Внезапно за спиной Арно раздался крик:

– Бейте ястреба, капитан! Он обманул нас. На деревьях стоят крестьяне и…

Готье, подняв на дыбы свою лошадь, сбил с ног излишне любопытного солдата, который, никем не замеченный, проскользнул за деревья с другой стороны поля. Однако было уже поздно. Обнаруженные крестьяне спрыгнули с каштанов, Готье, выхватив меч, ринулся на ближайших к нему наемников, которых стал крушить с помощью Фортюна, но Валет уже успел отскочить назад, оставив Арно перед стеной вооруженных солдат. Катрин, теряя сознание, хотела опереться на Сатурнена, но старик, с кинжалом наперевес, точно юноша, ринулся в гущу схватки. Старики, женщины и дети отступили к стене, увлекая за собой Катрин, а на поле завязался ожесточенный бой. Крестьяне, обретя мужество при виде своего сеньора, с голыми руками бросались на солдат, стараясь вырвать у них пики или ударить подобранными с земли камнями.

Арно, Готье, Фортюна и пробившийся к ним Сатурнен творили чудеса храбрости. Огромный нормандец, хватая сразу двоих врагов, сталкивал их лбами и отбрасывал в сторону. Меч Арно сверкал, обрушиваясь на шлемы и панцири, разрубая черепа, словно орехи. Но силы были слишком неравны. Наемников было много, и на место одного убитого сразу вставали двое.

Арно и его друзей окружили, и исход боя уже не вызывал сомнения у Катрин: их схватят и, конечно, тут же убьют…

Десять солдат оттеснили Арно и навалились на него всей своей тяжестью. Чтобы скрутить Готье, понадобилось двадцать человек. Еще несколько секунд, и оба были обезоружены, крепко связаны и брошены к ногам Валета, который появился так же неожиданно, как и исчез. Та же участь постигла Сатурнена и Фортюна.

– Милосердный Иисус! – простонала какая-то женщина рядом с Катрин. – Теперь нам пришел конец!

– Замолчите! – резко оборвала ее Катрин. – Какое это имеет значение, если им придется умереть!

Ее слова заглушил скрипучий смех Валета. Наемник, ухмыляясь, подходил к Арно, которого, даже связанного, продолжали держать двое солдат. С него сорвали шлем, и было видно, что одна бровь у него рассечена. По щеке молодого человека медленно ползла струйка крови. Но в черных глазах его не было страха, и он взглянул на своего врага с той же надменностью, как и перед боем. А тот приплясывал перед пленником, словно хромая цапля, выпячивая грудь и горделиво подбочениваясь. Арно, смерив его презрительным взором, пожал широкими плечами… Этого Валет уже не мог вынести и со всего размаха дал пощечину беззащитному врагу.

– Это научит тебя уважать своего господина, собака! – Валет еще раз замахнулся для удара, и перед глазами Катрин поплыли красные круги. Не помня себя, она бросилась вперед и, прежде чем Валет успел произнести хоть слово, вцепилась ему в лицо всеми своими ногтями, словно дикая кошка. Завопив благим матом, наемник схватился за щеку с пятью глубокими красными бороздами, а Катрин, не давая ему опомниться, норовила выцарапать глаза, подчиняясь древнему, как мир, инстинкту самки, защищающей своего самца.

Когда двое солдат с большим трудом оторвали ее наконец от Валета, лицо наемника было залито кровью, и он хрипел, как поросенок, которому перерезали горло. Даже в крепких мужских руках Катрин продолжала биться, задыхаясь от бешенства. Глаза ее сверкали огнем, и она, исхитрившись, сумела укусить за руку одного из солдат. Валет, обтирая лицо концом желтого плаща, двинулся на нее.

– Поганая ведьма! – прорычал он. – Ты кто такая?

– Моя жена, – светским тоном ответил Арно, а затем добавил, едва заметно улыбнувшись жене: – Когда же ты научишься исполнять мои распоряжения, Катрин! Ведь я же велел тебе оставаться дома…

– Когда ты перестанешь бросаться в бой очертя голову!

– Он скоро перестанет, немного терпения, мадам! – с ухмылкой прошипел Валет. – Вы тоже навсегда будете избавлены от земных забот! Эй, приковать обоих к столбу! Я не люблю, когда добро пропадает.

В толпе послышались гневные восклицания. Солдаты взмахнули пиками, и двое крестьян, корчась, рухнули на землю… Лучники, грубо схватив пленников, потащили их к костру. Глаза Катрин округлились от ужаса, и она вновь увидела Рыночную площадь в Руане, Жанну, полыхающую огнем. Вне себя от страха она вскрикнула:

– Вы не смеете… Нет, нет! Я не хочу!

– Умоляю тебя, будь мужественной, любовь моя! – воскликнул Арно. – Не проси о пощаде, не доставляй им такого удовольствия!

Их уже втаскивали на вязанки. Катрин, споткнувшись, упала с глухим стоном. Тогда Готье, напрягая все силы, набрав в грудь воздуха и раздув мускулы, разорвал на себе веревки. Зарычав, как раненый лев, он обрушился на солдат всей своей мощью, опрокидывая и оглушая тех, кто стоял у него на пути и загораживал дорогу к костру. Казалось, им овладело какое-то священное безумие: глаза горели неистовым огнем, на губах выступала пена, лицо исказилось. Он сметал врагов, словно косарь траву. Гнев удесятерил его силу, и крестьяне, пораженные невиданной мощью, глядели на него, раскрыв рот в суеверном изумлении…

Великан уже достиг костра, когда в плечо ему вонзилась стрела. Он рухнул на вязанки с проклятием, а Катрин застонала от отчаяния. Но все заглушил истошный вопль Валета:

– Привяжите и его тоже! Поджигайте!

