— Да, он говорил об этом.

— Только у Барона Андрей мог спрятаться. Больше негде… Если он жив и не уехал из города.

Маша испуганно взглянула на Костю, слова «если он жив» больно резанули по сердцу. Он жив, конечно, жив! А с другой стороны, когда в городе такое творится, все может быть.

— Я поеду на эту свалку, — дрожащими губами вымолвила девушка. — Я найду его. Где она находится? Ни разу там не была…

— Я бы отвез тебя, но боюсь, менты за мною слежку установили. Возьми такси, довезут. А там, посередине свалки стоит разрушенный кирпичный завод. Где-то в нем и обитает Барон. У тебя деньги есть?

Маша достала кошелек, пересчитала все, что в нем было.

— Сорок три тысячи…

— Мало, — покачал головой Костя, достал из кармана кошелек, отсчитал сто тысяч, протянул девушке: — Возьми.

— Зачем? Я могу у родителей…

— Никаких родителей, — категорически сказал Костя. — Я тоже хочу помочь ему. Купишь батон хорошей колбасы, хлеба, консервов каких-нибудь… бутылку водки. Ну, в общем, продуктов. Если он там, это будет кстати. Привет передай. И вот что еще. Постарайся побегать по магазинам, посмотри, не «ведут» ли тебя.

— Ты думаешь, они могут следить за мной?

— Не исключаю такой вероятности. Постарайся не привести их к Андрею. Если он скрывается от ментов, значит, так надо. Запомнила?


Боль в сердце притупилась, когда Маша, чувствуя себя заправской разведчицей, ходила по центру города. То забежит в магазинчик и посмотрит в окно, кто следом за ней зашел, то резко свернет за угол, постоит и выйдет обратно, то остановится у витрины, поглядывая по сторонам, не остановился ли кто-то, идущий следом?

Как следят за людьми, она видела во многих фильмах, поэтому и знала, как избавиться от «хвоста». В конце концов она купила продукты почти на сто тысяч и пошла домой. Если кто-то й следит за нею, пусть думает, что продукты она покупала по поручению родителей. Но в квартиру заходить не стала, минут десять постояла в подъезде и вышла через черный ход.

Но потом, в машине, которая мчала ее к городской свалке, вновь заныло сердце: неужели он и вправду был в Костиной квартире с другой женщиной? Тогда и его вчерашняя холодность становилась понятной: не о злопамятном Осетрове думал Андрей, а о том, как поскорее отделаться от нее да встретиться… Кто ж она такая? Даже Костя, похоже, не знает, думает, что Андрей был с ней, Машей…

Свалка она и есть свалка: горы строительного мусора, битой штукатурки, железного лома, деревянных и картонных ящиков, тухлых продуктов. Грязь, вонь… А в центре этого безобразия торчат полуразрушенные кирпичные стены.

Если какой-то Барон и живет здесь, он вовсе не барон, а просто грязный бомж, решила Маша, осторожно пробираясь к темным стенам: где высотой в три этажа, где меньше, а где разбитым до самой земли. Солнце, скрытое тучами, еще не закатилось за горизонт, но все же страшно было идти по пустырю, загаженному людьми. Здесь и убить, и изнасиловать, и все что угодно могут сделать с беззащитной девушкой, кричи — не кричи, никого поблизости нет. Из нормальных людей. А вот злодеи всякие просто обязаны жить в этом ужасном месте.

Правильно она мыслила: плохой человек должен жить в плохом месте. Но странно это звучит нынче в стране, где все неправильно…

А внутри кирпичного корпуса, среди закопченных, поросших травой и мхом стен, было еще страшнее. Маша поставила тяжелую сумку на землю, огляделась и негромко позвала:

— Андрей!.. Ты здесь? Пожалуйста, отзовись.

