— Ты все не можешь налюбоваться на нашу соперницу? — жена неслышно подошла к нему сзади, обняла за плечи. — Фантастическая женщина, ничего не скажешь! Была б я мужиком, обязательно бы влюбилась.

Вашурин выключил видеомагнитофон, болезненно скривился, передернул плечами, освобождаясь от ласковых рук жены.

— И будучи бабой можешь влюбиться, теперь это не преступление… Сучка она, комсомольская сучка! Я тогда стоял за нею, про себя усмехался, думал: «Ну-ну, дура, давай, воспитывай пьяных мужичков!» Никто не принимал ее всерьез, понимаешь?! А теперь уже пятый раз смотрю, как будто глаза открылись: да она же прямо-таки демократическое крещение устроила! Это похоже на шаманство! Как раз то, что нужно необразованной сволочи в этом дерьмовом городишке!

— Я тебе давно говорила, дорогой, она не дура. И речь получилась неплохая, чувствуется философское образование. А как вообще сделан этот материал! Молодчина корреспондент, вступление прямо-таки апокалиптическое. Я не помню, это все показали по городскому каналу?

— Черта с два! Начало и концовку обрезали. Только речь Агеевой, — мрачно пробурчал Вашурин.

— Я понимаю ее. Сильной личности не нужна красивая рамка, она сама красива. И в прямом, и в переносном смысле… Ну, и что ты думаешь по сему поводу, дорогой?

Вашурин покосился на жену. Когда-то была красивой, пухленькой блондинкой, а теперь расползлась, увяла, не следит за собой. Халда халдой. С Агеевой не сравнить.

— Никакой пользы от этой кассеты я не вижу, Катя. И так смотрю, и эдак — нет, не получается. Мне почему-то казалось, что теперь, когда сильна ностальгия по прошлому, Агеева здесь выглядит идиоткой… Если показать по телевидению, люди разозлятся, возмутятся. Нет!

— За две недели до выборов идиотом выглядишь ты, Володя.

— Не груби, Катя! Попридержи язычок за зубами!

— Ох, какой сердитый! Если кассета не нужна, верни ее Осетрову. Бедный Паша издергался, разыскивая тебя, четыре раза звонил, пока не дозвонился.

— А вот — хрен ему, холую агеевскому! Перебьется! Я на него двести долларов в ресторане «Кавказ» угрохал, пока уломал дать посмотреть старый сюжетец, вспомнить, так сказать, молодость. Еле уговорил. Ты же слышала, я сказал, что кассету украли на одной встрече с избирателями.

— А потом могли вернуть, под дверь подбросить.

— Не могли. Отвяжись, Катя!

— А у него неприятности…

— Пусть сам их и расхлебывает. Выгонит его Агеева, я только рад буду.

— Поехали в Москву собирать контейнер… — грустно улыбнулась Вашурина. — Лерка обставила тебя, все понимают это. Зря ты ходил к ней сегодня, дорогой.

— Может быть, зря, а может, и нет. Поживем — увидим. Завтра встреча всех трех кандидатов с общественностью города. Глядишь, к этому времени кое-что и переменится, — Вашурин с надеждой посмотрел на телефонный аппарат.

— Надеешься на чудо? Кстати, потом будет банкет… — она томно завела глаза. — Как ты отнесешься к тому, что за мной будет ухаживать по-милицейски прямолинейный подполковник?

— Чупров?

— Ну да. Он, по-моему, неравнодушен к твоей жене, Володя.

— И давно уже, — хмыкнул Вашурин. — Только раньше это было совсем ни к чему, а теперь… Будь с ним поласковее, Катя. Чупров нам пригодится на финише гонки.

— До каких пределов? — язвительно прищурилась Вашурина, обиженная такой «добротой» мужа.

— Сама смотри. Ну, чего ты стоишь над душой? Иди займись чем-нибудь, мне скоро должны позвонить, очень важный звонок. Иди, иди, Катя!

Вашурина потрепала мужа по плечу и пошла в другую комнату. С каким бы удовольствием она треснула его изо всех сил по глупой башке! Кулаком! Всегда приятно понаблюдать, как умная женщина оставляет в дураках самонадеянного мужика. Но если этот мужик — твой супруг, то хочется сквозь землю от стыда провалиться.

8

Над столом висела фотография в железной рамке: обнаженная женщина стоит в густых колосьях зрелой пшеницы, простирая руки к огромному заходящему солнцу. Красивая, грациозная и в то же время — далекая, неприступная, не женщина, а символ женственности.

— Нравится?

В замшевом пиджаке Костя Богаченко выглядел почти как настоящий художник. Правда, засаленный воротник этого пиджака, словно пеплом, усыпанный перхотью, да и мятая футболка приземляли художника.

Однако фотография была отличной.

— Да, — одобрил Андрей Истомин. — Но какая-то странная дама. Стоит совсем голая, я на нее смотрю, а не хочется. И мысли об этом нет. С чего бы это, как ты думаешь?

— А о чем есть мысли? — усмехнулся Костя.

— Ну… о том, что это красиво. Вроде как «Утро в сосновом лесу» или «Три богатыря». Но там же нет голых женщин, а здесь есть. Только она и есть. Вот я и думаю: а тогда зачем это, если не хочется? Сказать ей такое — обидится не на шутку.

