Два прокола подряд — такое со мной случалось редко, и поэтому идти домой как-то не хотелось. Не может быть, чтобы здесь нельзя было найти стоящую девочку. На Йоахимштрассе мне приглянулась одна брюнетка. Пока мы разговаривали, я успел осмотреть ее с обеих сторон и убедиться в отсутствии бородавок. Кроме того, она была хороша собой, сказала, что у нее приличная комната и что никакой спешки не будет — и все это за двадцать марок. Я согласился. Комната и вправду оказалась проветренной и по-своему уютной. Пока мы раздевались, я все время гадал: какая неприятность ждет меня на этот раз? Фигура у девушки была красивая, под стать лицу. Она даже сдержала свое слово и не поторапливала меня. И неважно, что она не притворялась страстной, что смотрела куда-то в потолок, — она была такая прелестная, что меня это не волновало. Когда все кончилось, она не спеша стала одеваться. Мне с ней настолько понравилось, что я уже был готов назначить новое свидание, но тут она натянула на себя свитер, и я увидел на рукаве черную повязку, которую раньше то ли не заметил, то ли решил, что это такое украшение.

— Надеюсь, что это не траурная повязка? — спросил я.

— Траурная, — ответила она.

— А можно узнать, по кому траур?

— Муж у меня умер на прошлой неделе.

До этой минуты я был целиком поглощен ее красотой и ни на что другое просто не обращал внимания, но теперь я вспомнил, что девушка не сказала за все время и двух слов, ни разу не улыбнулась. Я-то подумал, что она вообще такая вялая, а, оказывается, это у нее от горя.

— Уже надо уходить или еще есть время, чтобы выпить? — спросил я.

Она безразлично пожала плечами, и я налил две рюмки коньяку.

— Как это случилось? — спросил я.

— Ну, что тут рассказывать? Белокровие у него было. К концу так ослаб, что я таскала его на себе в уборную. Похудел он сильно, иначе б не смогла. Вот, посмотри, — и она вынула из сумочки две фотографии. На одной она стояла рядом с молодым мужчиной на морском берегу, на другой сидела у его постели, только теперь мужчина этот был худ как щепка.

— Где он скончался?

— Дома. Из больницы его выписали — врачи уже были бессильны. У нас в доме живет медсестра, она делала ему уколы. Когда он умирал, мы с мальчиками были рядом.

— С какими мальчиками?

— С детьми. У нас их двое — Манфред и Эгон. Одному восемь, другому десять. Они мужественно держались — старались при мне не плакать. А я старалась не плакать при них. А вот когда они пошли в школу — тут уж я разревелась.

Ее речь показалась мне вполне интеллигентной, и я спросил:

— Это все, чем ты зарабатываешь?

— Нет, — ответила она, — я еще работаю в книжном магазине — в Шонеберге, на Хауптштрассе. Когда Хорст лежал в клинике, мне хотелось, чтобы лечили его как следует, в частной клинике, а страховки на это не хватало. Вот я и сказала ему, что мне повысили зарплату, а сама стала ездить сюда. Хорст умер, и мы вместе с мальчиками поехали покупать ему гроб, и там стоял один за тысячу марок, и мальчики захотели именно его. Сперва я решила, что нет — куплю подешевле, а потом передумала: ведь отца-то хоронишь один раз в жизни. Похороны вышли хорошие. Перед тем как бросить в могилу землю, Манфред с Эгоном сказали несколько прощальных слов. Потом они еще спрашивали меня: как я думаю, доволен ли был бы папа? После похорон я подсчитала все свои расходы — выяснилось, что я должна пять тысяч марок. Так что теперь приходится работать здесь каждый вечер.

— И сколько времени тебе потребуется, чтобы расплатиться?

— Не знаю. Живем мы скромно. Наверное, год-два. Мне пришло в голову, что, может быть, она рассказала все это нарочно, чтобы разжалобить клиента и выманить побольше денег, но сочувствие мое было совершенно искренним, и я решил: что ж, если это и обман — пускай будет обман. Я вытащил пятьдесят марок и спросил:

— Может, это тебе пригодится?

— Не надо, — ответила она. — Я не прошу милостыни.

— Да возьми же.

— Нет, не надо.

— Может быть, встретимся еще раз?

— Если хочешь. Но я не советую. Со мной не очень-то повеселишься.

Прощаясь на улице, она сжала мне руку и слабо улыбнулась. Я долго смотрел ей вслед.

Когда я проснулся на следующее утро, на душе у меня было муторно. Увидев с балкона, как люди, живущие в соседних домах, целыми семействами отправляются в церковь, я подумал, что нуждаюсь в некоем руководстве свыше. Но обратился я не к Богу, а к маленькому божку. Этот божок был со мной с самой моей юности. Я звал его Великим Счетчиком Очков. Это он заведовал моими вожделениями, это он следил, чтобы я ни на минуту не расслаблялся, хотя сам я с удовольствием занялся бы чем-нибудь еще; чтобы я потратил две тысячи, которые дал мне Саша Савицкий, на шлюх, а не положил их в банк. Это он вчера подсчитывал мои очки. Вот уже лет десять я чувствовал, как он парит надо мной, но понял, чего он от меня хочет, лишь тогда, когда узнал в Монтеррее ту самую русскую поговорку: "Всех баб на свете не перетрахаешь, но к этому нужно стремиться". Вот почему он стегал меня хлыстом и в церкви, и в библиотеке, и на занятиях. "Что ты здесь прохлаждаешься, Дэйвис? — обращался он ко мне. — Вон, смотри, сколько там девочек. Иди к ним. На чтении книг много очков не заработаешь". А когда я отправлялся к тем женщинам, он откладывал в сторону свой хлыст, доставал Великий Протокол, куда заносил все мои очки, и что-то писал там — например, следующее: "Задал Дэйвису хорошего кнута, чем привел его в возбуждение".

