Ах, если бы этот танец никогда не кончался! Лера не просто прижималась к Андрею. Казалось, ее тело растекается по его телу, сливается с ним. Как же это можно понять? Только что танцевала с другим мужчиной, и вроде бы не уродом, но было противно, а вот с этим… С ним это даже не танец, а невыносимая радость, почти такая же, какая бывает в постели с любимым человеком! От его ладоней как будто искры впиваются в ее лопатки, заставляя содрогаться все тело.

Это любовь? Она не верила в любовь, посмеивалась над теми, кто говорил о ней. Глупости! Нет никакой любви, есть нормальные человеческие отношения: деловые, служебные, бытовые… эротические. Может быть, в юности что-то и бывает, но с возрастом по-другому смотришь на вещи. И вот…

— Так — хорошо, хорошо… — горячо шептала она.

— И мне тоже, — он говорил совсем тихо, казалось, она не слышала, а чувствовала его голос. Сердцем чувствовала.

— Я с ума схожу, любимый…

— Я тоже. А ты не боишься, что лучшие люди неправильно поймут тебя, Лера?

— Я не думала об этом. Если б кто-то другой был, тогда наверное… И не хочу думать. Ты вспоминал тот вечер? Наш последний вечер перед разлукой?

— Да. Он был для меня спасением. А еще ты мне часто снишься. Именно такой, какой была тогда.

— Неужели? И какая же я в твоих снах?

— Такая, как сейчас… Как два часа назад. И как тогда. Ничего подобного я больше ни с кем не чувствовал, только с тобой. Когда во сне увижу твои зеленые глаза, становлюсь таким счастливым, что просыпаться не хочется. А недавно ты приснилась мне грустная, и я плакал во сне. Представляешь?

— Ты тоже мне снишься… Только редко. Почему-то во сне забывается все плохое, остается только прекрасное.

— У тебя ладони… — он облизнул пересохшие губы. — Горячие…

— И у тебя… и весь ты… и я тоже…

Она еще сильнее прижала свои ладони к его плечам, будто хотела взлететь, опираясь на них. И вдруг судорожно прильнула к нему всем телом, существом, всем сердцем.

Он машинально опустил ниже свои ладони, притянул, привлек ее, дрожащую. Это продолжалось мгновение, а потом она отстранилась, с невыразимой мольбой посмотрела ему в глаза. Но не смогла сказать, что еще чуть-чуть, и она застонет, закричит, вырываясь из тесного, душного зала в кипящее блаженство без пространства и времени.

Андрей понял ее. Он и сам чувствовал то же.

Она еще раз глубоко вздохнула, взмахом руки откинула волосы назад, виновато улыбнулась.

— Извини… Я должна покинуть тебя. Пожалуйста, приходи завтра.

— Лера…

— Извини, — прошептала она.

Стригунов с немалым удивлением наблюдал, как мэр Прикубанска подбежала к столу, схватила свою сумочку и ринулась к выходу…

Андрей Истомин шагал по пустынной улице, и губы его шептали только одно слово: Лера… Лера…

23

Черная «волга» с легким шелестом катила по ночной улице, освещенной резким голубоватым светом фонарей. Борис Агеев развалился на заднем сиденье, тупо глядя в затылок жене, которая сидела впереди, рядом с Геной Бугаевым. Гена решил сам сопровождать мэра домой, опасаясь, как бы снова чего не вышло. Он не задавал лишних вопросов, но Борис чувствовал — Гена сомневается в его искренности.

Это была «волга» Бориса. В 91-м Стригунов, предчувствуя разгон КПСС и подготавливая свой отход на «Импульс», продал часть машин из автопарка горкома сотрудникам завода. Одну из них купил Агеев. Хоть в чем-то не уступает жене! У нее тоже черная «волга», но служебная. А у него собственная! Непривычно ехать в своей машине пассажиром. Но что поделаешь, он крепко выпил, Гена не позволил сесть за руль.

Наверное, он прав. Хотя… Что пил, что не пил — на душе все так же отвратительно. И чем ближе к дому, тем хуже.

Надо было придумать что-то убедительное, объясняя свой дикий поступок днем. Но зачем? Завтра все равно станет ясно, почему он так поступил. Многое завтра станет ясно.

А если прямо рассказать обо всем? Об Анжеле, кассете, условии шантажистов? Чушь! Легче не станет, просто завтра наступит сегодня, сейчас. Ну, и что он выиграет? Черта лысого!

— Я поражаюсь вашему уму, Валерия Петровна, — с восхищением басил Гена. — Гениальная идея! Вашурин распетушился, уже не сомневался, что сейчас всех очарует и поведет за собой. И тут появляетесь вы! Полный триумф! А как он с трибуны сверзился, прямо как результат выборов.

— До выборов еще две недели, Гена, — вздохнула Агеева.

— А Борис Васильевич здорово меня купил. Я уже поверил, что вам нездоровится: лицо опухшее, руки трясутся…

— Так и сказал?

— Именно так! Вы, Борис Васильевич, большой шутник, — Гена повернулся к Агееву.

— Ты лучше на дорогу смотри, — мрачно посоветовал тот. — Все мы шутники… когда приспичит.

— Похоже, тебе здорово приспичило, Боря! — резко бросила Агеева. — Ты видел когда-нибудь, чтобы у меня руки тряслись?

