напудренные волосы, как верно заметила Аме, все они были похожи на привидения, которые появились здесь в этот вечер из далеких, всеми забытых времен.

Ужин был накрыт на маленьких столиках. Всего было подано сорок восемь основных блюд и шестьдесят пять дополнительных. Предлагались уши ягненка «а-ля провансаль», осетрина, жаркое из оленя, которого собственноручно застрелил Людовик XVI, фазаны, говяжьи языки и множество других деликатесов.

Большинство гостей ели с большим аппетитом, и лишь шведский король, как обычно, демонстрировал крайнюю степень воздержания, выбрав для себя жареную кефаль под красным соусом и отказавшись от всего остального.

Ничуть не заботясь о соблюдении детально разработанного этикета версальского двора, король Густав удивил королевскую фамилию тем, что прибыл в Версаль, даже не соизволив уведомить французский королевский двор о времени своего приезда. Король Людовик в это время находился на охоте в Рамбуйе и, получив известие, что прибывает такой гость, во весь опор поскакал назад.

Его придворные, которые без малейшего смущения могли посмеяться над простоватостью своего господина» потом рассказывали о том, что Людовик XVI появился перед шведским королем в разных туфлях: на одной ноге была туфля с золотой пряжкой на красном каблуке, на другой — туфля с серебряной пряжкой на черном каблуке.

Однако короля Густава менее всего волновал внешний вид Людовика. Сам он одевался всегда довольно скромно и, что бы ни случилось, в большинстве случаев отказывался поддерживать заведенный кем-либо порядок. Приезжая в иностранный город, он предпочитал передвигаться пешком, как обычный горожанин, и даже не очень состоятельный.

Король Густав был некрасив: с длинным лицом, орлиным носом, лоб был скошен странным образом с левой стороны, цвет лица — нездоровый. Будучи одетым в свое обычное дорожное платье, шведский король не производил внушительного впечатления на тех буржуа, которые стояли рядом с ним. Принимая его за одного из своих, они обращались к Густаву в таком тоне, который буквально приводил в ужас его придворных.

Шведский король считал, что все официальные мероприятия очень скучны, и поэтому в этот вечер не предпринимал ни малейших усилий, чтобы сделать вид, будто его восхитило великолепие зрелища, которое Мария-Антуанетта задумала специально для него.

Все время, пока шел балет Мармонтеля, он зевал, а под конец представления даже чуть было не заснул. Вторая часть празднества, которая проходила уже в саду и произвела неизгладимое впечатление на всех остальных приглашенных, шведского короля Густава оставила совершенно безучастным.

Однако Марию-Антуанетту не особенно огорчило то обстоятельство, что самый почетный гость на приеме остался равнодушен к ее стараниям. В свите шведского короля находился еще один гость, для которого, как чувствовала в глубине своего сердца королева, и было задумано все это торжество. Она была уверена, что тот более, чем кто-либо, по достоинству оценит этот вечер, все было подготовлено в кратчайший срок — всего за пять дней.

Программа празднества была тщательно продумана и разработана в деталях. Французский королевский двор не видел подобного размаха с тех пор, как минули благословенные дни пышной эпохи Средневековья, так как обслуживались не только собственно гости во дворце, но также и служанки, солдаты швейцарской и французской гвардии, актеры и танцоры из театра, лакеи, повара и даже конюхи, которые ели и пили в одном из павильонов.

Когда королева отходила от столов к мерцающим фонарям в тень благоухающего сада, за ней неотступно следовал статный юноша. Высокий и стройный, с гордой осанкой, граф Аксель Ферзен унаследовал светлые волосы, характерные для всех северных народов, и темные страстные глаза матери-итальянки. У него был совершенный овал лица, правильный и тонко очерченный профиль, красивые густые темные брови настоящего мужчины. Благородное лицо отражало основные черты его характера, его эмоциональность.

