— Не выдумывай, Андрей, — жалобно сказала Маша. — Никакого дня рождения у меня сегодня нет. Мы тут с Татьяной Федоровной ждем тебя, с ума сходим: не знаем, что и подумать.

— Да? Не у тебя день рождения? — озадаченно пробормотал Андрей. — Значит, я ошибся. Извините… Это у Кости был день рождения. Точно, у Кости. А ты чего пришла, Маша?

— Того, что беспокоилась за тебя!

— Все нормально, иди домой. Не надо за меня беспокоиться. Я пришел и хочу спать. Пока, Маша…

— Андрей, Маша мне все рассказала, — Татьяна Федоровна вытерла слезы, погладила сына по плечу. — Не надо ничего выдумывать, скрывать. Ты же не виноват, что так получилось.

— Все? — Андрей недоверчиво посмотрел на Машу, побрел на кухню.

— Попей. Андрюша, попей, легче станет, — мать поставила перед ним большую чашку с крепким горячим чаем.

— Спасибо, мам… Да все нормально, не переживай ты.

— Как же нам не переживать, если Осетров поступил с тобой просто по-хамски! — возмутилась Маша.

— Да ну-у… глупости, Машунь. Перестань, прошу тебя. «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…» Помнишь? Ну, вот и все.

— Погоди, Андрей, — встряла Татьяна Федоровна. — Меня Агеева уволила, можно сказать, за дело. Если посмотреть со стороны…

— Агеева? — Андрей осоловело усмехнулся. — Вождь и учитель народов Прикубанска? Она все может…

— Нет, не все! — взвилась Маша. — Твоя вина не доказана.

— Да? Ничего и не нужно доказывать… Я расписался за эту кассету, а теперь ее нет. Где — никто не знает… Важная государственная тайна, а я потерял… Ну, и все. A-а, чепуха это! — безнадежно махнул рукой. — Маша, а как ты домой пойдешь? Там же темь и холод… и опасно для девушки… Я провожу тебя.

Маша просительно посмотрела на Татьяну Федоровну. Что же, она сама должна объяснять, что решила остаться с Андреем до утра, утешить его, разнесчастного, расстроенного?

— Помолчи, Андрей, — осерчала Татьяна Федоровна. — Уже поздно, куда ж она пойдет? Останется у нас. Поблагодарил бы Бога, что девочка так беспокоится за тебя. Она предупредила родителей, что заночует у подруги.

Андрей повел мутными глазами сначала на мать, потом на Машу, пожал плечами.

— А зачем?..

— Если так, я уйду, — вскочила Маша, вспыхнув.

— Погоди, детка, не обижайся, — Татьяна Федоровна снова усадила ее на стул. — Ну, куда ты пойдешь? Уже поздно, а он разве способен тебя проводить? Я тебе в своей комнате постелю. А утром поговорите.

— Будете мне косточки перемывать… — поморщился Андрей.

— Ты мне так и не дал договорить, — голос Татьяны Федоровны отвердел. Видно, решила бесповоротно. — Я пойду на прием к Агеевой и скажу, что она не может тебя уволить. Не по-божески это, чтоб и мать выгонять с работы, и сына.

— Она все может, мама.

— Нет, не может. Завтра же и пойду…

— К Агеевой? Ну, не надо, не смеши меня… Она тебя и слушать не станет.

— А вот посмотрим, станет она меня слушать или нет, — стояла на своем Татьяна Федоровна.

…Он лежал в постели и смотрел вверх, на медленно вращающийся белый потолок, когда в комнату на цыпочках вошла Маша. Встала на колени у изголовья.

— Андрюша, милый, ты как себя чувствуешь?

— Плохо. И поэтому никого не хочу видеть…

Маша обняла его, нежно поцеловала в губы, долго смотрела в его застывшие глаза.

— Тебе больно? Хочешь, я останусь с тобой?

— Нет.

— Почему?

— Уходи, Маша.

— Ты не прав, если думаешь…

— Я не думаю, а знаю. Ты слишком молода и многого не знаешь… Пожалуйста, уходи, Маша.

— Ты прогоняешь меня?

— Прогоняю…

— Ну и пожалуйста! Очень нужно было напрашиваться!

Войдя в комнату, Татьяна Федоровна увидела, что постель, приготовленная для гостьи, осталась нетронутой. Осторожно заглянула к сыну — Андрей спал один. Татьяна Федоровна метнулась в прихожую и остановилась у вешалки, сокрушенно качая головой. Кожаная куртка и сапоги Маши исчезли.

12

Несмотря на усталость, Лера никак не могла уснуть. Борис лег в своем кабинете, даже не заглянул в спальню, не попытался извиниться или хотя бы объяснить свое поведение.

И хорошо, что его нет. Завтра важная встреча с городской общественностью, ей выступать с программной речью, нужно выспаться, отдохнуть… Да вот — не спится.

Хотела показать Борису текст своего выступления, посоветоваться, может, сократить? Со стороны ведь лучше видно… Надеялась, посидят вдвоем, поспорят и найдут оптимальный вариант. Но ему не интересно ее слушать.

А ей не интересно видеть его в спальне! Ведь и вправду нет никакого желания заниматься любовью. Объятия, поцелуи, ласки — все это казалось чем-то далеким, ненужным, вроде коллекционирования бабочек. Если нет никакого желания возиться с бабочками, о них и не думаешь. Раз в две недели она уступала настойчивым просьбам Бориса, но никакого удовлетворения не получала. Вздыхала с облегчением, когда он, запыхавшийся и разозленный, уползал на свою половину.

