* * *

Сослуживцы уговаривали Юлю выйти на работу сразу после похорон, чтобы не тосковать дома. Она же, вопреки просьбам и наставлениям, оформила очередной отпуск. Именно этот отпуск они собирались вместе с Родиком провести в Турции, но, когда муж наконец соизволит явиться домой, ни в какую Турцию они не поедут. Нет, ничего такого про возвращение Родиона Юля никому не говорила. Она была полностью в своем уме и не хотела, чтобы о ней составилось неправильное впечатление. Пусть все думают, что ей в кайф рыдать дома в одиночестве. Она рыдать не станет. Она будет ждать Родика и во время ожидания обдумывать, что же все-таки произошло. Юле виделась во всем случившемся какая-то чудовищная ошибка, это был специально срежиссированный кем-то спектакль. Главный герой был действительно мертв, от этого никуда не деться. Но что-то во всем было неправильно, начиная с того же оранжевого шнура...

* * *

Прошли положенные девять поминальных дней, потом сорок. Юля уже вышла на работу, с ней носились как с восставшей со смертного одра, но ничего существенного, что могло бы пролить свет на смерть Родиона, в голову так и не пришло. Согласившись наконец, со всеми, Юля начала называть мужа умершим, а себя вдовой. Она даже стала ездить на кладбище, где на свежем холмике пока стоял стандартный тяжелый крест с обсыпкой из каменного боя и фотографией Родиона на круглой керамической пластинке. Юля вглядывалась в лицо на керамике, но временная фотография была сделана некачественно, оказалась какой-то размытой, и молодой женщине каждый раз приходилось заново убеждать себя в том, что она сидит именно у могилы безвременно ушедшего мужа. Однажды ей даже удалось заплакать. Она посчитала это хорошим знаком. Может быть, вместе со слезами выльются из души физически ощущаемая изматывающая неопределенность, недоверие к окружающей жизни вообще. Она решила, что в следующий приход уберет все эти венки из искусственной хвои и целлулоидных роз, а вместе с ними траурные ленты и принесет живые цветы.

По пути с кладбища к дому Юля купила бутылку какого-то китайского сливового вина интенсивного фиолетового цвета. Девчонки из винного отдела посоветовали. Вино оказалось сладким и тягучим, как ликер. Родику понравилось бы. Он любил экзотические напитки. Любил... да, пора признаться себе, что Родик не вернется. Он умер. Умер.

Фиолетовое сливовое вино совершило в Юлином организме определенное действо, и она наконец заплакала. Сначала чуть всхлипнула, потом охнула, как бабы в кино над пришедшей с фронта похоронкой, а потом зарыдала так, что, наверное, слышно было соседям сверху, снизу и со всех сторон. Потом она оторвалась от стола, кое-как поднялась с кухонной табуретки и побрела в спальню. Там Юля рухнула на неуместно широкую супружескую кровать. Плакать в подушку было сподручнее. Она не заметила, как уснула.

Очнулась Юля от того, что почувствовала чье-то прикосновение. Открывать глаза не хотелось. Мало ли что приснится. Лучше подумать о чем-нибудь не таком смущающем. Например, о том, как ей придется завтра подписывать у начальства акты об окончании работ. Наверняка этот зануда, Николай Ильич, будет придираться к каждой букве. Впрочем, действие китайского сливового вина продолжалось. Юля удивилась, но ее все еще покачивало, будто на легких волнах. А уж если покачиваться – никак не с Николаем Ильичом...

– Юлюшка... – легким дыханием пронеслось рядом с ней.

Тело женщины напряглось. Именно с такой интонацией произносил ее имя Родик. Но его нет... Нет! Юля несколько дней назад твердо решила, что он умер.

– Я люблю тебя, Юлюшка! – услышала еще более отчетливо и в ужасе распахнула глаза. Над ней нависло лицо Родиона.

– Я, наверное, выпила целую бутылку... – вслух сказала Юля, глядя прямо в глаза того, кто представлялся Родионом.

– Да, и это хорошо, – прошептали знакомые губы. – Я всегда буду приходить к тебе, когда ты выпьешь немного вина.

Эти знакомые губы принялись ее целовать, нежно и невесомо, как бывает во сне. Юля не могла понять, страшно ей или хорошо, да и что там разберешь – в этом сне. Потом поцелуи ночного пришельца стали делаться все осязаемей и горячей.

– Родик, – охнула Юля и обняла склонившегося над ней мужчину за шею. – Я знала, что ты...

Он не дал ей договорить, потому что поцеловал в губы. А дальше уже вообще ничего не надо было говорить, поскольку гораздо лучше неистово прижиматься к любимому телу, отдаваться ласкам и поцелуям обожаемого мужа, ласкать его самой.

– Я не сомневалась, я всегда знала... – несколько раз начинала Юля, но Родион ни разу не дал ей договорить. И она наконец поняла, что ему все ясно без ее дурацких слов, а потому не надо тратить время на разговоры, надо целовать каждую клеточку любимого тела, надо распахнуть ему навстречу все свое естество и не думать ни о чем, кроме счастья их любви.

* * *

Утром Юля проснулась от звонка будильника и с трудом раскрыла глаза. Веки были тяжелыми и сильно припухли. Тут же вспомнилось китайское фиолетовое вино, молодая женщина сказала вслух:

– А не надо было так надираться! – Она тут же прихлопнула рот рукой. Родик же, наверное, еще спит. Как хорошо, что он опять с ней! Всем врагам назло!

