В кабинет заглянула секретарша Стригунова, Ольга Павловна. Когда-то в городе шутили: главным признаком победы демократии является пожилая секретарша у Стригунова…

— Борис Васильевич, вы здесь?

— К мэру на ковер! — усмехнулся Илья Олегович.

Агеев дурашливо спрятал лицо в ладонях.

— Нет меня, Ольга Павловна. У директора важное совещание, не могу отлучиться.

— Какой-то молодой человек, не представился, упорно разыскивает вас, звонит с проходной вот уже полчаса. Говорит, у него важное дело.

— Ладно, пойду к себе, — Агеев поднялся. — Посмотрю, что это за важное дело.

Минут через пять после того, как он уселся за стол в своем кабинете, раздался звонок внутреннего телефона.

— Борис Васильевич? — послышался в трубке вкрадчивый голос. — Пожалуйста, выйдите за проходную, я должен вам кое-что передать. Это очень важно.

— Кто это говорит? — жестким начальственным тоном спросил Агеев.

— Вам это не нужно знать.

— А мне не нужно с тобой разговаривать! — рявкнул Агеев и бросил трубку.

Молодой человек решил подурачиться! Что ж, в жизни руководителей и такое бывает. Одно время Лере домой названивали то почитатели, то озлобленные, пришлось дважды менять номер телефона. А потом вдруг кольнуло душу тревожное предчувствие: почему, собственно, хочет с ним встретиться этот хмырь? Что передать? Бомбу? Средь бела дня, засветившись на проходной? Ну, это уж слишком! Тогда что?

Внутренний телефон зазвонил снова.

— Борис Васильевич…

— Вот что, дорогой мой, не хами, — сдержал раздражение Агеев. — Если у тебя дело ко мне, говори, что нужно и кто ты такой. Иначе я прикажу охране задержать тебя.

— Наша общая знакомая Анжела здорово огорчится, если я не передам вам то, что она просила. Я жду вас.

Агеев изумленно уставился на телефонную трубку, из которой слышались короткие гудки. Анжела?! Что она выдумала? Могла бы сама позвонить, приехать, в конце концов… Или с ней случилась беда? Агеев положил трубку, набросил на плечи дубленку и поспешил к проходной.

За воротами от красного мотоцикла «ява» к нему шагнул коренастый парень в кожаной куртке и черных джинсах. Глаза — за черными очками. Символ нашего времени…

— Что с Анжелой?

— Да все о’кей, вы не волнуйтесь. — Парень остался невозмутим. — Вообще-то, я тут ни при чем. Просили передать вам лично, — протянул Агееву аудиокассету.

— Что это?

— Не знаю. Сказали, что вы должны внимательно прослушать запись от начала до конца. Там и объяснения.

Агеев взял кассету, повертел в руках. На бомбу не похоже. Обычная аудиокассета «ТДК».

— Что все это значит?

— Понятия не имею.

— А если я выброшу ее прямо сейчас?

— Сказали, что сильно пожалеете об этом.

…Вернувшись в кабинет, первым делом набрал домашний номер телефона Анжелы. Долго прислушивался к длинным гудкам, потом швырнул трубку и стал разглядывать кассету.

Догадка оказалась столь простой и неожиданной, что пот выступил на лбу Агеева. Анжела — кассета — ультиматум! Он почти не сомневался, что это — запись его последней встречи с Анжелой. Или последних встреч… И уже по спине поползли мурашки, нервная дрожь сотрясала все тело. Анжела? Она решилась на такую подлость?!

И что же теперь будет? Чего она хочет?!

На полке стеллажа с продукцией «Импульса» стояла магнитола местного производства. Трясущимися руками Агеев поставил ее на стол перед собой, вставил кассету, включил, убавив громкость до минимума.

«Агеев, если сунешься в ментовку, эта запись будет крутиться во всех кабаках Прикубанска. И продаваться везде. Прикинь, какие бабки можно заработать. Тебе будет хана. И твоей жене тоже. Народ не любит начальников, трахающих шлюх, и не будет голосовать за баб, чьи мужья развращают молоденьких девочек. Но мы не злыдни. Заставь свою бабу не приходить сегодня на сборище в городском ДК, и никто не узнает про эту запись. Мы свое слово держим. Послушай и подумай. И запомни: сегодня ее не должно быть в ДК. Это все, что мы хотим. Никакой связи. Ты сделаешь — мы забудем обо всем. Думай, Агеев, думай, у тебя мало времени».

Борис выдернул из кармана пиджака носовой платок, судорожно промокнул мокрый лоб.

Чем дольше он слушал, тем сильнее сдавливал сердце страх. Это конец! Сволочь она, Анжела, подлая сволочь, а он дурак! Разве можно доверять таким потаскушкам?!

Выключил магнитолу, сунул кассету во внутренний карман пиджака, уронил голову на стол. Можно и не слушать, он сам знает, что говорил вчера. И о Лере, о Лере столько наболтал! Анжела специально спрашивала… Сволочь, сволочь! Знал бы, что она задумала!.. А теперь… Что же теперь делать? Заставить Леру не ходить на встречу? Эти подонки поставили такое условие… Заставить, не пустить… Но как это сделать, как?!


Илья Олегович Стригунов придвинул телефон, с озабоченным видом постучал пальцем по клавишам и замер, ожидая ответа.

