А почему бы и нет. Это красивое лицо. У нее самые великолепные щечки, полная верхняя губа, которую так и хочется зажать между зубами или чтоб она скользнула вдоль моего члена. Веснушки добавляют ей еще больше привлекательности. И какой бы благоразумной она не казалась, в её темных миндалевидных глазах есть какой-то порочный блеск, он намекает на что-то дикое внутри. Знаю, она притворяется порядочной скромницей, но это лишь фасад. Я это знаю. Я знаю, какими бывают мамочки, как поглощены они бывают своим ребенком, становясь самоотверженными и преданными, они забывают, что они все еще сексуальные создания со своими потребностями.

Я хочу освободить это сексуальное создание. Из клетки. Хочу, чтоб Никола получила удовольствие, которого у нее так давно не было.

Но моя обычная тактика с ней не работает. И не уверен, что будет. И если честно, я не уверен, что это вообще правильно, подкатывать к ней, не говоря уже о том, чтоб ее трахнуть. Абсолютно точно последняя нужная мне вещь, это спутаться с мамочкой-одиночкой, независимо от того, насколько она соблазнительна, независимо от того, насколько замечательный у нее ребенок.

Я просто не могу пойти по этому пути.

Я знаю, чем это заканчивается.

Это длиться и длиться, и становится чем-то, над чем я почти не властен. И это то, что пугает меня. А в моей жизни больше нет места страху.

Я обдумываю пойти к ней и спросить ее, когда она принесла чайник. Знаю, что за пару секунд пойму, видела она меня за действом или нет. Я бы даже не стал стесняться. На самом деле я хочу, чтоб она видела, как я трогаю себя. Может быть, вида меня голого было бы достаточно, чтобы заставить ее смотреть на меня немного по-другому. Ну, то есть я знаю, что хорош, знаю, что у меня есть все, чтобы затащить в постель любую, и знаю, что нужно сделать, чтоб они возвращались снова и снова. Но думаю, ее отвращение ко мне это нечто большее, чем просто гормоны.

Решаю оставить ситуацию с чайником как есть, и разобраться с этим позже. Даже несмотря на то, что я проснулся обновленным, голова у меня не совсем ясная, так что я еду к парку Золотые Ворота и, прежде чем отправиться в зал для бокса, иду на свою обычную субботнюю пробежку. Долбежка груши не приносит столько удовлетворения, как принесла бы долбежка женщины, желательно Николы, желательно сзади, желательно, потянув ее за волосы. Да все равно как.

Когда я возвращаюсь домой, весь такой чистый и модный, стучу в ее дверь, только чтобы вместо нее найти там неуклюжую девушку Лизу.

— Она уже ушла на работу, — говорит та, глядя на меня так, словно я собираюсь выломать дверь и украсть ее добродетель. Что такого Никола ей про меня рассказала?

— Длинная смена? — Спрашиваю я, проверяя время на своих часах. Сейчас лишь около трех дня.

Она кивает, выражение лица остается прежним.

— Ну, полагаю, увижу ее позже.

Дверь закрывается у меня перед носом. Так вежливо.

Но я не собираюсь позволять этому закончится вот так. Я хочу увидеть Николу в действии. Около семи я беру такси в The Burgundy Lion. Я не был там с тех пор, как она туда устроилась, и сейчас самое время нанести визит. В Нью-Йорке я всегда ходил по модным ночным клубам и мартини барам, но глубоко в душе я люблю пивнушки. Есть что-то такое в таких местах, что делает тебя свободным, свободным быть самим собой, оторваться, свободно выражать свои желания, скрыться где-то в темноте. В темноте, с дешевым напитком в руках, все равны. Lion не пивнушка, как таковая, но по выходным он выглядит именно так, словно все собираются тут с единственной целью - как следует оторваться.

Когда я захожу внутрь, меня атакует запах пива и непомерно использованного одеколона. Хоть сейчас и довольно рано, бар практически забит, большая часть народу сидит в кабинках из тикового дерева. Здесь витает какое-то чувство неотложности, словно если вы не придете сюда вовремя, шансы затащить кого-то в постель резко уменьшатся, вместе с остатками вашего пива.

И там, во всем этом хаосе, я вижу Николу за стойкой бара. Она стоит спиной ко мне, волосы убраны назад, обнажая прекрасную обнаженную кожу шеи и верхнюю часть спины, выглядывающую из майки свободного покроя. Она деловито двигается, чем бы она ни занималась, кучка парней толпится вокруг бара, теребя в руках чеки. Они, так же как и я, следят за каждым ее движением.

Что-то внутри меня загорается словно уголь, и я проглатываю неожиданный приступ ревности. Не могу вспомнить, когда последний раз чувствовал подобное, но тут до меня неожиданно доходит, я ведь могу быть не единственным, кто хочет забраться к ней в трусики. Я, конечно, знаю, я не один такой, но казалось, пока она не стала здесь работать, она была в относительной безопасности от этих блуждающих взглядов.

Я совершенно помешался, но все ж иду к бару, протискиваюсь между парнями, кладу руки на барную стойку.

Я стою рядом с каким-то бакланом со светлыми, прилизанными волосами, он мог бы составить конкуренцию Заку Моррису. Он посылает мне «отвали» взгляд, но я не обращаю на него внимания. Мои глаза направлены на нее. Они могут думать, что я здесь, чтобы достать выпить, но это не так.

