Лежать, сука!

Буфетчица, видя такой разворот событий, вышла из-за стойки и, подбоченившись, завопила:

— Сейчас милицию позову!

Янис продолжал удерживать мою голову, больно сдавливая шею. Молоточки стучали в висках, я больше не делала попыток освободиться.

— Отпусти девку, кому говорят! — буфетчица, грозно выпятив грудь, но все-таки с осторожностью, приближалась к нам.

Янис отпустил меня, напоследок больно стукнув виском о мокрый пластик.

Наклонился к моему уху:

— На коленях приползешь ко мне, когда твой кобелек тебя бросит. А я еще посмотрю — принять тебя или нет? Как просить будешь. А придется много просить.

Янис брезгливо отодвинулся и, бросив на стол купюру, вышел из кафетерия.

С мужской агрессией направленной лично на меня я сталкивалась впервые. За мою маленькую жизнь мне никогда не причиняли боль — за исключением сексуальных, на грани, игр с Янисом, никогда не унижали меня, тем более в присутствии третьего лица. Меня любил и лелеял папенька, окружающие меня мужчины относились с вниманием, и всегда дружелюбно. Проявление симпатии выражалось во флирте, комплиментах, маленьких подарках, и высказанных словами надеждах на продолжение отношений. Никогда мне еще не признавались в любви и не выражали желание таким звериным образом. Ударил меня! Вел себя как капризный мальчишка, у которого отняли игрушку — не моя, так сломать ее! Было ужасно неудобно перед буфетчицей, за пролитый кофе, за брошенную, как гулящей, купюру, за растрепанные волосы и промоченный в кофе воротник блузки. Захотелось взглянуть на себя в зеркало, но не посмела попросить буфетчицу, и, извинившись, поторопилась покинуть кафетерий.

В огромные витрины кинотеатра «Рубин», где висели аляповатые афиши, нарисованные пьянчугой-художником Петькой Дубовым, светило солнце — из них, как из зеркала, на меня смотрело отражение, которого ожидала, но и боялась увидеть. Покрасневшая, даже припухшая щека и синяки на шее. Нахлынули слезы обиды и жалости к себе. Не часто ли я стала плакать, хоть и зарекалась Аллочке? Куда ж я теперь с такими побоями? Носа из дома не высунешь, да и родителям придется объяснять.

Представила злорадствующую Лерку, и подумала, что лучше бы исписали подъезд.

Захотелось завыть и отчего-то по библейски посыпать голову пеплом.

Четыре дня я врала Анри — у меня и вправду болело горло, но не от простуды. Свой позор я приняла как великомученица, без оправданий себя. Янис выглядел жертвой обстоятельств, а я — спровоцировавшей конфликт безжалостной стервой. История в такой интерпретации понравилась Аллочке, она несколько раз просила меня пересказать, как Янис жалел, что не относился ко мне более жестко, и грозил заставить ползать на коленях и умолять принять меня назад. Уж не знаю, какие картинки рисовались в ее мозгу, но Аллочка, хватаясь за сердце, вскрикивала:

— Вот это любовь! Отелло! Не то, что твой Анрюшка — муси-пуси!

— Участь Дездемоны не радует меня, — поспешила я сообщить разошедшейся Аллочке.

— Подумаешь, придушил немного. Ты тоже хороша, не могла пилюлю подсластить.

— Не ты ли, подруга дорогая, называла Яниса лопухом и считала, что он переживет наш разрыв? — возмущенно спросила я.

— Ага. Как обухом по голове. Приласкала бы последний разочек, глядишь, он и доволен. И вправду, вдруг вернуться надумаешь, так в открытые объятья все ж приятней, чем ползая на коленях.

— К этому извергу? Ни за что! — я содрогнулась от одной мысли о напророченном способе возвращения и потрогала синяки на шее.

Пришлось отказаться от поездки в Пирогово, Мишель и Аллочка на выходные решили сделать вылазку с ночевкой в кемпинге, искупаться и приготовить барбекю.

Благодаря Янису я была одинока, вечера мои были не веселее, чем будничные утра.

Единственными светлыми моментами были разговоры с Анри. Я воодушевлялась его воспоминаниями и тоской по Москве, подбадривала его и молила быстрее вернуться ко мне.

В понедельник, ожидая, как всегда опаздывающую Аллочку, я поправила завязанный на шее шелковый платок. После проведенных на природе дней она выглядела усталой, и улыбнулась мне виноватой улыбкой. Уж не за мое ли одиночество она переживала, и чувствует себя виноватой от того, что счастлива?

Отбиваясь от сослуживцев, устроивших на меня охоту с намерениями оценить мои «засосы», я провела рабочие часы, отвечая на телефонные звонки клиентов. Аллочка была притихшей и необщительной. «Ничего не случилось. Отлично отдохнули. Мишель сожалел, что ты не смогла поехать с нами». Покрасневшую (от стыда?) Аллочку мне доводилось видеть только в начальных классах нашей многострадальной школы.

Чувствуя, что она не хочет открыться мне, я не стала настаивать. Наверное, поругалась с Мишелем, решила я. Ничего, потом расскажет.

Вечером, во время ужина с семейством, раздался телефонный звонок. Ответив: «Алло!», я услышала мягкий французский акцент:

— Добрый вечер.