— Приемная Валерии Петровны Агеевой, — послышался в трубке знакомый голос.

— Мариночка, это я, — негромко сказал Стригунов. — Рад тебя слышать, девочка.

— И я рада, что ты позвонил. Как чувствуешь себя?

— В такую-то погоду? Без тебя — отвратительно.

— Я знаю, потому и спрашиваю. Давление?

— Старость, девочка, это ужасная болезнь.

— Ну, перестань, Илья, не тебе говорить о старости. Ты еще в отличной форме, можешь не сомневаться.

— Хотелось бы развеять сомнения, — вздохнул Стригунов. — Да сегодня никак не получится. Сама знаешь, встреча с общественностью, там нужно быть с супругой. Я бы с удовольствием встретился с общественностью в твоем лице и без свидетелей. Но сегодня не судьба.

— Я понимаю, Илья. Спасибо за пригласительный на банкет. Думаешь, удобно мне быть среди лучших людей города? Даже и не знаю, стоит ли идти…

— Ну, решай сама. Раньше бы я тебе не позволил появляться на таком мероприятии, раньше дисциплина была. А теперь… Среди лучших людей половина бандитов, половина проходимцев будет. За исключением, может быть, десятка человек.

— Агеева входит в этот десяток?

— Да, конечно. Я думаю, возглавляет его. Что там новенького у тебя?

— Пять минут назад уехала домой, готовиться к выступлению. Уставшая была, как будто не выспалась.

— Переживала, — усмехнулся Стригунов.

— Ты ведь тоже будешь выступать? Я уже сейчас начинаю тебя ругать, чтобы все прошло отлично.

— Выступлю… Но это чепуха. Знаешь, о чем я думал в последние дни? Не хочу в Москву. Там же, понимаешь, тебя не будет. А это неинтересно, — он гоготнул в трубку.

— Не говори глупостей, Илья, — ласково прощебетала Марина.

— Непременно скажу нашей уважаемой общественности. Ну, будь здорова, Мариночка.

Стригунов положил трубку и долго еще улыбался своим тайным, чертовски приятным мыслям.

15

Тяжелая дремота сковывала тело, опутывала, будто паутина. Вот уже слышны звуки радио, но смутные и отстраненные, как голоса соседей за стенкой. Вот мелькнули перед глазами очертания комнаты и снова исчезли… Опять появились. Похоже, он все-таки дома, в своей постели. Но трудно, почти невозможно шевельнуть рукой или ногой.

Разрывая густую паутину, Андрей Истомин выбрался из дремоты и вздохнул с облегчением: он дома. Серая пелена колыхалась над кроватью, искажая контуры предметов. Андрей протер трясущимися пальцами глаза — они были влажными. И щеки были влажными, и подушка…

Во сне он горько, безутешно плакал.

Слезы душили его. И это были не слезы пьяной жалости к себе, обиды на весь несправедливый, жестокий мир, а слезы сочувствия, сопереживания, отчаянной жалости.

Она снова приходила к нему во сне. Не явилась, не привиделась, а именно пришла — женщина с пышными рыжими локонами и огромными зелеными глазами. Когда женщина приходит, ей что-то нужно. Никто не приходит просто так. Даже приятель заскакивает на минутку совсем не случайно, хотя к утверждает, что шел мимо и заглянул. Тем более женщина.

Она пришла к нему за помощью: такая неизъяснимая тоска была в ее прекрасных зеленых глазах, такая мука, что он горько заплакал. Если нежный, ласковый ее взгляд рождал в душе ощущение небывалого счастья и наслаждения, то грустный вызвал такое же сильное чувство отчаяния. Он плакал от собственного бессилия, от невозможности помочь ей. А она с такой надеждой смотрела на него! Он готов был отдать и саму жизнь, чтобы оправдать это высшее доверие, но не мог и пальцем пошевельнуть.

Он плакал, а она смотрела, смотрела, смотрела…

Если она приходит к нему, пусть даже во сне, — значит, он необходим ей?

Во сне. А наяву?..

А наяву она была так бесконечно далека, что даже представить себе ее приветливый — просто приветливый! — взгляд было невозможно. Здесь тусклая, неуютная комната, серый свет из окна, шум дождя на улице и головная боль. Некуда спешить, нечем заниматься.

«Ямщик, не гони лошадей!» Хорошо, хоть оказался дома, а ведь мог проснуться где угодно. Вообще-то, Андрей был равнодушен к спиртному. Когда без этого нельзя было обойтись — праздники или просто веселая компания собиралась, или еще какая причина — не отказывался; а не было причины, так и мыслей о выпивке не было. Но вчера он явно перебрал, и крепко перебрал. Как домой добрался — сие тайна, покрытая мраком. Наверное, Костя помог такси поймать, с виду он казался совсем трезвым, когда у Андрея уже начал заплетаться язык.

А когда вошел в квартиру… Почему-то рядом с лицом матери, будто из призрачного голубого тумана, выплывало встревоженное лицо Маши. Она что, была здесь? Или показалось? Если была, выходит, обо всем рассказала матери? А потом куда делась? Он проводить ее вряд ли мог. Может быть, обидел ее? Не приставал ли к ней при матери? Ох, Господи, ничего не помнит.