— Не всегда же они у тебя не будут трястись, — после недолгого раздумья пробормотал Агеев.

Гена сердито засопел, но промолчал, глядя вперед. Он давно уже не сомневался, что в мире правит несправедливость. Вот сейчас рядом с ним сидит самая красивая женщина Прикубанска (Гена верил в это с той минуты, когда впервые увидел Агееву), он бы такую на руках носил и каждый день облизывал снизу доверху. Но об этом и мечтать не приходится. Потому что у нее есть муж, какой-то мужик лет сорока, который запросто может сказать о ней любую гадость. И не вмешаешься ведь, не разъяснишь, как нужно разговаривать с этой восхитительной женщиной! Потому что нет в мире справедливости! Подъезжая к дому Агеевой, Гена уже знал, что потом отправится в казино «Кавказ» и там хоть немного восстановит попранную справедливость. Прибьет какого-нибудь сутенера или слишком наглому охраннику выбьет зубы. А если попадется на глаза сам Лебеда, припомнит ему злобный взгляд в вестибюле ДК.

— Спасибо, Гена, — поблагодарила Агеева, когда «волга» остановилась у подъезда. — Борис сам загонит машину в гараж. Кстати, а как ты будешь добираться домой?

— Домой еще рано. Похожу, посмотрю, что в городе творится. Доберусь, не беспокойтесь, меня любой шофер подбросит, куда скажу. До свидания, Валерия Петровна. Вы сегодня были великолепны.

— Спасибо, — еще раз улыбнулась Агеева. — Всего доброго. И вот что, Гена. Пожалуйста, никаких серьезных акций без моего ведома. Сейчас это особенно актуально. Хорошо?

— Конечно, Валерия Петровна, — заверил ее Гена.

Решение посетить «Кавказ» от этого ничуть не поколебалось.

Агеев отпер замки и пропустил жену вперед. Но едва он вошел следом за ней в прихожую, как получил хлесткую пощечину, от которой, казалось, вспыхнула левая щека. Не желая подставлять другую, Агеев отпрянул, прижался спиной к двери.

— Перестань, Лера…

Он видел перед собой бледное лицо, уставшие глаза — такой она стала после танца с Вашуриным. Непонятно, почему она была так ослепительно красива и энергична, неожиданно появившись в ДК. Непонятно, что опустошило ее потом… Сплошные загадки, а времени на разгадки нет.

— Ах, так?! Перестань?! — Она снова размахнулась, но на сей раз Агеев был начеку, перехватил ее руку.

— Прости, я виноват, разнервничался, сам не знаю, что на меня накатило…

— Ты не просто обошелся со мной по-скотски, ты еще и говорил обо мне всякие гадости! Лицо опухло, руки трясутся… Какой же ты негодяй, Боренька!

— Честно тебе скажу, испугался за твою жизнь, Лера…

— И стал говорить про меня мерзости?

— Это ужасно, я даже предположить не мог, что позволю себе такое, но… нервы взвинчены…

— Поэтому всем объяснял, как у меня руки трясутся?!

Борис замолчал. Он вдруг понял, что пытается объяснить, почему связал ее, а она злится за какие-то слова. Ну, сказал, не потому, что хотел выставить ее в неприглядном виде, просто объяснял, какая болезнь, старался быть убедительным… Что, это более обидно для нее?

— Извини, — он пожал плечами. — Все спрашивали, чем ты больна, я и рассказал. У многих больных трясутся руки, а потом это проходит. Не знал, что тебя это волнует, — оторвал спину от двери, прошел мимо жены в свой кабинет и уже оттуда сказал: — Я думал, тебя больше оскорбило то, что я связал: что поступил так отвратительно.

— Как негодяй! Меня оскорбило все твое сегодняшнее поведение!

— А говоришь только о том, что я сказал в ДК.

— Потому что говорить о другом у меня просто нет сил! Это не укладывается в моем сознании!

Она лукавила. Да, то, что он сделал с нею, что ей довелось пережить, было ужасно, однако без этого она не встретилась бы снова с Андреем, не узнала бы правду об их разлуке, не получила такого наслаждения, о котором и не мечтала уже. Сейчас она не думала об идиотском поступке Бориса, его все-таки можно было объяснить: муж испугался анонимного звонка и сорвался. Просто сдали нервы. Но теперь и у нее нервы были на пределе: она ненавидела Бориса!

— Лера… это действительно очень серьезно. — Он плюхнулся в кресло, откинул голову на спинку, прикрыл глаза.

— Я не желаю с тобой разговаривать! Ни об этом, ни о чем-либо другом!

— Почему ты не желаешь разговаривать с мужем?! — истошно завопил Борис. Он не узнавал ее, не понимал ее, и это пугало и злило.

Она шагнула в кабинет, остановилась у письменного стола, с презрением посмотрела на мужа. Он хочет заставить ее вспоминать? Она вспомнит! Не боль, не страх — это женщина еще может простить. Но стыд, унижение — никогда! Он же не просто связал ее, а оставил голой, чтобы не кричала, не звала на помощь. А если бы она не выдержала и все-таки закричала? Прибежали бы соседи, милиция, выломали дверь и увидели ее — не мэра, не кандидата в депутаты Госдумы — женщину! Голую, жалкую…

— А ты не понимаешь, почему?! — крикнула Агеева.