Так хотелось бросить здесь сумку с продуктами и бежать без оглядки! А вдруг Андрея здесь нет, а она кричит, привлекает внимание каких-то опустившихся монстров? Того и гляди, выйдут, обступят со всех сторон и начнут гнусно ухмыляться, как твари в клипе Майкла Джексона «Триллер»…

Тишина… Похоже, здесь вообще никого не было. Но Андрей ведь говорил о каком-то Бароне, он-то где?

— Андрей! — громче крикнула она, разозлившись. — Андрей, это я, Маша!

— Чего расшумелась? — неожиданно послышался сзади густой, хриплый бас. — Нету здесь никаких Андреев.

Маша испуганно ойкнула, обернулась: на нее смотрел огромный мужчина, заросший черными, спутавшимися волосами этак, что глаза да нос только и были видны.

— А вы… вы — Барон? — дрожащим голосом спросила она.

— Барон, Баран — какая разница? Ступай отсюда, красотулькам тут опасно прогуливаться.

— Позовите, пожалуйста, Андрея, я принесла ему продукты и… и водку купила… чтоб не замерз. Вы не бойтесь, я очень осторожничала, когда сюда шла, никто меня не выследил, — торопливо говорила Маша.

Если говорить, говорить — не так страшно становится.

— Барон, Маша не выдаст нас, — раздался сзади знакомый голос.

Маша обернулась. От противоположной стены к ней шел Андрей.

— Андрюша! — Забыв о всех своих тревогах, бросилась ему навстречу.

Подбежала, хотела обнять его, поцеловать, но… что-то мешало ей. Не Барон, исподлобья посматривающий на них, нет — сам Андрей. Он даже в щеку не поцеловал ее!

— Как ты нашла меня?

— Костя подсказал. А я тебе продукты принесла… Я никому не скажу, что нашла тебя здесь…

— Спасибо.

— Андрюша…

— Что?

— А это правда, что ты вчера был в Костиной квартире с кем-то?

— Откуда тебе это известно?

— Ну правда? Костя спросил, все ли было вчера нормально… И я поняла, что ты не один там был. Скажи мне честно, пожалуйста, прошу тебя. — Закрыла лицо ладонями, всхлипнула.

Андрей ласково погладил ее по плечу.

— Я же тебе вчера пытался объяснить, что мы очень разные люди, Маша…

— А кто она? — Девушка схватила Андрея за руки, словно в них таился ответ на ее вопрос.

— Это не имеет значения.

— Но она есть?!

— Она всегда была. Есть и будет. Извини, что так получилось, Маша…

— И ты, значит, был с нею у Кости, а потом, когда вы расстались, ты увидел милицию и оказался на месте преступления, правильно я говорю?

— Правильно. И Стригунова я не убивал.

— Я знаю, но почему ты убежал? Почему прячешься?

— Хочу, чтобы они нашли убийцу и оставили меня в покое. Здесь все же удобнее, чем в тюрьме.

— А я тебе поесть принесла… — Маша растерянно улыбнулась, пожала плечами. — Если тебе нужны деньги, у меня есть, я принесу тебе все и еще займу, сколько скажешь… А если что-нибудь еще…

Больше говорить было не о чем. И в который уж раз тревожно заныло сердце — нечем было его успокоить, и страх, который отвлекал от мрачных мыслей, исчез.

— Вон там сумка с продуктами, если что, можешь позвонить мне домой или на службу, ты же знаешь номера телефонов… Костя привет передавал… Ну я пошла?

— Погоди, Маша. Я понимаю, что ты ненавидишь меня, но… не могла бы ты выполнить одну просьбу?

— Я позвоню твоей маме и скажу, что ты жив и здоров. И Косте тоже скажу, — пробормотала Маша.

— Ни в коем случае. Ни матери, ни Косте. Ты меня не видела. Не нашла, и все. Но, пожалуйста, сходи к Валерии Петровне и передай…

— Не станет она сейчас заниматься твоими проблемами, Андрюша. У нее вчера муж застрелился.

— У Леры?! Муж застрелился?! — воскликнул Андрей.