Юля потянулась к подушке мужа и испуганно замерла, опершись на неудобно вывернутую руку. Рядом с ней никого не было. Подушка Родиона лежала ровным, пухлым, ничуть не примятым прямоугольником. Рука все же не выдержала, дрогнула, Юля упала носом прямо в центр подушки мужа. Она пахла чистым бельем. Тем самым новым порошком, который она купила совсем недавно, с белыми бабочками на желтой пачке... Но она должна была пахнуть Родиком! Он же был с нею этой ночью. Да что там подушка! И на простыне должны остаться следы, потому что они оба даже не ходили в ванную, чтобы не размыкать объятий, хотя раньше после любви всегда принимали вместе душ.

Юля откинула одеяло. Простыня была девственно чиста, даже почти не смята. Женщина осмотрела двуспальное одеяло. Пододеяльник тоже был чист, его перечеркивали хорошо заутюженные складки. Постельное белье почему-то не сохранило и следа ночного интима. Это было жестоко. Слишком жестоко! Юля готова была поклясться, что провела ночь с мужчиной! И не просто с мужчиной, с собственным мужем! Да, но кому нужны ее клятвы? Все считают ее мужа умершим. Умершим... Да она и сама уже как-то с этим смирилась... Неужели Родик ей приснился? Видимо, так... Она вчера выпила слишком много кошмарного вина... Китайского... А кто знает, что эти китайцы туда подмешивают? Может, оно вовсе и не сливовое, а с какой-то дурманной отравой...

Юля выбралась из постели и прошлепала босыми ногами на кухню. Бутылка так и стояла на столе, а рядом с ней – чайная чашка с отколовшейся ручкой, из которой она пила. Да, она вчера поленилась доставать фужер, пила из битой чашки, как какая-нибудь алкашка. Считается, что женщины спиваются быстрей мужчин. Юле теперь стало понятно почему. Если после возлияний к одиноким женщинам в постели приходят почти настоящие любимые мужчины, не грех и выпить... Она повертела в руках красивую темно-бордовую бутылку с нарисованными на этикетке смазливыми китаянками, держащими в руках ветки цветущей сливы. Якобы сливы... Потрясла бутылку над чашкой. Вытрясла пару капель. Неужели она выпила целую бутылку, ничем не закусывая? Похоже что так...

Юля покатала на дне чашки яркие фиолетовые капли и вдруг резким движением опрокинула ее надо ртом, выпятив вульгарным ковшиком нижнюю губу, чтобы ничего не упало мимо. Пряная капля обожгла рот и растаяла на языке. Теперь этот вкус всегда будет ассоциироваться с фантастически прекрасным сном, с любовью Родика...

Молодая женщина испугалась, что сейчас опять расплачется, веки и без того были будто ватные. Надо же идти на работу... Конечно, сослуживцы ее поймут – не так давно похоронила мужа и наконец прочувствовала всю горечь одиночества... Но горечи почему-то не было. И чувства одиночества тоже. Не было и слез. Лишь слегка пощипывало язык.

Делая чайные примочки на опухшие веки, Юля уже знала, что после работы пойдет в тот же самый магазин, купит точно такого же китайского вина и выпьет сразу целую бутылку без всякой закуски. Возможно, она сходит с ума, но все же хочет, чтобы этой ночью к ней снова пришел Родион.

Вино лезло в Юлю с трудом. Оно уже не казалось вкусным и пряным, как вчера, и слишком явно отдавало синтетическими отдушками. Но Юля героически выпила бутылку. Как лекарство. От одиночества. Как средство, приманивающее фантом любимого мужчины. Всплакнуть, как вчерашним вечером, не удалось. Да и до настоящего вечера было далеко. Всего семь часов. Спать не хотелось. Чувство опьянения почему-то задерживалось. Наверняка вино оказалось паленым. То, вчерашнее, было настоящим, а это... Бездарная подделка. Размешали в воде российское сливовое варенье и добавили немного спирта. С такой бурды любимый мужчина не приснится.

Юля хотела включить телевизор, чтобы как-то развеяться, но пропиликал звонок входной двери. Молодая женщина усмехнулась. Неужели после паленого пойла фантомы любимых приходят, как обычные люди, через дверь, предварительно деликатно позвонив?

Она поднялась с табуретки, ее повело в сторону. Вот, значит, на что подействовало вино: на координацию движений. С трудом перебирая ногами и держась за стенки, Юля доползла до двери. Она долго возилась с замком, но когда все-таки его открыла, вздрогнула так, что ударилась головой о косяк. Ее подхватили руки Родиона. Впрочем, нет. Сознание оставалось совершенно ясным. К ней пришел вовсе не обожаемый муж. Зачем-то явился его брат – Эдик.

– Ну, мать, ты и нарезалась. – Эдик осторожно повел Юлю в глубь квартиры. Поскольку первой на пути была кухня, он туда и свернул. Усадив вдову брата на мягкий кухонный диванчик, он взял в руки пустую бутылку сливового вина, повертел в руках и сказал:

– Зачем пьешь такую дрянь?

– Не твое дело, – огрызнулась Юля.

– Мое! Ты мне не чужая!