— Ага! — обрадованно воскликнул Костя. — Вот ты и признал, что это настоящее искусство! Оно возбуждает не пошлые, не грязные желания, а приводит к размышлениям о красоте и смысле жизни. Именно к этому я и стремился. Андрюха, ты молодец, все понял правильно, развеял мои сомнения! Между прочим, обрати внимание: лица девушки не видно, да и прическу я изменил. Знаешь почему?

— Не хотел, чтобы ее доставали сексуально озабоченные мужики, если увидят эту работу на какой-нибудь выставке.

— Озабоченные и так достанут, если захотят.

— Тогда не знаю. Скажи.

— Это Анжела, наша звезда стриптиза. Вокруг нее все «жирные коты» Прикубанска крутятся. Если б кто-то узнал, что это она, могли бы и голову оторвать бедному фотохудожнику Богаченко. Фигурка у нее, конечно, обалденная.

— Как же ты уговорил ее раздеться? Наши нувориши за такое, наверное, черт знает какие бабки отстегивают.

— Сам не думал, что все будет так просто. Показал ей несколько своих работ из московского журнала «Андрей», из других журналов, начал растолковывать, что это не порнография, а высокое искусство, но она и слушать не стала. Взглянула на фотографии и говорит: сделай так же красиво, ладно?

— И разделась?

— И разделась.

— А ты начал фотографировать? — засомневался Андрей. — И думал о том, какую выдержку поставить, какую диафрагму?

— Ну, не о том же, как бы ее трахнуть в пшенице.

— Железный ты человек, Костя, — покачал головой Истомин. — Я бы так не смог.

Костя наполнил рюмки, с удивлением заметил, что бутылка уже пуста, поставил ее под стол и усмехнулся:

— Зато ты сказал Осетрову, что «нам такие начальники не нужны». Я давно хотел это сделать, но так и не смог, смелости не хватило. Ну что, поехали? — поднял рюмку.

— Поехали, — кивнул Андрей.

Часа полтора сидели они в квартире Богаченко, и Андрей уже чувствовал себя не так отвратительно, как сразу после того, как Осетров уволил его. Возмущенная Маша порывалась звонить отцу, председателю горсовета, Андрей еле уговорил ее не делать этого. Домой возвращаться не хотелось, купил пару бутылок водки и направился к своему другу. Надо же кому-то пожаловаться на свою судьбу.

— Да… — Андрей понурился, пристукнул кулаком по столу. — Идиотское время! — Он откупорил другую бутылку.

— Нормальное время, — Костя поднял рюмку. — Я бы сказал, отличное! Выпьем за него.

— Ну, ты даешь! — Андрей с недоумением посмотрел на приятеля. — Забыл, что сегодня со мной сделали?

— Это частности, Андрюха. А в общем время замечательное. Каждый может делать то, что ему нравится. что лучше всего получается, понимаешь? Ну, представь себе такой случай: жил человек, ходил на завод пять раз в неделю, занимался какой-то хреновиной в каком-то отделе. Тошно ему было, потому что он лучше всех в городе умел шевелить ушами. А ему говорят — парторг, мастер, профорг: «Это несолидно, это несерьезно!» Так он и жил, мучился. А теперь плюнул на свой никому не нужный отдел, пошел на рынок и стал народ забавлять, ушами шевелить. И так здорово это делал, что скоро стал знаменитым и богатым.

— Это ты себя имеешь в виду? Или мне намекаешь, чем заняться с завтрашнего дня?

— Не обязательно ушами шевелить. Я вот, еще когда оператором на телестудии был, «заболел» фотографией. Хлебом не корми, дай только повозиться ночью возле увеличителя. А утром, с больной головой, — на службу! А теперь я просто счастлив. Занимаюсь тем, что нравится. И смотри-ка, народ идет в мою фотостудию. Миллионером не стал, но на жизнь хватает. Кстати, ты же кандидат в мастера по боксу, мог бы платную секцию открыть.

— Издеваешься? Я боксом уже сто лет не занимался. Все это было в армии и после нее, торчала в душе заноза, вот и махал кулаками, да с такой яростью, что до кандидата быстренько добрался. А теперь и вспоминать об этом не хочу.

— Главное, найти свое место в жизни, — продолжал разглагольствовать Костя. — Вот я нашел и доволен.

— Агеева тоже нашла себя в «этой жизни»… — Андрей стиснул зубы. Злоба душила его. — Сперва мать с работы вытурила, чуть под суд не отдала; теперь до меня добралась, дура комсомольская!

— Ты к ней явно неравнодушен. Не хочешь за время, давай за женщин выпьем, — промямлил разомлевший Костя.

Истомин поморщился, но в конце концов не стал возражать.

— Или напротив, возмутительно равнодушен! — хрустя огурцом, обрадовался Костя найденному повороту мысли. — Скажи как на духу: все-таки было у вас что-то или нет?

— В том возрасте всегда что-то бывает, а потом оказывается, ничего не было, — кисло усмехнулся Андрей.

— Загадками говоришь, — покачал головой Костя. — А почему б тебе не спросить у нее: «Лера, чего ты достаешь меня? Мы же в одной школе учились…» Ты пробовал подойти к ней и сказать «Лера»?

— Когда главной комсомолкой была, запросто. А теперь ни-ни, страшно! Я всегда старался подальше держаться от начальства — оно спокойнее. У меня тут на соседней улице сам Илья Олегович Стригунов проживает, главный наш партайгеноссе…