Барт хлопнул ладонью по одной из верхних коробок.

– Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Может, выберешь сама первую?

– Ничего себе предложеньице.

– А что, если мы найдем нужное в первой же коробке? Ладно, начнем с этой. – Он взял верхнюю коробку и поставил ее на пол.

Миган прочитала этикетку, написанную черным маркером: «Школьные годы Миган в Ориндж-Бич».

– Здесь, должно быть, школьные выпускные ежегодники, фотографии класса, моя форма лидера команды поддержки, букетик сухих цветов с платья на выпускном вечере и прочая ерунда.

– Как знать. – Барт достал из кармана перочинный нож и разрезал клейкую ленту. Наверху лежала большая фотография ее и Джеки в нарядных платьях, приобретенных ими специально для выпускного школьного вечера. Барт взял фотографию и стал ее рассматривать. – Да вы здесь прямо как две сестры.

Миган посмотрела на фотографию и вдруг выпустила ее из рук. Джеки должна была бы быть сейчас здесь. Они вместе должны были бы смотреть на снимок, смеяться и болтать о ребенке, которому предстоит вскоре появиться на свет. Слезы подступили к ее глазам.

– Я не могу, Барт. Это выше моих сил.

Барт вскочил и взял ее руки в свои.

– Смотри, дождь перестал. Не пойти ли нам прогуляться и глотнуть свежего воздуха?

Он открыл дверь, и порыв ветра ударил им в лицо. Миган шагнула за порог и хотела было облокотиться о перила, но раздумала и встала поближе к стене. Круговой балкон вокруг купола был узкий, не шире двух шагов, он находился всего на этаж выше ее спальни, но виды отсюда открывались невероятные и совсем не такие, как с ее балкона.

Может, потому что тут создавалось ощущение, будто стоишь на высоте на самом краю, и от этого захватывало дух. Кроме того, балюстрада здесь была очень низенькой. Стоило наклониться слишком низко, и можно спланировать вниз и разбиться насмерть. Это место не для юных, слабых и чувствительных.

– Я бы не хотел стоять здесь в бурю, – проговорил Барт, обходя балкон по кругу и проверяя перила на крепость.

– Это верно, но отсюда здорово запускать самолетики и мыльные пузыри. Когда бабушка разрешила мне подниматься сюда, мы этим развлекались. До седьмого класса одну меня сюда не пускали, а когда разрешили, предупреждали, чтобы не подходила близко к перилам.

– Жаль, что не захватили бумаги. Я такие планеры делаю.

– Не сомневаюсь.

– Ты когда-нибудь занималась любовью в куполе?

– Ишь ты, все-то тебе надо знать.

– Занималась. По улыбке вижу. Неужели счастливчик Джон?

– Ради Бога, Барт! – Она понимала, что он пытается вывести ее из депрессии, которая навалилась на нее при виде фотографии с Джеки. И у него, как всегда, получилось. Ей уже стало легче, и она снова была готова продолжать делать что нужно, чтобы вся эта история поскорее закончилась.

Но есть здесь что-то такое, что она хотела бы прояснить.

– Скажи, ты еще не отказался от мысли, что покушения на мою жизнь как-то связаны с гибелью Джеки?

– Не совсем.

– Но твой босс явно полагает, что к Джошуа Карауэю это не имеет никакого отношения.

– Мы с ним и раньше расходились во мнениях. Из кабинета дела видятся не совсем так, как отсюда. Если покушения не связаны со свидетельскими показаниями Бена против Карауэя, они чем-то связаны с тобой и Джеки. Она погибла от взрыва. Проходит месяц, и кто-то начинает охотиться за тобой. Слишком все совпадает по времени, учитывая этого ребенка.

– Я любила ее, как сестру, Барт. Она была моей единственной близкой подругой, но ничего подтверждающего твою теорию я не могу придумать.

– Может, ты просто чего-то не помнишь.

– Да нечего помнить! Мы не брали денег взаймы. У нас не было никакого общего бизнеса. Никакого любовного треугольника. Никаких темных тайн из прошлого. Ничего. – Она сделала шаг к перилам, ободренная тем, что Барт все проверил.

Он подошел сзади, обхватил ее рукой за пояс и проговорил в самое ухо:

– Если бы я жил в свое время в Ориндж-Бич, хотел бы я быть частью такой тайны.

– Ты же здесь сейчас. – Она повернулась, обняла его за шею и, встав на цыпочки, поцеловала. Все это временная отсрочка, которая потом будет лишней мукой. Она не представляла себе жизнь с ним, как, впрочем, вообще жизнь с мужчиной. Но сейчас он ей нужен.