— У Леры? — изумилась Маша. — С каких это пор она стала для тебя Лерой? — И испуганно прикрыла рот ладошкой, глядя широко раскрытыми глазами на Андрея.

— Извини. Это долгая история, и я не могу тебе рассказать ее. Спасибо за продукты, Маша. Всего тебе доброго.

— Прощай… — прошептала Маша.

Андрей смотрел ей вслед. Согнутая спина, шаркающая походка, безвольно опущенные руки — сейчас она была похожа на старушку… Но он думал о другой.

46

Любимая… До боли в суставах сжаты кулаки, до скрежета стиснуты зубы, липкий ком застрял в горле. Любимая! Ей трудно, ей больно сейчас, а он сидит здесь, в подвале, и не может быть рядом, облегчить ее страдания.

Не может.

Умом Андрей понимал: никто не виноват в том, что случилось, стечение обстоятельств загнало его в угол, откуда пока что не видно выхода. Но сердце, в котором властвовала любимая, не слушало доводов разума.

Может, позвонить ей? Опасно появляться в городе, его ведь многие знают, видели на экранах телевизоров, но не это останавливает. Позвонит… И что скажет? Что сделает?

Ничего…

Он молча сел на грязный матрас в углу.

Серые стены, грязный пол, грязные, рваные матрасы. Огонь, полыхающий в железной бочке. Дров не видно, а пламя бушует… Чем питается этот огонь? Может быть, пожирает его любовь? Ее любовь? Их счастье?

Догорит и погаснет. И весь мир погрузится во мрак и холод. Для него. Для нее.

— Лера, Лера… — шептал он, зажмурившись так, что в глазах замелькали разноцветные искры.

— Да ты не дергайся, парень, — глухо сказал Барон. — Это еще не конец, выкарабкаешься. А молоденькая тоже ничего. Когда мужика любят бабы, он живой.

Андрей открыл глаза, мельком взглянул на хозяина бетонных подземелий и опустил голову. Того, кто прячется от людей, не должны любить красивые женщины. Зачем?

— Когда меня судили, я смеялся, — сказал Барон. — Не было такой силы, чтоб запугать Барона. Даже охрана со мной обращалась уважительно. Знали, что если я выкручусь и когда-нибудь выйду на волю, тот, кто меня оскорбил, и дня не проживет. Приговор узнал — смеяться бросил, и все ж таки не боялся. Верил, дружки подмажут кого надо, выйдут на больших паханов и помогут. Месяца два ждал: вот-вот. О расстреле не думал. Песни пел. А потом шепнул надзиратель: кранты тебе, Барон. Уперлась помощь рогом в стенку, а стенка — бетонная. Вот тогда я испугался. Прошения строчил одно за другим, на дверь смотреть не мог, как услышу шаги в коридоре, аж дыхание останавливается. Месяц, наверное, трясся, похудел килограмм на двадцать, ночью спать не мог, днем — жрать… Ничего, прошло и это. Вроде как привык. И стал думать. Много думал. Что пятерых козлов замочил — не жалел, рано или поздно кто-то другой сделал бы это. Но больше не хотел. Ничего не хотел: ни баб, ни денег, ни водки, ни славы, ни власти. Только б жить. Вроде как было много всяких желаний, да сварились все в одно. И поклялся тогда, если подфартит и останусь жить, — уйду от всех… Даже не так, не то чтобы поклялся, какой-то зарок дал, нет. Как сварились все мои желания в одно, так оно и осталось. Спасибо Великому Октябрю, уважаю теперь этот праздник: он же мне жизнь спас. Срок тянул честно — от звонка до звонка. А потом ушел. Много было охотников прибрать к рукам Барона, в Москву звали, до сих пор, нет-нет, да и приезжают, и не мелкие фраера. Горы золотые обещают, заграницы всякие. Да все понапрасну. Хорошо мне тут с Нинкой, благодать. И плевал я на все ихние перестройки и другое всякое шебуршание. А тебе скажу прямо: на стенку прыгать да головой об нее стукаться — дурость. Лучше песни попой, только тихо.