— Она довольно молода, — говорит доктор, видя ярость на моем лице. — Обычно это происходит в период с восьми до десяти лет. С ней все будет хорошо, она проживет долгую и счастливую жизнь, пока будет получать инъекции.

— И сколько это стоит? — я не могу поверить, что ляпнула такое.

Он потирает лоб.

— Если у вас нет страховки, примерно триста долларов в месяц. Это инсулин. Также вам понадобятся иглы, шприц-ручка с инсулином, если вы не дома, и монитор для контроля уровня сахара.

Я даже не представляю, какой будет счет за больницу, а тут еще и триста долларов каждый месяц, чтобы сохранить Аве жизнь. Очевидно, что выбора у меня нет, я заплачу. Но не имею представления как, это и пугает меня больше всего.

Стеф обнимает меня и говорит слова утешения, говорит, что она мне поможет, но я никогда не позволю ей это сделать. Прямо сейчас я вообще мало что понимаю.

Врач вводит Аве инсулин в живот, показывая мне, как это делается. Я заставляю себя сосредоточиться, пытаюсь прорваться сквозь туман и внимательно слушать. Ава, кажется, ничего не замечает, она лишь слегка извивается, но все так же спит. Стеф тоже внимательно следит за всем, говоря мне, что, возможно, когда-нибудь и ей придется это делать, если я не смогу.

А потом, видимо по доброте душевной, врач отдает мне флакон с инсулином и пакет с иглами и говорит, что этого хватит на месяц. Он так же выписывает рецепт для Авы и говорит мне, что нам все еще нужен монитор, он быстро показывает мне на мониторе больницы как им пользоваться, чтобы убедиться, что уровень сахара в норме. Он так же говорит, что позже я могу воспользоваться услугами медсестры или специального человека, которые снова покажут мне, как все делать правильно, а так же помогут скорректировать ее диету.

Тяжело принять все это, и я не знаю, как справлюсь с этим. Знаю, что мне надо увидеть врача Авы и высказать ему все, что я о нем думаю. Надеюсь, он сможет мне объяснить, как, черт возьми, он это упустил.

Еще несколько часов Ава остается под наблюдением. Время идет медленно, особенно ночью, особенно в больнице.

Постепенно, она начинает выглядеть лучше. Она все еще спит, но ее кожа нормального цвета, дыхание ровное. Медсестра говорит мне, что через час я могу забрать ее домой.

Я смотрю на Стеф, она бледна от усталости.

— Пожалуйста, иди домой, — говорю я. — Я так тебе благодарна, что ты была здесь со мной рядом, но теперь я справлюсь сама.

Она нежно мне улыбается.

— Хорошо. Но только если ты честно этого хочешь.

— Честно, — говорю я ей. — И скажи Линдену, что мне очень жаль.

— Это не твоя вина, — говорит она, вставая со стула и потягиваясь. — И скажи это Линдену сама. Он здесь уже пару часов.

— Что?

— В зале ожидания, вместе с Брэмом, — она хмурится. — Я же тебе говорила, но ты видимо не слышала меня, и не заметила, куда это я бегала каждые пять минут.

Я качаю головой.

— И Брэм тоже все еще здесь? С этой блондинистой шведкой?

— Ха, — говорит она. — Она вытерпела две минуты и заставила Брэма отвезти ее к подруге. Не то чтобы я ее винила. Хотя, я удивлена, что Брэм вернулся. Я посмотрю, сможет ли он отвезти нас с Линденом домой, а потом вернуться за вами.

— Нет, — быстро говорю я, не желая, чтоб кто-нибудь еще что-нибудь делал для меня. — Все в порядке, я возьму такси.

— Никола, — предупреждает она, останавливаясь у двери. — Деньги, которые ты собираешься потратить на такси, лучше потратить на здоровье дочери. К тому же, у него твое автокресло. Уверена, он не против. Милая, позвони мне утром и передай Аве, что я ее люблю. Я приду и что-нибудь принесу ей, а потом мы сможем сходить за лекарствами и прочим. Я отвезу тебя в Target. Уверена, у них хорошая аптека. Если нет, то, по крайней мере, там есть дешевое пиво.

После того, как за ней закрывается дверь, я ощущаю холод и слабость. Я бесконечно благодарна Стеф, что она была здесь, но теперь, когда мы с Авой остались одни, я чувствую, что, наконец, могу побыть самой собой и испытать то, что подавляла всю ночь.

Только слезы не приходят. Ничего не приходит. Я или в шоке, или просто слишком устала чтобы осмыслить эту чудовищную, безвыходную ситуацию – эту гребаную ужасную действительность.

Около трех утра приходит медсестра, проверяет Аву и улыбаясь говорит, что можно идти домой. Она убирает капельницу, и я одеваю ее в ее одежду, добрая медсестра уже почистила ее платье.

Я поднимаю Аву на руки, повыше, так, что она обвивает свои маленькие ручки вокруг моей шеи. Я просто стою и дышу, позволяя своему сердцу немного отдохнуть.

Я выхожу из палаты, иду в холл, и я в шоке, когда вижу, как в зале ожидания сидит Брэм. Он спит в кресле, но он правда здесь, хотя и не должен.

