Заниматься любовью это как кататься на велосипеде, один раз прокатился и не разучишься всю жизнь. Сегодня мне повезло — велосипед попался фирменный, с натянутой, как тетива лука, крепкой цепью, с автоматическим переключением скоростей, удобными педалями, по размеру подходящим седлом, чуткой и плавной тормозной системой. Эх, прокачу!

Мое участие сводилось лишь к тому, что бы следовать желаниям Анри, его нежным губам, и требовательным рукам.

Шампанское весьма кстати, французы знают в этом толк. Мои, измученные поцелуями губы дрожали, припадая к золотому ободку фужера, и зубы предательски извлекали из него хрустальный звон.

Но время неумолимо.

— Я не хочу отпускать тебя… — и синий взгляд, способный растопить любое сердце.

— Анри, это необходимо. Администрация знает, что я у тебя. Ты хочешь, что бы меня выволокли за косы?

— Нет, нет! Я забыл, где мы находимся. Прости, — он моментально натянул брюки. — Я сейчас же провожу тебя домой!

— Не стоит. Просто посади меня в такси. Уже поздно, и вдвоем мы привлечем внимание, — я застегивала пуговки, и мои движения гипнотизировали Анри.

— Об этом не может быть и речи. Я провожу тебя до двери твоего дома. Иначе я не смогу уснуть, беспокоясь о тебе, — руки его тянутся к моей груди, голос становится приглушенным, и я знаю, что за этим последует. — Это я для того, что бы ты пожалела меня поцелуем.

— От тебя не отвяжешься… — сдалась я, позволяя его нервным рукам расстегнуть лиф вновь.

Я нервничала, когда мы прошли мимо дежурной по этажу, удачно — в одиночестве — спустились на лифте, и гордо промаршировали мимо охраны, из-за позднего времени и отсутствия гостей, не знающей чем себя занять. Вслед нам я услышала, как они обсуждали достоинства моей фигуры.

Подъехав на такси к моему дому, Анри настоял на том, чтобы проводить меня к двери моей квартиры Соседские подростки, игравшие на гитаре, заинтересованно посмотрели нам в след, и тут же забыв о нас, продолжили свою грустную песню о таганской тюрьме.

Мы прощались. Подарив Анри чувственный поцелуй, я пошутила, что теперь он может спать спокойно. Он, застонав, посетовал на мое безжалостное сердце и потянулся к моим пуговкам. Боже, надо прекращать, иначе измучим себя! Я поцеловала его в щеку и напомнила, что его ждет такси. Видя мою непреклонность, Анри, с неохотою, все же вышел из подъезда.

Войдя в темную прихожую, я на ощупь включила свет. Тишина. Только из-под двери моей комнаты пробивается тонкая полоска. Вообще-то в комнате я живу вместе с младшей сестрой Лерой. Валерия младше меня на два года, и имеет среди ровесников самый вредный характер.

— Уж ты, где жена шаталася, на каком подворье, на какой площади, что истрепаны твои волосы, сарафан на тебе… — Лерка самозабвенно перевирала «Песнь о купце Калашникове».

Она готовилась к поступлению в институт, занималась днем и ночью, что положительно повлияло на ее знания русской литературы, полностью утраченные в школе. В качестве отдыха от «противных, никому не нужных» литературных произведений, моя сестрица обожала решать задачки с такими функциями, что мне, гуманитарию, не то, что решить, но и выговорить было сложно.

С сестрой мы абсолютно не похожи. Она — шатенка, с девичьей еще, но ширококостной фигурой, глаза у Лерки на порядок красивее моих, огромные, голубые, с загибающимися черными ресницами. Как в мультике про Буренку из Масленкина, такую милую коровку, заблудившуюся в лесу и чуть не съеденную волком, в итоге, попавшем под обаяние Буренки.

— Мазер с фазер спят, — доложила Лерка.

— Хоть в этом повезло, — устало откликнулась я.

— Где тебя так замордовали, систер? — в общении с родственниками Лерка употребляла английские аналоги на московском диалекте.

— С Аллочкой гуляли, — неудачно соврала я.

— Видела я твою Аллочку два часа назад, с нашими пацанами на лавочке курила, — ехидно выложила Лерка.

— Дожили. Небось еще и «Таганку» голосила, — мне было все равно, что я соврала Лерке.

Сон. Мне нужен здоровый, восьмичасовой сон. Завтра состоится Аллочкин допрос, а я еще не решила, рассказать ли ей о перемене в наших с Анри отношениях.

Уснуть, забыться, даже сны не видеть. Гасите свет, систер!

Глава третья

Проснувшись утром, побрела в ванную и онемела от ужаса… Ну и видок! Из зеркала на меня смотрело бледное изможденное лицо, со спутанными, торчащими в разные стороны волосами, от выпитого вчера шампанского во рту сухость и желание испить холодной водицы прямо из под крана. Срочно исправлять ситуацию!

Две минуты простояла я под прохладным душем, затем энергично растерлась полотенцем, закапала в глаза голубые капли, привезенные знакомой шереметьевской стюардессой из Каира. Теперь, если я кому-то поклянусь на голубом глазу, то не совру ни капли — белки глаз от этого средства и в правду становятся голубыми.

