— Слушай, — спросила одна из них, — а этот ушел?

— Кто?

— Ну, как его — Хэм Дэйвис.

— Ушел. Вильбер за ним и возвращался.

Я узнал их по голосам: с этими вильбретками я развлекался, когда смотрел кино.

— Ну, и как он тебе?

— Кто?

— Да Хэм.

— Так, серединка наполовинку. Я вообще такая: если кто мне сильно нравится, тогда я что-то чувствую, а если так — лежу себе и думаю о своем.

— А я только с Лонни и кончаю; он один меня заводит. Если б тут таких бабок не платили, драпанула бы отсюда, как пить дать.

— А то я не знаю! Я вот вчера вечером вспомнила магазин, где работала, — так чуть не разревелась. Я ведь чего желала: из дома вырваться да в звезды пробиться — представляешь? Ну и получила свое: торчу теперь здесь вместо декорации. Да по мне лучше на кассе в магазине сидеть, чем трахаться тут со всеми, кого Вильбер приводит.

— Во мне, бывает, так и свербит: вернуться бы в Туллахому да устроиться на бензоколонку. Честно, уехала бы, если б не бабки. Мать-то у меня в больнице, а отец — да он в жизни никогда не работал, а тут еще сестрица родила по новой — так у ребенка круп, кашляет до посинения. А муж ее даже ничего и не сказал — смылся, и все дела. Чего я им пришлю — они на это и живут.

— А то я не знаю! У меня у матери такой артрит, что встать не может, а папаша сидит себе, смотрит телек да пиво хлещет. А Орен — это брат мой — подался в армию: захотел, понимаешь ли, героем стать — ну и погиб во Вьетнаме. На мину наступил. В закрытом гробу хоронили.

Долго еще рассказывали они друг другу о своих родственниках, которые, казалось, все до единого или уже умерли, или еще болели, или были безработными. Покончив с кошмарами Туллахомы и Льюисбурга, вильбретки переключились на собственные беды, которых обнаружилось великое множество, вслед за чем заговорили о контактных линзах, комнатных растениях и дешевой распродаже в магазине "Рич-Шварц".

Дождавшись, когда они наконец ушли, я отправился к себе. На душе у меня было неспокойно. На своей кровати под балдахином я прометался всю ночь. Подумать только, даже здесь, в этом, можно сказать, храме плотских утех, женщины всего лишь симулируют любовь! Неужели они не чувствовали того, что чувствовали мы с Вильбером? Мне казалось, что я так и не сомкнул глаз, но когда я проснулся, было уже около полудня и лучи солнца струились сквозь шторы. Я выглянул в окно: широкая, с массивными перилами, лестница спускалась от виллы к смотровой площадке, огороженной фигурной решеткой и уставленной декоративными урнами. В тени сосен стояли садовые скамейки, а на скамейках сидели, глядя на озеро, вильбретки в бикини во главе с Вильбером, облаченным в просторный халат. Рядом на тележке стояли стаканы с "кровавой Мэри" и тарелки с яйцами бенедикт.

Я поймал себя на том, что пересчитываю присутствующих — все ли в сборе? Да, все — и я, повинуясь внезапному порыву, бросился на второй этаж, в комнаты вильбреток. Конечно, это был не самый умный поступок, но когда бы еще представилась такая возможность — побывать внутри гарема? Не может быть, чтобы эти вильбретки говорили вчера всерьез, не может быть, чтобы они не были так же переполнены вожделением, как мы с Вильбером. Интересно, что я сейчас найду в их комнатах? Я бежал, перескакивая через две ступеньки, на второй этаж вдоль отделанных под старину стен, и в воображении моем уже рисовались какие-то хлысты, кожаные сапоги и искусственные члены. Обнаружил я, однако, совсем иное. Я промчался по этим комнатам в таком темпе, что сперва даже ничего и не понял, и лишь потом, через несколько часов, уже вернувшись домой и отправившись на пробежку, я сумел воссоздать подробную картину. Три из шести комнат были просто в беспорядке, а три в ужасающем беспорядке. Потребовалось бы не меньше недели на то, чтобы разобрать все эти сваленные в одну кучу носильные вещи, рок-журналы, пакетики с печеньем и полупустые коробки с ватными тампонами. Что еще запомнилось? Ну, во-первых, густой кошачий дух и множество скачущих котят; потом еще был щенок кокер-спаниеля, который вышел мне навстречу, жалобно скуля; чучела животных — их был добрый десяток; какие-то цветастые балахоны а ля хиппи; куколки-херувимчики; большие цветные фотографии влюбленных пар: он и она, взявшись за руки, идут вдоль берега, по полю, мимо церкви; карточки мальчиков, оставшихся дома; картинки с изображением Христа. И ничего, буквально ничего, что указывало бы на порочные наклонности владелиц этих комнат. Вильбреткам нужно было одно: чтобы кто-нибудь их холил, согревал и любил — ни больше ни меньше.

