— Это уж что-то совсем непотребное, — начала она, — даже для тебя.

— Слушай, оставь меня в покое, мне и так тошно.

— И не подумаю. Если помолвка имеет для тебя хоть какое-то значение, я имею полное право высказать все, что думаю.

— Ладно, только, пожалуйста, покороче.

— Так вот, "промежду нами"…

— Прошу тебя, не надо об этом.

— В плане свободы слова, ты что ж, думаешь, ты лягешь, а я буду молчать, и вообще?

— Послушай, возможно, в Соне и есть что-то жалкое, но ты-то кто такая, чтобы над ней издеваться? Сам Эйзенхауэр иногда делает грамматические ошибки, а уж людей, говорящих "в плане" и «лягем», и подавно полно. Это ведь элементарно. Это что, все, что тебя интересует?

— Как это… ах, да — в эмоциональном плане, и вообще. Да, интересует. Меня, в частности, интересует, остались ли у тебя хоть какие-то чувства ко мне, пока ты там развлекался со всем этим отребьем.

— Но должен же я с кем-то общаться! Я ведь не монах. Да и ты сама тоже не сидишь безвылазно дома. Если тебе не нравятся девушки, с которыми я встречаюсь, разыщи мне кого-нибудь получше.

— В плане вкуса — это твое дело.

— Знаешь, в чем твоя беда? Ты воображаешь, будто ты — английская королева. Так вот, мы живем в Америке, а в Америке главное — это каков человек внутри. И если ты презираешь Сэнди за ее фигуру, Джейн — за ее внешность, а Соню — за грамматические ошибки, то хрен с тобой.

— Повторяю: в плане вкуса — это твое дело.

Днем, когда мы с Уэйдом ехали через пустыню на север, я спросил его:

— Тебе не кажется, что мы плохо поступили?

— Ты о чем?

— Ну, что обманули этих девушек.

— Почему ты считаешь, что мы их обманули?

— Они бы не сделали всего этого, если бы знали, что мы больше к ним не приедем.

— В таком случае это они нас обманули. Значит, они хотели показаться более соблазнительными, чем есть на самом деле.

Я задумался и немного погодя ответил:

— По-моему, это было нечто вроде сговора: они кое-что сделают, если и мы тоже что-то пообещаем. А теперь мы отказываемся выполнить то, что от нас требуется.

— Ну и что?

— Ты думаешь, это правильно?

— Я думаю, что мы получили от них столько же, сколько и они от нас. Ты ведь слышал, как они сказали, что так хорошо в Калифорнии еще ни разу не гуляли. Они побыли принцессами — правда, всего один день, но все же это лучше, чем никогда. И потом — либо им понравилось с нами спать, либо нет. Если понравилось — отлично, если нет — зачем было притворяться?

Я промолчал, и Уэйд, видимо, подумал, что я с ним не согласен.

— Послушай, — продолжал он, — мужчины и женщины постоянно обманывают друг друга. Такова жизнь. Мужчины обманывают женщин, говоря им о том, чего нет — о своей любви, о том, что готовы выполнить любое их желание. Женщины обманывают мужчин, притворяясь, будто они красивые, сексуальные и элегантные. Когда они мажутся косметикой — это обман, когда надевают подбитый ватой бюстгальтер — это обман, когда делают вид, что у них оргазм, — это тоже обман. Можно прожить всю жизнь, занимаясь только тем, что лгать женщинам, и все равно они оставят тебя в дураках.

"Нет, — подумал я, — все-таки здесь что-то не так. Не может быть, чтобы весь мир жил по этим законам".

Однако после нашего следующего приключения я был готов согласиться, что Уэйд кое в чем прав.

— Ладно, с демократками мы погуляли, — сказал однажды Уэйд, — теперь попробуем с республиканками. — "Гулять с демократками" на жаргоне того времени означало видеться с девушками второго сорта — как это было в Лос-Анджелесе. — На следующие выходные едем в Сан-Франциско. Твою девицу зовут Глория Чейс, мою — Фиби Уэнтворт.

И Уэйд рассказал мне о них все, что ему удалось узнать от своего приятеля, биржевого маклера, который и устраивал нам это свидание. Я стал было слушать, но скоро совершенно запутался в названиях многочисленных школ и колледжей. Где только они ни учились — и в Вассаре, и в Уэллесли, и в Стэнфорде, и в Смите! Одно я уяснил твердо: связи у этих девушек такие, каких у меня, наверно, никогда не будет.

В Сан-Франциско мы всегда останавливались в «Николае» — небольшой русской гостинице на Буш-стрит. Номер на двоих стоил там гроши, а Юнион-сквер и Ноб-Хилл были буквально в двух шагах. Своим товарищам по школе мы, надеясь поразить их воображение, говорили, что живем "в одном уютном заведении, между "Марком Хопкинсом" и "Сен-Фрэнсисом".[20] На самом деле «Николай» был ничем не лучше студенческого общежития, за одним исключением: в холле всегда было полным-полно русских, которые часто приглашали нас выпить с ними чаю. Мы сидели вокруг самовара, обсуждали разные новости, и они говорили нам, как далеко мы продвинулись в изучении русского языка.

То, что номер стоил дешево, в этот наш приезд оказалось очень кстати: все деньги, которые нам удалось наскрести, предполагалось потратить на Глорию и Фиби. Нас предупредили, что девушки привыкли ходить в самые лучшие места. Целую неделю мы обсуждали, куда их повести, и сошлись на том, что пить коктейли на крыше «Марка» пошло, а лучше пойти в коктейль-холл отеля «Фэйрмонт», что, впрочем, было не менее пошло. Мы просмотрели список ресторанов, по разным причинам дали отставку «Эрни», "Барделли" и "Голубой лисице", остановившись в конце концов на "Амелио".