Катрин закрыла глаза. Связанный Арно нащупал ее руку, прикрученную к жесткому столбу, и крепко сжал.

– Это конец, – пробормотала она сквозь слезы, – сейчас мы умрем. Бедный мой малыш! Бедный маленький Мишель!

Пелена слез застилала ей глаза, и она видела, точно в кошмарном сне, как один из солдат, ухмыляясь, зажигал факел… Однако, несмотря на близость смерти, ее не покидало ощущение, что все это происходит не с ней… Все казалось таким абсурдным и нереальным, что не могло случиться на самом деле. Сейчас этот ужас прекратится… Сейчас явится чудесный избавитель…

И чудо действительно свершилось. Вдруг послышался голос труб, и, словно в ответ на этот властный могучий призыв, дорога, поднимавшаяся из долины, заполнилась всадниками. От сверкающих панцирей, наконечников пик с флажками и штандартов рябило в глазах. Это был большой отряд роскошно одетых и вооруженных с ног до головы рыцарей. Земля дрожала под поступью лошадей, а на поле все застыли, с тревогой всматриваясь во вновь прибывших. Солдат с факелом словно прирос к земле, как и Валет, который, нахмурив брови, старался разглядеть гербы на штандартах. Отряд приближался, как живая стальная стена, по четыре всадника в ряд, выставив вперед пики с многоцветными флажками, пляшущими на ветру. Остановившись на краю поля, они выстроились у дороги, пропуская герольда в бело-красном одеянии, с пышными перьями на гребне шлема, сияющего, как золотая монета. В кулаке у него было зажато знамя: на серебряном полотне был изображен поднявшийся на задние лапы огненно-красный лев…

Едва увидев эту эмблему, Арно закричал во всю мощь своих легких:

– Ко мне, Арманьяк!

Эти слова прозвучали как магическое заклинание. Сверкающий герольд едва успел посторониться, как вся закованная в сталь громада ринулась вперед. Панцири всадников слепили своим блеском, развевались на ветру красные, белые, синие, серебряные плащи с вышитыми гербами, разноцветные попоны лошадей вздымались над копытами, из-под которых во все стороны летели комья земли. В мгновение ока поле было заполнено пестрым и шумным воинством. Перед глазами Катрин мелькали фантастические фигуры, украшавшие гребни шлемов. Рыцари окружали высокого всадника в красно-серебряном одеянии, с графской короной на плаще. Следом за кавалерией шли лучники, копейщики в железных шлемах и даже пажи, которые удерживали на поводках великолепных породистых борзых в золотых ошейниках с высеченными гербами. На фоне этой нарядной армии солдаты Валета выглядели жалко: озираясь по сторонам, они пытались проскользнуть в ворота, но крестьяне, которых они сами согнали к стенам, теперь преграждали путь к отступлению. Все новые и новые воины появлялись на поле, и Катрин, широко раскрыв глаза, силилась понять, друзья это или враги. Впрочем, ей не пришлось долго теряться в догадках.

Красно-серебряный граф, доскакав до костра, спрыгнул с коня прямо на вязанки хвороста, затрещавшего под его тяжестью. Железные башмаки с загнутыми носами давили ветки, словно солому, и он срывал рукой в стальной перчатке цепи, как будто это была сухая трава. Сквозь поднятое забрало шлема Катрин видела худое лицо, покрасневшее от гнева, зеленые глаза, которые метали молнии. Арно, расправив занемевшие члены, вздохнул с облегчением.

– Бернар-младший! – воскликнул он, и в голосе его прозвучала нежность. – Клянусь Богородицей! Тебя послал сам монсеньор святой Михаил!

– Я воздвигну часовню в его честь! – произнес Бернар с ужасающим гасконским акцентом. – Брат Арно! Неужели тебя решили поджарить на костре, будто ты бараний бок?

– Спроси у Валета!

Они крепко обнялись, и Бернар от полноты чувств хлопал железной перчаткой по спине Арно. Однако Арно вырвался из мощных рук друга как раз вовремя, чтобы подхватить Катрин, которая лишилась чувств, едва осознав, что опасность миновала. Монсальви взял ее на руки, а Бернар с любопытством уставился на молодую женщину.

– Вот это красотка! Кто такая?..

– Моя жена! Помоги-ка мне… И пусть возьмут этого человека, – сказал он, указывая на Готье, который лежал поперек вязанок хвороста без сознания, – он ранен.

К ним тут же подлетели люди Бернара, подняли и унесли великана. Один из всадников, чей шлем украшала фигурка серебряного дельфина с нефритовыми глазами, протянул руки, чтобы принять у Арно бесчувственную Катрин. Монсальви хотел было спрыгнуть с костра, но граф удержал его.

– Подожди! Мне надо еще кое-что сделать. А этот костер прямо создан для того, чтобы командовать боем.

И, набрав в легкие воздуха, он крикнул громовым голосом:

– Вперед, арманьяки! Виланов и мастеровых не трогать, а всю эту пьяную сволочь перережьте! Главаря взять живым!

Солдаты и рыцари, словно только ожидая приказа, бросились на наемников. В ход были пущены пики, алебарды, мечи, кинжалы и боевые топоры. Это была не битва, а бойня. Кровь лилась ручьями, и поле превратилось в месиво из багровой жижи. Всюду слышались стоны, проклятия, хрипы умирающих. Крестьяне, серой стеной стоявшие у ворот, по мере сил помогали воинам Арманьяка. Страх уступил место ярости, и пощады не было никому. А Бернар-младший с каменным лицом взирал на побоище, возвышаясь над полем, как ангел мести.