Иногда собственная бесчувственность вызывала тревогу в ее душе, рождая мысли о неполноценности, фригидности. А что, как страшное напряжение разрушает ее организм, и обычные человеческие радости уже непонятны ему? Но потом она всегда находила причины, оправдывающие ее холодность в постели: усталость, раздражение, нерешенные проблемы… да просто плохое настроение. С кем не бывает!

Вот и сегодня, ворочаясь под одеялом, Лера знала, почему не хочет видеть рядом с собой мужа. То, что он отказался даже выслушать ее, говорил с нескрываемой издевкой, — конечно, отвратительно; но, в конце концов, это можно понять. Она ведь тоже порой отмахивается от его проблем. Но ведь он оскорбил ее как женщину! Заявил, что поищет другую! А потом предложил раздеться и в таком виде высказывать свое мнение. Это еще что такое? Как он смеет разговаривать в таком тоне с ней, с мэром города?! Невероятное хамство!

Она в отчаянной ярости стукнула кулаком по подушке. И после всего этого — думать о мужчине в своей спальне?! Боже упаси! Мужчина у нее только один — муж; и этого негодяя она совершенно не желает видеть. А другие мужчины ее вообще не волнуют. Не в этом счастье!

Многие хотели бы познакомиться с ней поближе. Идиоты! Она, мэр, пойдет в ресторан с посторонним мужчиной? Или, того хуже, явится к нему домой?! Только последнему олуху могло взбрести в голову подобное! Забыли, что их главная обязанность — выполнить ее указание и доложить?! И получить либо благодарность, либо нагоняй, после которого даже самые настырные не осмеливались заигрывать с мэром, становились как кроткие агнцы. И лишь один относился к ней с полнейшим пренебрежением. Собственный муж.

Он ничего не боится потерять?

…Как это ни грустно признавать, такое вполне вероятно. Она, действительно, уйму времени уделяет работе. Наверно, она плохая жена…

Восемь лет они вместе. Когда-то была шумная комсомольская свадьба первого секретаря горкома ВЛКСМ и парторга завода «Импульс». Много подарков, много пожеланий, много радости и надежд. Она искренне верила, что обрела умного, верного товарища и будет счастлива с ним всю жизнь. А потом — свадебное путешествие на болгарский курорт Приморско, в международный молодежный центр. Они жили в бунгало в сосновом лесу неподалеку от моря. Это было чудесно! Настоящий рай! После Прикубанска с его голыми прилавками и очередями буквально за всем поражало изобилие товаров и напитков, тишина и порядок — ни пьяных драк, ни грязной ругани. А как возбуждали шумные танцы до глубокой ночи в ресторане! Как освежали прогулки под соснами до рассвета! И после моря, после танцев, после сосен они уединялись с Борисом в уютном бунгало! Секс не доставлял ей острого наслаждения, но он был неотъемлемой частью этого чудесного путешествия, еще одной приятностью; и ей это нравилось. А как Борис гордился ею, каким был веселым, остроумным, щедрым, сильным и смелым! Какой нескрываемый восторг светился в его глазах, когда он раздевал ее! Всякий раз он будто впервые видел ее.

Первый год замужества она действительно была счастлива. Второй пролетел незаметно, а потом в их отношениях возникла трещина, которая с годами становилась все больше и больше… Теперь это пропасть? Может быть…

В октябре 89-го, одуревшая от мучительной раздвоенности, когда надо было в корне менять всю тактику и стратегию работы с молодежью, но нельзя было ссориться с еще могучим партийным начальством, которое ничего не желало менять, — она в своем служебном кабинете вывалила из пепельницы окурки в корзину для бумаг и поехала на встречу с руководством железнодорожной станции «Прикубанск». Она тогда курила, и много курила. Только так можно было хоть немного снять нескончаемое нервное напряжение. Вот было времечко для идеологических работников!

В проблемы железнодорожников ей так и не удалось тогда вникнуть — срочно вызвали в горком. Оказалось, в ее кабинете возник пожар. Не такой уж страшный — быстро обнаружили, быстро погасили огнетушителями еще до приезда пожарников, но городская комсомольская организация лишилась своего знамени. Оно сгорело.

Разъяренный Стригунов орал на нее матом так, что, казалось, на площади перед горкомом уже толпы людей собрались насладиться бесплатным концертом. Стригунов отправил ее домой, пообещав не только исключить из партии и комсомола, но и привлечь к уголовной ответственности за утрату священного символа — знамени.

Ни жива ни мертва вернулась она домой и, конечно же, рассказала обо всем Борису. Он только пожал плечами: «Чепуха. Прошло то время, когда за тряпку людям жизнь калечили. Стригунову сейчас не до тебя, завтра отойдет, прикажет отремонтировать кабинет и новое знамя сшить. Ты умеешь держать в руках иголку? Если нет, помогу.

До глубокой ночи сидела она на балконе, смолила одну сигарету за другой, гадая, что будет, если Стригунов исполнит свою угрозу. Ни в школу, ни в техникум, ни в газету ее не возьмут. Ни в одну приличную организацию не примут. А стать домохозяйкой казалось равносильно смерти.