Оказалось, однако, что девушкам все это совершенно безразлично. Они были давнишние подруги, даже однажды совершили вместе кругосветное путешествие, но последние месяцы совсем не виделись. Фиби только что вернулась из какого-то потрясающего теннисного лагеря, а Глория была переполнена впечатлениями от поездки в Индию и на Цейлон. Затем они обменялись новостями об общих друзьях, которыми, казалось, были все без исключения жители Сан-Франциско, Барлингема и Сан-Матео. Какое-то время мы с Уэйдом пытались следить за их беседой, ожидая, когда можно будет вставить хоть слово, но так и не дождались. Иногда одна из девушек оборачивалась к нам и говорила: "Мы, наверно, страшно много болтаем", — и на нас обрушивалась очередная порция сведений о каких-то людях, которые то сходились, то расходились, то решали остаться в Сан-Франциско и работать в семейных фирмах, то ожидали первенцев, то находили себе теплое местечко в музеях. Наконец Уэйду это надоело.

— Что нового пишут из дома? — спросил он меня.

— Так нечестно! — воскликнула Фиби. — Ну, конечно, мы, наверно, страшно много болтаем! — И тут же вернулась к рассказу о какой-то Джэн Дэбни, которая подцепила в Риме очаровательного мальчика.

После ужина девушки предложили поехать в гости к их друзьям. Когда мы проезжали мимо клуба "Пасифик юнион", им на минуту пришла в голову мысль туда заглянуть — оба их семейства были членами этого клуба.

— Впрочем, не стоит, они ведь никого здесь не знают. — Глория говорила о нас с Уэйдом так, как будто мы отсутствовали. — Им тут не понравится. — Из чего я заключил, что для гостей мы еще сойдем, но никак не для клуба.

В конце концов мы подъехали к какому-то дому на Телеграф-Хилл, где жили эти самые друзья; фамилия их была Уоррен. Богато обставленная квартира занимала два этажа, из окон были видны огни ночного Сан-Франциско. Гостей собралось не меньше ста человек, но все они как бы растворялись в огромных залах и прочих помещениях. "Зачем одной семье столько комнат?" — подумал я. Вокруг сновало множество слуг — явно восточного вида — с подносами, уставленными напитками. Кто-то играл на роя Шопена. Не успели мы войти, как Фиби тут же воскликнула: "Гляди, вон Диди с Чарльзом", — и в мгновение ока обе девушки исчезли.

Мы с Уэйдом выпили одну за другой несколько рюмок виски.

— По-моему, это была не лучшая идея, — сказал Уэйд.

— По-моему, тоже.

— Ладно, пошли общаться. — И мы отправились бродить по комнатам.

В следующие два часа я познакомился с людьми, носившими такие звучные фамилии, как де Лимур, Мейн, Уилсон, де Тристан, Робертсон, де Гинье и Стент. Когда они узнавали, что я из Нашвилла, то казалось, испытывали какое-то чувство досады. Один из них спросил: "Это там, что ли, поют всякие народные песни?"; "А что вы имеете против негров?" — поинтересовался другой, и я отвечал: "Да, народные песни там поют"; "Лично я против негров ничего не имею". Вскоре к нашей компании присоединился какой-то бойкий, весьма упитанный парнишка.

— А я вам говорю, — начал он с места в карьер, — что у нас лучшая команда второкурсников на всем Западном побережье. К тому же за нас играют Tapp и Стюарт. Так что можно считать, что кубок у нас в кармане.

— Да, команда у нас неплохая, — согласился кто-то, — но в Калифорнийском университете все-таки лучше.

— У кого это "у нас"? — спросил я парня, стоявшего рядом.

— В Стэнфорде, — ответил он. — Ты что, не знаешь, кто такие Билли Tapp и Билл Стюарт?

— Нет.

— Tapp — лучший защитник на всем Западном побережье, а Стюарт в прошлом году принял больше всего передач.

— А потом у нас самая длинная скамейка запасных, — сказал кто-то еще, и все заговорили о футболе.

— Для папаши Уолдорфа это будет неплохой сезон.

— Да ты что! Он ведь потерял Ларсона, Хэнифана и Хейзелтайна.

— А у калифорнийцев — ни одного нового игрока.

— Да Питт их разобьет в пух и прах!

Я немного растерялся от этого словопрения, но все-таки решил тоже вставить слово:

— А вот Ред Сэндерс, который сейчас играет за калифорнийцев, раньше играл за Вандербилтский университет.

— Неужели? — спросил бойкий толстяк. — А все-таки Чак Тейлор — потрясный тренер. — И все снова заговорили о шансах стэнфордской команды.

Потом от футбола перешли к политике.

— Слышали, что отколол Гуди? — спросил какой-то парень, который, видно, только что подошел.

"Гуди" — было прозвищем Гудвина Найта, губернатора Калифорнии. Я, конечно, никогда не учился в Калифорнии, но тем не менее знал, что четверо представителей этого штата баллотировались на пост кандидата от республиканской партии на будущих президентских выборах в 1956 году. Это были Найт, Ноулэнд, Уоррен и Никсон, и каждый из них имел в Сан-Франциско своих почитателей. Я спросил у ребят, что они думают насчет Эйзенхауэра — будет ли он баллотироваться на следующий срок?