Но это был не Анри. Мишель. Он сказал, что ждет меня в машине около кинотеатра «Рубин», я вздрогнула от произнесенного названия, и спросила:

— Зачем?

— Нужно поговорить. Тет-а-тет, — вежливо попросил он.

Надела кофточку с высоким воротом, припудрила лицо и подкрасила губы. Пообещав маменьке, что скоро вернусь, я сбежала по лестнице.

«Мерседес» стоял за кинотеатром, рядом с молодыми кустами акаций. Было безлюдно, только начался сеанс. Мишель, завидев меня, вышел навстречу и открыл дверь, приглашая в салон. Я села на велюровое сиденье, Мишель, хлопнув дверью, отрезал звуки стихающего города. Он закурил, не спросив разрешения, чем поверг меня в уныние — повод для разговора был неприятным.

— Я все знаю, — он выпустил тонкую струйку дыма и затянулся снова.

— О чем?

— О твоем любовнике, который приезжал к тебе.

— Ты что, шпионил за мной? — спросила я.

— Я обязан присматривать за невестой своего друга, — уклончиво ответил Мишель.

— Ну, если так, то ты знаешь, чем закончилась наша встреча.

— Хочу послушать тебя.

Дым от сигареты Мишеля, серенькими полосками тянулся к моему лицу. Я отвернула голову к стеклу, но вдруг вспомнила о синяках на шее, и инстинктивно схватилась за ворот кофточки. Видел или нет?

— Я знал, что тебе нельзя верить! — закричал на меня Мишель. — Ты изменяешь Анри, ты врешь, ты ищешь выгоду, ты используешь его!

Я вжала голову в плечи, держала побелевшими пальцами ворот кофточки. Молчала.

Что я могла сказать?

— Зачем он тебе, ты же сломаешь ему жизнь, он не такой стальной, как ты думаешь!

Теперь я поняла, почему Аллочка выглядела такой виноватой. Проговорилась. Только, что она рассказала Мишелю, я не знала. Поэтому, что бы еще больше не навредить самой себе, решила молчать.

— Видел я твои следы от поцелуев, можешь не прятать, — сбавил тон Мишель.

Я замотала головой, отрицая обвинение Мишеля. Но ничего не сказала.

— Тебе же все равно, кто будет твоей жертвой, — он сделал глубокую затяжку, прищурил черные глаза и предложил. — Раз ты решила добиться своего любой ценой, давай договоримся.

Сигарета в пальцах Мишеля тлела около фильтра, и ее умирающий огонь притягивал мой взгляд.

— Если ты любишь Анри, как уверяешь, то оставь его. Я сильнее Анри и смогу противостоять тебе. Все будет по-честному.

Мишель опустил стекло, бросил окурок на асфальт, я заворожено смотрела на гаснущую точку и молчала. Мишель деловито продолжил:

— Условия нашей сделки: выходишь замуж за меня, я тебя вывожу во Францию — ты забываешь кто такой Анри, даже его имя. По рукам?

— А как же Аллочка? — пораженная коварством Мишеля, только и смогла спросить я.

— Какие мы заботливые! Про Анри не спросила. Это хорошо, значит, согласна, — Мишель удовлетворенно потер руки. — С Аллой проблем не будет. Кажется, она с первого дня подозревает, что ты интересуешь меня гораздо больше.

— Это что, признание? — я отказывалась верить в сказанное Мишелем и просила подтверждения.

— В любви? Нет. Ты меня интересуешь как сильный противник и вызываешь простое животное желание. Знала бы ты, сколько раз я пожалел, что уступил тебя Анри, — пожаловался мне он, и тут же оговорился. — Но он мой единственный друг, и сейчас я стою на защите его интересов.

— Я не понимаю… — пыталась вставить слово я.

Но Мишель не был настроен выслушивать.

— Все предельно ясно, русские понимают аргументы только с позиции силы. Я позвоню Анри, скажу ему, что ты передумала, когда он вернется в Москву, я сделаю так, что бы у вас не было возможности столкнуться. Как только получим сертификат, первым рейсом в Париж. Устрою. Все-таки моя жена, — лицо его было напряжено, а глаза стали непроницаемо черного цвета.

Пауза. В глубине у меня поднималась волна протеста. Они что, с ума все сошли?

Втаптывают меня в грязь! Какое они имеют право!

Усмешка тронула тонкие губы Мишеля, и в глубине черноты заплясали похотливые бесы.

— Скрепим наш договор поцелуем. Может тебе понравится?

От пьянящего чувства безнаказанности и моего молчаливого «согласия» Мишель распоясался до того, что положил свою горячую ладонь на мое колено и приблизил лицо.

Со всей злости, вложенной в мой кулачок, я ткнула Мишеля по породистому носу. Он охнул и поднес обе ладони к переносице. Открыв дверь, и чувствуя себя в недосягаемости, я выкрикнула, чтобы оглушенный Мишель мог услышать:

— Что-то за последнюю неделю все хотят на мне жениться! А теперь послушай меня — ни Анри, ни Аллочке я о твоем предложении не скажу. Пользуйся, пока я добрая. Но если, мразь, ты мне мешать будешь, я тебя не пощажу. Потеряешь и друга и…любимую девушку.

Я хлопнула дверью «Мерседеса» оставляя Мишеля останавливать носовое кровотечение.