Наталья Майорова - Представление должно продолжаться

– Это безумие! Недопустимое ни при каких обстоятельствах!

– Ну почему же безумие? – усмехнулась женщина с худым костистым лицом. Седина в ее волосах казалась усыпавшим голову пеплом. – В случае успеха операции жертв на самом деле будет не так уж много. И Петроград, и Москва с момента прихода к власти большевиков очень обезлюдели. Люди умерли от голода и холода, сбежали в деревню, в эмиграцию. По нашим данным в Петрограде осталось всего 720 тысяч из двух миллионов. Безработица. Волнуется даже пролетариат, именем которого все это устроено. На днях была стачка на Путиловском заводе, рабочие требовали увеличения пайка, властям пришлось вызывать матросов из Кронштадта… Валентин Юрьевич, вы представляете себе, во что большевики превратят Россию, если им удастся удержаться у власти? Ведь все пронзительно ясно уже сейчас. Крестьян и рабочих ждет рабство худшего сорта, когда весь произведенный ими продукт будет просто отбираться, образованные классы – прямое уничтожение. И бесконечное размножение, расползание партийно-бюрократической плесени. Но сейчас они еще слабы и они трусы. Они непременно испугаются чумы и попытаются бежать, как бежали в 18 году из Петрограда, оказавшегося под угрозой. Но мы не дадим им сбежать. И в этом вы нам поможете. Сразу после начала эпидемии силами добровольческих армий вокруг столиц будет организован противочумной кордон, сквозь который не просочится ни одна крыса, сочувствующая большевикам. Особенно крыса, ведь они, как я слышала, и являются разносчиками бацилл. Колеблющимся союзникам, если они не хотят эпидемии в своих армиях и на своей территории, наконец-то ничего не останется, как поддерживать нас и вас всеми доступными им силами. Даже немцы придут нам на помощь вместе со своим хваленым «орднунгом»-порядком. Ничего и никого штурмовать не понадобится. Бацилла все сделает за нас. Ценою относительно малой крови мы спасем всю огромную страну и возможно страны Запада от гораздо более страшной чумы. Причем мы облагодетельствуем не только ныне живущих в России, мы спасем от рабства грядущие поколения, которым большевики с их неустанной «заботой» о детях уже уготовили сомнительную участь «новых людей»… А когда все закончится, мы заключим новый мир, проведем новые выборы, созовем новое Учредительное Собрание и свободно решим наконец, как жить России. Я думаю, вам понятно, Валентин Юрьевич, что говоря «мы», я говорю не о себе, а о партии социалистов-революционеров, которой народ России в своем последнем свободном волеизъявлении отдал наибольшее количество голосов. Тем, кто примет участие в операции «Форт», всего этого уже не увидать. Им уготована иная, жертвенная судьба. Я и моя группа готовы отдать…

– Таисия, повторюсь: вы безумны! Никакая логика тут не работает и не должна работать. Мы призваны спасти Отечество и будем сражаться, но есть вещи совершенно недопустимые…

– Ваши сражения… – женщина презрительно наморщила острый носик. – Где их результат? Кадровые военные два года не могут справиться с едва вооруженным, голодным и разутым сбродом. Вы не можете договориться между собой, постоянно грызетесь и путаетесь в иерархии, не способны определить приоритеты, у вас нет единого видения будущей России… Над вами – и справедливо! – смеются даже большевики. Их окна РОСТА:

– Говорят, Деникин взял Воронеж…

Дяденька, брось, а то уронишь…

Вчера на улице (на улице! – не в большевицком клубе) слыхала частушки:

И так далее, про всех ваших так называемых руководителей белого движения. У вас нет вождей…

Валентин Юрьевич Рождественский смотрел в пол, играл желваками и нервно комкал перчатки. Женщина была ему омерзительна. И еще он ее боялся, хотя никогда, ни одной минуты не трусил на поле боя.

– Пусть в ваших словах есть доля правды, Таисия, тем не менее я никогда не соглашусь…

– Да кто вас спросит… Но что это там за звуки? Ветер распахнул дверь?

– Может быть, ветер. А может быть, нас арестовывать идут. Это бы все решило…

Книжный шкаф, будто расслышав последние слова, заскрипел, слегка отошла узкая дверца, приоткрывая темноту внутри.

– Дмитрий, я умоляю тебя, я готов унижаться любым способом, я встану на колени…

В комнате с большим полукруглым окном, обставленной благородно и строго, в орехово-золотистых тонах, было вполне уютно и в то же время – чувствовался неуловимый и неистребимый дух военного бивуака. Может, оттого, что это бивуак и был – временное гнездо, только приготовленное для птицы высокого полета.

– Сережа, не нужно унижений, – высокий человек со следами былой красоты ласково удержал за плечо князя Бартенева, который порывался не фигурально, а действительно броситься к его ногам. – Прежний мир, в котором мы были молоды, не возродится в любом случае. России больше нет, Ники, девочек и бедного Алешу расстреляли. Бог весть, сколько еще будет смертей. Но старая жизнь закончилась, а мы пока живы. Поэтому нам нужно подумать о том, как жить дальше… Я думаю – Париж…

– Дмитрий, но как же так… – голубые глаза и все лицо и фигура князя Сережи выражали растерянность. – Ведь мы же говорили с тобой дни и ночи, и ты соглашался… У белого движения нет вождей, нет знамени, оно разрозненно, и в этом его слабость. Наши солдаты офицеры и генералы отважны, но глупы и амбициозны, мы все это знаем. Помнишь, как в начале войны генерал Ренненкампф не пришел на помощь генералу Самсонову и тот покончил с собой и со всей армией?

