– Я и не рассчитывал, что вас обрадует простонародное происхождение моей жены, однако должен признаться, матушка, не ожидал и такого презрения!

Изабелла де Монсальви, невидимая для Катрин, сухо возразила:

– А что же ты мог ожидать? Ты женился на дочери ремесленника, без единой капли благородной крови, тогда как за тебя с радостью вышла бы любая принцесса!

– Герцог Филипп, если бы это было в его силах, сделал бы Катрин принцессой и даже королевой!

– Страсть герцога Бургундского к женщинам слишком хорошо известна. Все знают, на какие безумства он способен из-за хорошенькой мордашки, и я не собираюсь ставить под сомнение красоту этой девки…

Катрин отшатнулась, как если бы ей влепили пощечину. Она уже хотела ринуться в горницу, но остановилась. Она должна была знать, как встретит это оскорбление Арно. Его ответ был мгновенным.

– Я попрошу вас подыскивать другие слова, когда вы говорите о моей жене, – резко произнес Монсальви. – И еще прошу вас запомнить: хоть вы моя мать и я почитаю вас, как подобает нежному, любящему сыну, но она моя супруга, плоть от плоти моей, дыхание и сердце мое! Ничто и никто не заставит меня отказаться от нее!

Катрин, чувствуя, что у нее подгибаются ноги, ухватилась за дерево. Горячая признательность затопила волной душу. «О, любовь моя!» – еле слышно повторяла она, изнемогая от страсти.

В горнице наступило молчание. Изабелла помогала сыну застегнуть панцирь, а Арно размышлял, стараясь дышать ровнее и глубже, что было испытанным средством подавить гнев. Он продолжал уже более спокойным тоном:

– Постарайтесь выслушать меня без раздражения, матушка, и, возможно, вам удастся понять. Все началось в Париже, в дни, когда разразился мятеж кабошьенов, стоивший жизни Мишелю…

Спрятавшись за деревом, невидимая из дома и со двора, Катрин, затаив дыхание, слушала рассказ об их любви. Арно говорил очень просто, ничего не преувеличивая и ни о чем не умалчивая, и внешне бесстрастные слова приобретали особое значение, особую выразительность. Он рассказал о безоглядной преданности маленькой Катрин, которая попыталась спасти незнакомого человека, рискуя жизнью и ставя под удар собственную семью. Отец ее заплатил виселицей за эту безумную смелость, и она в тринадцать лет осталась сиротой. Потом Арно описал их встречу на Фландрской дороге и все то, что так долго мешало им соединить свои судьбы: неудачное замужество Катрин, любовь герцога Филиппа. Однако красивейшая женщина королевства отправилась на верную смерть в осажденный Орлеан, лишь бы не расставаться с ним, Арно. Она отказалась от богатства, титулов, славы, любви принца королевской крови и устремилась к нему одна, без денег и без защиты, по дорогам, где кишели разбойники и свирепствовали не уступавшие им в алчности солдаты. Наконец, рассказал, как вместе с ним она предприняла безумную попытку вырвать Жанну д'Арк из рук палачей, что и послужило причиной всех дальнейших бедствий. За это их объявили вне закона, за это король повелел стереть с лица земли Монсальви.

– В этом вы тоже можете винить Катрин, как, впрочем, и меня самого, но знайте, что мы пожертвовали бы и большим без всяких колебаний, лишь бы вернуть Жанну к жизни!

– Пусть у нее благородное и гордое сердце, – возразила упрямая Изабелла, – однако по крови она принадлежит к плебеям. Разве я смогу забыть, что она родилась в лавке ювелира?

По-видимому, терпение Арно лопнуло, ибо он заговорил с такой яростью, что Катрин задрожала.

– Черт возьми, мадам! Я всегда считал вас великодушнейшей и умнейшей из женщин, и мне не хотелось бы переменить мнение. Напомнить вам, кем был первый из моих благородных предков? Монах-расстрига, швырнувший рясу в кусты во времена первого крестового похода, не дожидаясь, пока ее сорвут с него силой. Он отправился в Святую землю вместе с графом Тулузским, Раймоном де Сен-Жилем и вернулся оттуда, покрытый славой и богатый, как султан. А дворянство он получил благодаря милости короля Иерусалимского. Предком Конборнов был Аршамбо-мясник: если бы он не выиграл в кости сестру у герцога Нормандского, эта семейка сейчас прозябала бы в жалкой хижине, кичась своим сомнительным дворянством в обществе пьяниц, которые слушали бы их только в благодарность за выпивку. Они недалеко ушли бы от крестьян, с которыми когда-то на равных делили кабанью требуху. Что до Вентадуров, к которым вы принадлежите, матушка…

– Они тоже, по-вашему, родом из свинарника? – презрительно осведомилась Изабелла.

– Кабанья берлога больше всего напоминает свинарник. И с чем еще, будьте любезны сказать, можно сравнивать гнездо этих франкских вождей, варваров, которые пришли сюда из германских лесов, где они приносили жертвы деревьям и ручьям… Этих вожаков разбойничьих шаек, которые вскарабкались наверх благодаря отнятым золотым или вовремя перерезав горло своему врагу. Вот благородные предки наших благороднейших родов!

– Они завоевали земли и титулы своей шпагой, а не при помощи торговых весов. Никогда благородные рыцари не опускались до торговли!

Катрин увидела, как хищно блеснули в полусумраке горницы зубы Арно.