Она поворачивается, ставит на стойку четыре бутылки пива и улыбается парням, пока говорит, сколько с них. Мне хочется ревновать уже только из-за одной этой улыбки, хоть я и знаю, что это только для галочки. Потом, когда они оплачивают счет, ее глаза порхают ко мне, хороший бармен всегда ищет следующего клиента, и, когда она видит меня, то выглядит удивленной. Она в шоке.

Может быть это и хорошо.

— Брэм, — говорит она, тут ее улыбка становится шире, и больше я не ревную. Я чувствую себя охрененно гордым. Потому что это не «дай мне хорошие чаевые, ты, придурок» улыбка, это «я действительно рада тебя видеть» улыбка.

Пожалуйста, Господи, пусть это будет именно такая улыбка.

— Привет, — говорю я, внезапно чувствуя себя онемевшим. — Думаю, пришел увидеть тебя в действии.

Ребята берут пиво и отворачиваются. Я замечаю, что они не оставили чаевые, вероятно потому что влез я и завладел ее вниманием.

Я протягиваю руку и хватаю Зака Морриса за плечо.

— Слушай, — говорю я, он выглядит так, словно хочет на меня плюнуть. — Только потому что у тебя нет шансов отправиться с ней сегодня домой, это не значит, что ты не должен оставить ей чаевые.

— Брэм, — тихо предупреждает Никола, она смотрит широко открытыми глазами

— Итак, — продолжаю я, обращаясь к задроту, игнорирую ее, — плати, если думаешь, что обслуживание было хорошим. Я все видел. Оно было хорошим.

Задрот смотрит на мою руку на его плече, но я выше и больше, и у него…эти хреновы пакли на голове. Он смотрит на одного из дружков, который быстро выхватывает из сдачи пятерку и кладет на стойку. Я убираю руку, и они направляются к угловому столику, стреляя в меня глазами, пока идут. Можете стрелять сколько влезет. Если я жив после смертельных взглядов Николы, я могу пережить и это

— Брэм, — снова говорит она, выговаривая мне, когда я поворачиваюсь к ней. — Все было нормально.

— Не было, — отвечаю я. — Они должны были оставить тебе чаевые, но твоя улыбка для меня была гораздо красивее той, которая досталась им. Ревность заставляет мудаков делать идиотские вещи.

Она закатывает глаза, перебрасывая полотенце через плечо.

— Знаешь, я здесь уже достаточно долго, чтобы кое-что понять.

— А еще я знаю, что ты работаешь здесь неполный день и чаевые для тебя чертовски важны. Я же говорил, это будет тяжело.

Теперь появился намек на улыбку, просто слегка приподнятая губа.

— Это было легче, пока ты не оказался здесь.

Я наклоняюсь вперед на стойку, пока мои глаза не оказываются на одном уровне с ложбинкой ее груди. Она и этот мой совет послушала. Покажи эти классные сиськи и получишь чаевые. Но я ведь джентльмен, поэтому смотрю ей в глаза. Даже в этом свете я могу разглядеть множество оттенков коричневого, как они вытягиваются в трепещущие линии, стремясь к зрачкам, зрачкам которые расширяются, будто ей нравится то, что она видит.

Лучше бы, черт побери, тебе нравилось то, что ты видишь, думаю я, желая, чтоб мы были не здесь, а лучше у нее или у меня, попивая вино. О, все те вещи, которые я мог бы сделать, чтобы попытаться сломать эту стену. Я бы зубами вытаскивал кирпичик за кирпичиком, пока она не стала бы кричать мое имя.

Словно видя непристойные картинки в моей голове, она краснеет и отводит взгляд.

— Ну, ты здесь, что будешь пить? — ее голос слишком уж приветливый. Она вернулась в режим вежливого бармена.

— Сделай мне что-нибудь, — выпрямляясь, говорю я. — Что угодно. Коктейль Брэм МакГрегор.

— Не думаю, что для этого у нас достаточно эго, — говорит она.

Я ухмыляюсь.

— Полагаю, у меня его хватает, да? Хотя, я серьезно. Сделай мне что-нибудь кисленькое.

Она поднимает идеальную бровь.

— Кисленькое? Думала, ты парень, который предпочитает сладенькое.

— Во мне нет ничего сладенького, и ты это знаешь.

Но судя по тому, как она на меня смотрит, могу сказать, что она с этим не согласна.

— Может быть, сладкий шот, — приходит она к выводу, разглядывая мое лицо словно головоломку. — Но он определенно будет острым.

— Хорошо, детка. — Говорю я. — Сделай свой лучший шот.

Несмотря на то, что за мной уже образовалась небольшая очередь (другой бармен это Джеймс, и он выглядит занятым), Никола не торопится, пытаясь понять, каков на вкус Брэм МакГрегор. Так хочется, чтоб она узнала этот вкус. Я видел ее милый, розовый язычок, думаю, она может отлично отхлестать меня. Говорю ей, что она должна добавить немного соли для вкуса, и клянусь, ее щеки становятся малиновыми.

Когда она, наконец, заканчивает, то пододвигает напиток ко мне.

— Вот это я называю Брэм МакГрегор. В основном пряный, с каплей сладкого и соленого.