Я минуту смотрю на него. Ноги вытянуты, на нем все еще тот же щегольский костюм, хотя сейчас я замечаю что он надел уродливые носки. На самом деле это выбивает меня из колеи – они коричневые с желтым, на них что-то типа лохнесского чудовища, и они совершенно не сочетаются с его дорогим костюмом (Армани, судя по всему) или тем фактом, что ему за тридцать. Голова откинута назад, кадык выставлен на всеобщее обозрение, глаза закрыты. Он будто в трансе, если б я не слышала легкое похрапывание.

Я подхожу к нему и заглядываю в лицо. Я никогда раньше не рассматривала его так пристально, я ведь не хотела, чтоб он поймал меня – его эго может принять это за то, чего на самом деле нет.

Хотя, полагаю, у него есть полное право восхищаться собой. У него красивое лицо. Темные брови, твердая линия подбородка, идеальные губы, которые растягиваются в идеальную улыбку, хитрые серые глаза, они будто вот-вот откроют тебе какой-то секрет, а не просто поиграют с тобой. Он словно большой кот, очень, очень большой.

Но большие коты опасны, они такие гуляки. Я выпрямляюсь и прочищаю горло.

Он распахивает глаза и пару раз моргает, глядя на меня.

— Который час? — он смотрит на Аву. — Она в порядке?

Я улыбаюсь.

— На данный момент она в порядке. — Я делаю паузу. — Мне жаль, что тебе пришлось нас ждать. Я бы взяла такси.

— Эй, моя невестка попросила отвезти тебя домой, а ради семьи я сделаю все, — ворчит он, вставая. — Я рад, что малышке стало лучше.

Я киваю, не в силах сказать больше. Мы выходим из больницы и идем к машине. После того, как я пристегнула Аву и села, мы оказываемся на дороге, я хочу поблагодарить его за то, что он нас подвозит, но слова застревают у меня в горле.

— Ты в порядке? — спрашивает Брэм, когда я неоднократно прочищаю горло.

— Спасибо, что возишь нас, — говорю я, мой голос больше похож на шепот.

— Не беспокойся об этом, — говорит он. В свете проезжающих машин выражение его лица становится мрачным. — С тобой все хорошо?

Я снова киваю, пытаясь улыбнуться, но давление в носу и в глазах нарастает, и я чувствую, будто разрушаюсь изнутри. Я отвожу взгляд и смотрю в окно, и во второй раз за два дня осознаю, что полностью теряю контроль над ситуацией.

Сначала приходят слезы, рыдания так и рвутся наружу. Мне хочется плакать уже от того, что это происходит перед Брэмом. Перед тем, кого я едва знаю. Я плачу от безысходности, разочарования, этот постоянный вопрос - ну почему я? Вечеринка жалости к себе, я знаю. У меня такие постоянно. За исключение того, что теперь мне страшно за себя и за Аву. Страшно, что для того, чтобы пройти через все это, мне надо полностью изменить свою жизнь.

Брэм ничего не говорит, полагаю, это хорошо. Он просто игнорирует меня, и я надеюсь, что он продолжит в том же духе. Он продолжает вести машину.

И тогда я начинаю говорить. Как только я открываю рот, я понимаю, это ошибка, но никак не могу заткнуться.

— Меня вчера уволили, — говорю я между рыданиями. — Мне оставалась неделя до оформления медицинской страховки. Аренда за мою гребаную, дерьмовую квартиру снова выросла. Машина сломана. А теперь еще и Ава заболела. Она серьезно больна, и я понятия не имею, как я собираюсь платить за лечение, как я собираюсь помочь ей стать лучше, как я вообще собираюсь быть хорошей мамой. Хорошая мама всегда все может, а я не могу. Я просто…ни на что не гожусь. Я не могу сохранить работу. Я получила профессию мечты, но это не практично. У меня нет ничего, кроме нее, но я даже не знаю, как смогу сохранить ей жизнь. Я имею в виду, я не просила о такой ответственности, нет. Но я обещала о ней заботиться, и то, как каждый раз мир словно испытывает меня, это паршиво. — Я делаю паузу, пытаясь придумать что-то позитивное, чтобы остановить слезы, но ничего не выходит. — Инсулин будет стоить триста баксов в месяц. Как я смогу оплатить его, если я едва ли могла платить аренду, а теперь вообще осталась без работы?

В машине полная тишина, слышно лишь мое рваное дыхание. Проходит несколько минут, и Брэм говорит.

— А твои родители?

Полагаю, он имеет в виду, что достаточно долго зависел от денег своих родителей.

Я сглатываю и качаю головой.

— Нет, мама и так помогает, как может. Она два раза в неделю остается с Авой. Но она чертова горничная. Ха, если б ты знал меня, когда я росла, ты бы в это в жизни не поверил. То, кем она стала…Но она сделала кучу ошибок и теперь потеряла все это и….ей не намного лучше, чем мне.

— Понимаю. А отец?

— Он хороший парень. — Я вытираю слезы ладонью. — Но я разговариваю с ним только раз в месяц. Он занимается благотворительностью в Индии и Юго-Восточной Азии. Если у него есть деньги, он помогает.

— Так он может тебе помочь.

— Это не то же самое, — говорю я. — Он помогает тем, кто действительно нуждается.

— Звучит так, будто ты нуждаешься.

Я чувствую, как он смотрит на меня. Я смотрю на свои руки.

— Я не буду у него просить. Не хочу, чтоб он думал, что со мной что-то не так. — Уголком глаза я вижу, как Брэм кивает, и снова молчание. Я чувствую себя хуже, чем раньше.