Два мазка губной помады, два пшика польского освежителя для полости рта — больше нельзя, у освежителя спиртовой привкус и сослуживцы могут подумать, что я похмелялась после вчерашнего. Надела любимые джинсы, одной рукой застегивая кнопки на блузке, другой набирая Аллочкин номер.

— Здравствуйте дядя Костя, Аллочка уже готова?

— Готова, готова. Здравствуй Неле. От сковороды с яишней не могу оторвать, вот прорва, не гляди что худенькая. Алка, тебе Неле звонит, что сказать?

В трубке послышался Аллочкин голос, кричащий отцу с кухни.

— Спасибо, дядя Костя, я слышала, — опередила я Аллочкиного отца, чтобы не слушать ее речь с начала, да еще и с комментариями.

Аллочкин отец называл меня не иначе как Неле. Дело в том, что у Аллочкиной семья есть домашняя любимица, брехливая болонка по кличке Гелька, и уменьшительно-ласкательный вариант моего имени напоминал ему собачье. Для себя же я решила, что он меня просто уважает.

Неле меня назвал мой папенька, в прошлом профессиональный музыкант, нынче «лабух», зарабатывающий деньги в заводском оркестре, сопровождающем советские праздники, демонстрации, партийные собрания и прочую коммунистическую агитку. Но более доходной статьей считалось музыкальное обслуживание похорон и свадеб, о котором с нуждающимися работягами завода договаривался руководитель оркестра Папенька мой был человеком образованным, разносторонним и начитанным. Когда он был свободен от репетиций, похорон и свадеб, а соответственно трезв, я всегда видела его с книгой в руке. В последнее время, правда, это случалось все реже и реже. То ли жители нашего района чаще стали жениться и умирать, то ли оркестрик стал чаще репетировать. Для этого, в просторном чехле папенькиного баса Б-2, всегда хранился дежурный стаканчик и собрана кое-какая закусочка. В теплое время года «репетировали» они в близлежащем парке «Таганский» и после «репетиций» всем составом искали утерянные валторны, кларнеты или какую-нибудь другую духовую мелочь, в кустах зеленых насаждений.

Тем не менее, своим именем я была обязана героине известного романа бельгийца Шарля де Костера «Тиль Уленшпигель». Когда я была маленькая, папенька обещал мне, что, став молодой девушкой, я обязательно найду своего Тиля, и мы будем жить долго и счастливо и никогда не состаримся.

Положив телефонную трубку, прихватив сумочку и бросив на ходу заспанной Леркиной мордашке «Пока!», я покинула отчий дом.

Три минуты ожидания запаздывающей Аллочки я провела, подставив лицо утреннему, июльскому солнцу. Наконец состоялся выход королевы нашего двора.

— Привет нашим доблестным борцам за дело мира! Как крепнет советско-французская дружба? — Аллочка имела на зависть выспавшийся вид и собиралась вытряхнуть из меня все детали вчерашнего свидания с Анри.

— Имей жалость, чувствую себя как та лягушонка, что попала под асфальтоукладочный каток.

— Эх, мальчики-мальчоночки помяли мне юбчоночку! — чуть ли не пошла в присядку Аллочка. — Часом, не Анрюша ли тебя так укатал?

— Анрюша?!

— А что, все ж по православному, а то Анри, Анри, ровно как собака лает.

Басурмане! — веселилась моя подруга.

— Нет сил, с тобой препираться, Анрюша так Анрюша, — согласилась я.

— Ладно, бежим, по дороге расскажешь, как развлекалась, пока подруга в оконце все глаза проглядела. — Аллочка потянула меня за руку к подъезжающему к тротуару троллейбусу.

— Уже наслышана про твое оконце, — сказала я — И надо было тебе во двор высунуться, не могла вечер дома, у телевизора, посидеть, — мы встали на подножку и подождали пока пассажиры пройдут в салон.

— Скучно мне у телевизора, не могу больше про прокатный стан смотреть или чернуху какую-нибудь, вот и вышла воздухом подышать.

— Предположим, дышала ты не воздухом, весь двор видел, как такая кобыла, как ты, с Леркиными пацанами курила, — поймала я ее.

— Девушка я совершеннолетняя, даже предки знают, что я курю. Чего мне бояться? — протискиваясь к поручням, бросила Аллочка. — Зубы ты мне, Нелька, заговариваешь, давай с самого начала и подробней. Я хочу знать все отвратительные, извращенные, и интимные подробности твоего рандеву.

Не в бровь, а в глаз!

Сочинять экспромтом цензурную версию свидания у меня не было сил, боялась завраться и попасться на мелочах. Решила сказать полуправду, то есть кое-что опустить.

Держась за поручень троллейбуса, затем, спускаясь по эскалатору и прижимаясь к соотечественникам в более чем интимной тесноте вагона московского метро, я поведала Аллочке каким прекрасным собеседником, кавалером, и джентльменом проявил себя Анри по отношению ко мне. Только объятья, поцелуи, и… ничего более. Аллочка явно расстроилась.

— Ну, что-нибудь! Типа, его крепкая, волосатая рука ласкала нежную девичью грудь…

Ну, хотя бы соври, кайфоломка! — умоляла она.

«Нет, Аллочка, врать я тебе не стану, — подумала я, — но и правду пока не скажу.