– Помню. Они не разговаривали много лет и даже собирались стреляться на дуэли. Дядя Ники лично их мирил году так в 1912…

– Вот видишь! Если бы сейчас кто-то из Романовых встал во главе движения, это придало бы невиданный импульс, объединило все силы, воодушевило весь наш народ на борьбу с большевистской заразой…

– Сережа, мой милый друг, ты все еще живешь с закрытыми глазами. Какой народ? Тот, который зверски убивал священников, офицеров, помещиков? Тот, который убил помазанника Божьего вместе с детьми и только и мечтает о мире в ничего неделании? Не смеши меня и вспомни, как к тебе приходил с комиссарами твой бывший камердинер и как твой последний слуга, верность которого ты всячески превозносил, удрал от нас на границе, украв твой портсигар и твои золотые запонки…

– Дмитрий… Я не понимаю… Ведь прежде ты говорил иное, соглашался со мной… Я оставил в опасности мать, жену и сына, полагая, что мы едем сражаться и, быть может, умереть за Россию и ее свободу… Что же получается теперь?.. Ты… Ты обманул меня?!

– Помилуй, Сереженька! – засмеялся великий князь. Впрочем, смех его звучал натянуто и несколько смущенно. – У тебя, я вижу, от испытаний, перенесенных в большевистской России, в голове все перепуталось… Какой твой сын? Это сын покойного Руди Леттера! Какая жена? Тебя на ней насильно женили путем многосоставной интриги, а потом предприняли совсем уж анекдотическую попытку консумации этого брака, в результате которой как раз и появился на свет несчастный уродец…

– Ты? Обманул? Меня? – еще раз, с настойчивостью спросил Сережа. – Ты с самого начала не собирался возглавить движение? Но тогда – зачем…? Я не понимаю…

– Да я хотел спасти тебя, дурачок! – воскликнул Дмитрий. – После того, как ты кормил и перевязывал юнкеров во время Московского переворота и особенно после встречи с полковником Рождественским, ты как будто бы сошел с ума. Воодушевленно нес какую-то чушь про подпольное сопротивление, подготовку восстания, и вот-вот должен был оказаться в чекистских подвалах… Я люблю тебя и хотел спасти, потому готов был поддакивать тебе во всем, лишь бы увезти тебя невредимым из этого кошмара… И – да-да-да! – чтобы выбраться, мне были нужны твои связи в разных кругах (ты же у нас всегда был князем-демократом) и даже твои деньги… Но я не вижу в этом ничего бесчестного, потому что, если здраво рассудить, то я являюсь твоей женой в гораздо большей степени, чем Юлия фон Райхерт…

– Дмитрий… – князь Сережа сел на пол и закрыл голову руками.

– Да! Да! Да! – почти завизжал великий князь. – И, пожалуйста, не делай вид, что не понимал этого прежде и не понимаешь теперь! Изволь, я скажу тебе это вслух: педераст может быть чудесным поэтом, художником, даже политиком или дипломатом, но ни при каких обстоятельствах он не может быть – главой освободительного движения! Это нонсенс!

– Дмитрий… Ведь я же теперь… Я уже не смогу вернуться назад, и я… Я – конченный человек… Мама… – прошептал князь Сережа и горько, как ребенок, заплакал.

– Товарищ Январев, составьте списки, мы сегодня же проведем обыски и аресты широким бреднем…

Пыльных зеленых штор в кабинете уже не было, вместо них – легкие шелковые фестоны. От этого и кабинет, и сам товарищ Зиновьев выглядели свежо и оптимистически. При одном взгляде на них становилось ясно, что теперь-то уж все получится.

– Я только сегодня прибыл в Петроград из Москвы. Вот мой пропуск и мандат (в 1919 году положение с продовольствием в Петрограде было таким тяжелым, что правительство закрыло город – выехать из него можно было свободно, а вот въехать только по специальному пропуску – прим. авт.). Я не знаю никаких списков, мои сведения из среды заговорщиков сугубо отрывочны и конфиденциальны. Но угроза настолько серьезна, что меры все равно должны быть приняты.

– Что же вы предлагаете?

– Два пункта. Первое – максимально усилить охрану форта изнутри. Заговорщики рассчитывают на общую разруху и внезапность. Вряд ли у них достанет сил штурмовать укрепленный форт. Второе – завтра же напечатать об угрозе во всех газетах, расклеить листовки. Этим мы полностью снимем эффект неожиданности, покажем заговорщикам, что их планы раскрыты и скорее всего просто предотвратим нападение на форт.

– Первый пункт – безусловно, несомненно, конечно. Мы выделим вам нужное количество проверенных товарищей из питерской чрезвычайки.