В этот момент у королевы и графа почти не было возможности поговорить с глазу на глаз без риска быть подслушанными. На них были устремлены сотни глаз, наблюдающих за каждым их движением, сотни ушей улавливали каждый звук, не меньшее число уст стремились повторить и исказить каждое их слово. Для них счастьем было уже то, что они могли вместе идти по мягкой бархатистой траве, что Мария-Антуанетта, которая была очень одинока в этом мире, могла в этот недолгий миг почувствовать кого-то рядом с собой.

Наверное, именно потому, что королева чувствовала себя счастливой в это мгновение, она непроизвольно огляделась вокруг, чтобы отыскать существо такое же юное и счастливое, как она сама, и увидела герцога Мелинкортского, а рядом с ним — Аме. Мария-Антуанетта остановилась рядом с ними и ласково улыбнулась девушке, когда та встала после глубокого реверанса.

— Вам нравится мой прием, мисс Корт? — спросила она.

— Я еще никогда в жизни не видела ничего более прекрасного, чем эти сады, мадам, — ответила Аме.

— Я придумала все декорации, а идея с огнем позади храма — целиком моя, — проговорила королева.

— Эта идея вполне достойна вас, мадам, — раздался тихий низкий голос Акселя Ферзена.

Мария-Антуанетта обернулась, чтобы взглянуть на графа, и в ту же секунду в их глазах появилось особое выражение, которое немедленно выдало их тайну даже скорее, чем если бы они заявили о ней в полный голос. Аме тихо вздохнула. Девушка тут же поняла, что эти двое любят друг друга. Но это ничуть не смутило ее, она даже не удивилась своему открытию. Аме лишь отметила про себя в тот момент, что темнота и мрак, которые, как она чувствовала, угрожали Ее Величеству в тот вечер, когда они впервые встретились в Версале, теперь рассеялись.

Эти несколько часов сегодняшнего вечера дали королеве счастье и любовь, которая была слишком сильна, чтобы ее можно было отвергнуть.

С немалым усилием Мария-Антуанетта отвела взгляд от лица молодого шведа.

— Сегодня вечером у меня такое ощущение, что мы все должны стать поэтами, — проговорила она. — Если бы у меня хватило способностей, я обязательно написала бы поэму об этом удивительном вечере, и уверена, эти стихи были бы ничуть не хуже тех, которые наводняют Париж.

В голосе Марии-Антуанетты чувствовались нотки горечи, и Аме тут же поняла, что Ее Величество имеет в виду памфлеты, которые ежедневно попадают в руки французских граждан и которые иногда находят даже здесь, в Версале. Злобные, отвратительные и непристойные, они оскорбляли королеву, обвиняя в разврате.

— Прошу вас, не думайте об этих вещах, мадам, — поспешно проговорил Аксель Ферзен, не стараясь сделать вид, будто то, о чем говорит Мария-Антуанетта, — пустяк, не имеющий никакого значения. — Я не поэт, но в этот чудесный вечер постоянно повторяю две строчки, которые запечатлелись в моей памяти:

Вера, любовь и надежда,

Вы вновь едины, как прежде.

От охвативших графа чувств, голос его, когда он читал эти строчки, звучал очень тихо.

— Как чудесно! — воскликнула Мария-Антуанетта. — Обещаю, что на всю жизнь запомню эти слова. Более того, я вышью эти строчки на календаре, который подарю вам, и вы всегда сможете иметь их перед глазами.

Сказав эти слова, Ее Величество поняла, что проявила нескромность, и поэтому, быстро обернувшись к Аме, добавила:

— А вы, мадемуазель, вспомните эти строки после того, как вернетесь к себе на родину, в Англию? Будете ли вспоминать этот вечер, который провели в садах столицы Франции?

— Я запомню их навсегда, мадам, — с чувством сказала девушка. — Ведь вера, надежда и любовь — это то, о чем каждый из нас просит в этой жизни, это все, о чем каждый из нас может мечтать.