Эта ночь во дворце Вильбера Вейкросса занимала мои мысли на протяжении нескольких месяцев. Как могло получиться, что мы все казались такими близкими друг другу, а на самом деле были такими далекими? Это было выше моего понимания; но однажды, чисто случайно, ответ все-таки был найден. Я сидел в самолете, летевшем из Нашвилла в Торонто, и, перелистывая какие-то журналы, наткнулся на статью, озаглавленную "Вы и ваши гормоны". Бегло проглядев ее, я уже готов был двинуться дальше, но тут мое внимание привлек один абзац. В нем говорилось о тестостероне. Что это такое, я представлял себе довольно смутно, но чем дальше читал, тем больше убеждался, что именно тестостерон руководил всей моей жизнью. У меня было такое чувство, какое, наверное, было у Архимеда, когда он погрузился в ванну, или у Ньютона, когда он сидел под яблоней.

Раньше я всегда считал, что женщины испытывают такую же сильную страсть, как и мужчины, только они научились эту страсть скрывать — по-видимому, из-за боязни частых беременностей. Такое объяснение вполне устраивало меня, пока я был молод, но со временем в нем начали обнаруживаться определенные пробелы. Почему это женщины, принимающие противозачаточные средства, спрашивал я себя, выказывают ничуть не больше страсти, чем их способные к зачатию сестры? Последний удар по моей теории был нанесен в ту самую ночь у Вильбера, когда вильбретки не только не смогли угнаться за нами, мужчинами, но даже и не пытались этого сделать. А тут, в статье, все объяснялось просто и ясно: страсть, оказывается, вызывается тестостероном, а тестостерон — это мужской гормон. То есть, в небольших количествах он имеется и у женщин, поэтому-то у них иногда все-таки возникают желания, но у мужчин его гораздо больше — вот и желания у них проявляются значительно чаще. Впрыснуть любой женщине побольше тестостерона — и она начнет бросаться даже на женщин вокруг. Выкачать тестостерон из мужчины — и мысли его унесутся подальше от секса. Приставить к мужчине пяток-другой женщин, и уровень тестостерона у него резко подскочит. Вопросы, которые мучили меня на протяжении сорока лет, свелись к химии.

Не удивительно, что женщины делают вид, будто секс их особенно не интересует: он и вправду их не интересует. И не удивительно, когда матери говорят своим детям, что секс — это бяка: они и в самом деле так думают. Я злился на женщин за то, что я им нужен меньше, чем они мне, но к кому я испытывал настоящую ненависть, так это к их подпевалам — моралистам мужского пола. Так и хотелось взять автомат и разделаться со всеми этими краснобаями, проповедующими целомудрие. Кем бы они ни были — педиками-теоретиками или просто маменькиными сынками, — в любом случае это были предатели, изменившие своему полу, и автоматная очередь пошла бы им только на пользу. Откуда эти безволосые тела, эти писклявые голоса? Да если бы их семенники вырабатывали столько тестостерона, сколько полагается нормальному мужчине, они бы только и делали, что гонялись за бабами, а не кричали бы на каждом углу, как это дурно.

К тому времени как мы приземлились в Торонто, я был уже настолько взбешен, что когда вечером в баре рядом со мной села какая-то блондинка, мне захотелось не познакомиться с ней, а взять за горло и задушить. Ну, уговорю я ее отдаться, размышлял я, — и что? Она просто променяет свое тело на что-нибудь еще: на мои деньги, на мое время, на мое сочувствие. "Вы пробовали здешний банановый ликер?" — негромко спросила меня блондинка. "Пошла ты в жопу", — ответил я и сам удивился: это был чуть ли не единственный случай в моей сознательной жизни, когда я так грубо ответил. Пожав плечами, блондинка взяла свой стакан и отошла. Потом, наверно, будет рассказывать подружкам, как налетела на гомика. Откуда ей знать, что никакой я не гомик — просто вся она у меня теперь как на ладони. Секс — отличная вещь, и не дело позволять бабам дурачить людей с его помощью.

Лора Гейл, Этель, вильбретки — да пропади они все пропадом! С меня довольно. Если Сара Луиза потянется ко мне в постели, я сделаю как она хочет, чтобы избежать скандалов. А нет, и не надо: когда станет невтерпеж, я призову на помощь свою старую, верную подружку — мою руку. Она-то уж никогда мне не надоедала, никогда не предавала, никогда не использовала меня для достижения своих целей.

Так совершилось мое третье прозрение, за которым последовало четвертое — имевшее отношение к моим друзьям.


Итак, женщин для меня больше не существовало, и, чтобы заполнить образовавшийся вакуум, я решил обратиться к своим старым друзьям. Друзей у меня было много — некоторые из них работали вместе со мной в банке, но большинство занималось другими делами. И почему только я так мало с ними виделся все эти годы, почему избегал встреч со старыми товарищами? Я стал звонить им по телефону, и, иногда за обедом или попивая мартини, мы смеялись, совсем как в прежние времена, выявляли изъяны мирового устройства и расходились такие довольные, словно изъяны эти нами уже устранены. Впрочем, большей частью беседы у нас тянулись вяловато. Куда девалось былое остроумие, былое ощущение надежды? Мы разговаривали о своих детях, у которых в жизни все шло вкривь и вкось; о своих профессиях, в выборе которых мы так жестоко ошиблись; о своих приятелях, которые слишком много пили, толстели и ругались с женами. Как правило, после таких встреч мне становилось грустно — грустно настолько, что через какое-то время я бросил звонить друзьям. И все-таки было приятно чувствовать, что они где-то есть — ведь друзей не бывает слишком много.