– Вы уверены? Сколько рыцарей-тамплиеров было в роду Вентадуров и Монсальви? И чем иным, как не ростовщичеством, были их финансовые операции, благодаря которым они накопили неслыханные богатства, прельстившие наконец короля Филиппа, и тот уничтожил их орден, раздавив тамплиеров навсегда? Прошу вас, матушка, забудьте о своем благородном происхождении хотя бы один раз в жизни и будьте снисходительны к той, кого я люблю и которая вполне этого заслуживает. В жилах Катрин течет кровь, способная породить великую династию. Она похожа на римских императриц, волею случая получивших корону и ничем не уронивших ее достоинства. Из таких династий выходят повелители мира, новые Цезари. Королева Иоланда, проницательная и мудрая, приблизила ее к себе и сделала своей придворной дамой. Жанна д'Арк любила ее. Неужели вы превосходите гордостью владычицу четырех королевств, неужели вы видите глубже, чем святая посланница Небес?

– Как ты ее любишь! – с горечью промолвила Изабелла де Монсальви. – С какой горячностью защищаешь!

Послышалось металлическое позвякивание доспехов. Арно опустился перед матерью на колени:

– Да, я люблю ее и горжусь этим. Вы тоже полюбите ее, матушка, когда лучше узнаете. Славный Гоше Легуа, погибший вместе с Мишелем, не заслуживает вашего презрения – но забудьте о нем, забудьте, что Катрин его дочь… Забудьте о герцоге Филиппе и о Гарене де Бразене. Смотрите на Катрин как на придворную даму королевы Иоланды, благородную женщину, которая пыталась спасти Орлеанскую Деву и которая была моим братом по оружию, прежде чем стать моей женой. Смотрите на нее как на Катрин де Монсальви, мою супругу… и вашу дочь!

Катрин закрыла глаза. Слезы слепили ее. Даже если она будет жить вечно, никогда не забудет она эту страстную защитительную речь, этот гимн союзу их сердец! Полная любви и горячей благодарности, она с трудом держалась на ногах, борясь с внезапно нахлынувшей слабостью. Бывают в жизни мгновения, когда счастье становится почти таким же невыносимым, как скорбь. Катрин чувствовала, что близка к обмороку. Обхватив руками дерево, она прижалась к нему, словно желая обрести в нем силу. Из дома больше не доносилось ни звука. Изабелла де Монсальви, сев на скамью и прислонившись к стене, закрыла глаза и погрузилась в глубокое размышление. Арно, не тревожа ее, спокойно натягивал перчатки. Внезапно из маленькой комнаты в глубине послышалось хныканье: проснувшийся Мишель расплакался на руках у Сары. Катрин, открыв глаза на голос сына, с трудом удержалась от гневного восклицания: прямо перед ней, за створкой двери стояла Мари де Конборн, глядевшая на нее со злобной улыбкой.

– Какое пылкое красноречие, не так ли? Но не слишком обольщайтесь этим, дорогая Катрин… Настанет день, когда Арно забудет все эти глупые слова, но зато вспомнит о вашем низком происхождении. И в этот день я буду рядом с ним…

Катрин была так счастлива, что не удостоила соперницу гневной отповедью, которую та заслуживала. Презрительно усмехнувшись, она произнесла почти спокойно:

– Вам понадобиться долго ждать… дорогая Мари! И я тревожусь за вас… Сумеете ли вы сохранить красоту и свежесть, которые и сейчас не поражают воображение? Когда Арно разлюбит меня, он вряд ли бросится к старой деве, иссохшей от ревности и злобы!

– Шлюха! – взвизгнула Мари, сжимая кулаки и задыхаясь от бешенства. – Я выколю твои бесстыжие глаза!

Она выхватила из-за пояса тонкий стилет, чье лезвие сверкнуло зловещим блеском. Глаза ее превратились в узкие щелочки, и никогда она так не напоминала кошку, приготовившуюся к прыжку. Лицо ее исказилось от ярости, глаза метали молнии, и Катрин невольно отступила за дерево, не удержавшись, однако, от еще одной насмешливой реплики:

– Прекрасное оружие для женщины! Мне показалось или вашего благородного предка в самом деле звали Аршамбо-мясник?

– Тебе не показалось, и ты сейчас узнаешь, что я умею пускать кровь не хуже, чем он!

Обезумев от ярости, Мари хотела броситься на Катрин, но тут из-за угла дома показался Готье и одним прыжком очутился за спиной у девушки. В одно мгновение вырвав стилет и отбросив его в сторону, нормандец широкой ладонью грубо закрыл рот Мари, заглушив гневный крик. Катрин перевела дух. Она не могла утаить от самой себя, что испугалась. Эта обезумевшая девица готова на все, чтобы убрать ее с дороги. Сейчас она бессильно барахталась в мощных руках Готье.

– Полегче, мадемуазель, – лениво цедил нормандец, – возьмитесь-ка за ум! Когда собираешься кого-нибудь прикончить, не надо это делать на виду у всех.

В самом деле, на луг спешили крестьяне в блузах, в шерстяных колпаках, из-под которых спускались длинные волосы, в накидках из овчины или из козьих шкур, с вилами и косами в руках… На грубых лицах, задубелых от солнца и ветра, читалась угрюмая решимость. Выходя из леса по тропам, которые иногда невозможно было разглядеть, они собирались к ферме, молчаливые, неторопливые и неумолимые, как сама судьба. Во главе шел старый Сатурнен с большой косой, сверкавшей на солнце, и его деревянные башмаки тяжело ступали по влажной кочковатой земле. Готье окинул крестьян быстрым взором и отпустил Мари, но прежде нагнулся, чтобы подобрать стилет, который сунул за пояс.