Но теперь — с меня довольно. Я устал от Великого Счетчика и решил объясниться с ним напрямую.

— О Великий Счетчик Очков, — обратился я к нему, — вот уже много лет я терплю твои выходки, слушаясь тебя во всем и никогда не жалуясь, честно путаясь со всеми девками. О Великой Счетчик, я знаю, мне никуда от тебя не деться, но не можешь ли ты дать мне передышку хоть на день, хоть на неделю, а может, и на месяц? У меня ведь еще ни разу не было отпусков. Обычно я и сам не прочь поволочиться, но вчерашний вечер был последней каплей. Первые две шлюхи были омерзительны до тошноты, а последняя — жалостлива до слез. Знаешь, чего бы я так хотел? Я хотел бы повстречать девушку, с которой было бы о чем поговорить и которая была бы мне дорога. С тех пор, как я расстался с Сарой Луизой, я вел себя как последний кретин. Когда ты найдешь мне такую девушку, обещаю снова начать бегать по бабам. Пока же я буду поступать согласно собственным желаниям. А если это не устраивает тебя, о Великий Счетчик, можешь катиться куда подальше.

Впервые в жизни я высказал своему божку все, что я о нем думаю, и, надо сказать, немного испугался, что сейчас он меня как следует взгреет. Но Великий Счетчик только повертел в руках хлыст и сконфуженно удалился.

Главным моим желанием было посмотреть Берлин. От проведенного накануне вечера остался такой неприятный осадок, что от Курфюрстендамма я решил держаться подальше. Свой поход я начал ни больше ни меньше как с Далемского музея, который находился рядом с нашим домом. Там я познакомился с творчеством как французских художников — начиная с Фуке и кончая Ренуаром, — так и немецких — начиная с Фридриха и кончая Коринтом. Потом, сам тому удивившись, я отправился на Кёниген-Луиз-платц и совершил экскурсию по ботаническому саду, где пожалел, что со мной нет Нади — она объяснила бы мне, как называются разные деревья. Пожалел я об этом и час спустя в зоопарке — там она могла бы посмеяться над зверями. Выйдя из зоопарка, я прошел через Тиргартен до Колонны Победы и вскоре оказался у Бранденбургских ворот. Прямо перед ними находился советский памятник: бронзовая статуя солдата, окруженная танками и пушками, принимавшими участие в битве за Берлин. Пока я глядел на памятник, началась смена караула, и я подумал, что вряд ли у меня получился бы такой же гусиный шаг, как у этих русских солдат. Затем я осмотрел ярмарочный комплекс, радиобашню, олимпийский стадион и замок Шарлоттенбург.

Вечером, сидя в пивной на Унтер-ден-Айхен, я подсчитал, что отмахал, наверно, миль восемнадцать. Мне подали вареную свинину, и это было первое, что я съел за весь день. За второй кружкой пива я понял, что влюблен в Берлин. На подставке для кружки я попробовал было записать, почему так случилось, и, надо сказать, некоторые из соображений показались мне вполне разумными. Однако, допивая четвертую кружку, я зачеркнул все от начала до конца. Я не знал, почему мне так хорошо в Берлине. Просто было хорошо — и точка.

На следующее утро, готовясь приступить к работе, я ожидал, что на то, чтобы войти в курс дела, у меня уйдет один-два месяца, что, может быть, даже придется пройти какой-нибудь специальный курс. Мистер Суесс, однако, только рукой махнул.

— Ничего сложного в этом нет, — сказал он, оторвавшись от юмористической странички в "Старз энд страйпс".[52] — Допрашивать умеет кто угодно.

— Но, сэр, я ведь совсем ничего не знаю.

— Ну, вы, я вижу, человек сообразительный, быстро разберетесь, что к чему. Попросите Маннштайна, чтобы он дал вам какого-нибудь источника, и задайте ему несколько вопросов. Штука нехитрая.

— Какие именно вопросы я должен задавать, сэр?

— Ну там, о танках, об орудиях — о чем хотите. Иногда полезно использовать какой-нибудь предыдущий отчет — тогда на ответы уходит меньше времени и почти весь день остается у вас свободным.

— Сэр, нельзя ли мне сначала поприсутствовать на нескольких допросах?

— Пожалуйста, если хотите. Поговорите с Бекманном и Колем — это хорошие работники. А завтра приступайте к допросам. Вам у нас понравится, Дэйвис. Мы тут дружно живем.

— Не сомневаюсь, сэр.

— Если свободны в следующее воскресенье, милости прошу ко мне на завтрак. Все наши будут.

— Благодарю вас, сэр.

Он протянул мне свою мягкую, пухлую руку и внезапно заторопился: "Ну, мне пора". Времени было полдевятого, и все анекдоты были уже прочитаны.