Он прижал ее к себе. Ветер раздувал ее рубашку и играл волосами. Что там самолетики и мыльные пузыри по сравнению с этим невероятным мигом в объятиях Барта на балконе купола.


Миган потянулась и подняла манжету рукава, чтобы взглянуть на часы. Они здесь уже три часа, и у нее ныла каждая косточка. Сколько можно ковыряться в этих бесконечных коробках и просматривать бумагу за бумагой, от самодельной открытки, которую она подарила бабушке на Валентинов день, когда ей было пять лет, до старой газеты с рекламой хлеба. Она даже отупела от усталости.

Она вынула рекламу чопорного старомодного купального костюма и глупо по-девчоночьи захихикала.

– Представляешь такой в «Спорт иллюстрейтед»? У Бемби все прикрыто до колен.

Барт достал очередную коробку.

– Чего это ты расхихикалась? Уж не плеснула ли себе в чай ликерчика?

– Ты что, ребенку вредно. Просто одни от усталости становятся злые как черти, а я дурею. Видел бы ты меня после затянувшегося ночного заседания: я хохочу не останавливаясь.

– Я так от усталости превращаюсь в маразматика. Сижу, злой на весь мир, и дуюсь.

– Ты никогда не бываешь маразматиком. Ты же плюшевый мишка.

– Кто – я? Я покажу тебе плюшевого мишку. – Он поиграл мускулами, схватил коробку и швырнул ее на пол, грозно ткнув в нее ножом. – Никто еще ни разу не назвал агента Барта Кромвеля плюшевым мишкой и при этом остался в живых.

Миган снова глупо захихикала.

Барт покачал головой и разрезал ленту на коробке. На этой коробке не было никаких ярлыков, но она, судя по всему, была доверху набита старым тряпьем. Он вытащил первую вещь и показал ей. Это была солдатская форма, вероятно дедушкина, времен Второй мировой войны.

Барт просунул руки в рукава мундира.

– Мне нравится. Тебе это что-нибудь напоминает?

– Ничего.

– Напрягите ваши мозги, леди, не то мне придется взяться за вас.

– Слова, слова.

– Я тебе покажу слова. – Барт сбросил китель и извлек из коробки французский берет. Ударив им по колену, надел его. – Вуаля, мадемуазель, а это вам, – сказал он, протягивая ей широкополую шляпку с цветочками.

– Мерси, месье. – Она спародировала его акцент и взяла шляпу. Цветы завяли и сыпались, вуаль была порвана. Миган надела ее. – Что поделываешь вечерком, солдатик? А то развлечемся?

– Прости, но я здесь с хихикающей женщиной на сносях. Дай телефончик, я потом звякну.

Миган игриво хлопнула его по руке.

– А что там еще? – Она сама наклонилась над коробкой и стала копаться в содержимом. Потянув за лоскут красного шелка, она вытянула длинное, до пят, вечернее платье с кружевной отделкой на глубоком декольте.

– Готов спорить, его выбирал твой дедушка.

– Несомненно. Жаль, я его никогда не видела. У бабушки всегда глаза были на мокром месте, стоило ей вспомнить о нем. Они, говорят, очень любили друг друга.

– Как это водится между супругами.

– Наверное. – Она запустила руку в коробку, пытаясь найти какую-нибудь интересную вещичку. Ей уже не верилось, что они найдут что-то полезное для расследования. – Боже мой, ты только посмотри на это.

Барт помог ей извлечь из коробки еще одно платье.

– Свадебное платье!

– Это бабушкино. Я видела ее старые фотографии. Если бы я знала, что оно здесь, давно достала бы.

Она приложила платье к себе и тут же остановилась. Барт смотрел на нее так, будто видел впервые.

– Ты прямо как неземное видение. Вся в белом, в кружевах, чистая.

Он сказал это таким глухим голосом, что ей даже стало не по себе. Словно магия платья позволила ему увидеть в ней что-то такое, чего в ней нет.

– Не думаю, что это платье предназначалось женщине на девятом месяце, – ответила она как можно более беззаботно. – Придется найти кого-нибудь, чтобы шел передо мной, прикрывая мой живот.

– Ты и беременная выглядишь прекрасной невестой.

– Кто из нас плеснул хмельного в чай? – Она бросила платье в коробку, затем сняла шляпу и отправила ее туда же. – Время просить Барта дать нам передышку – проговорила она, положив руки на живот. – Хорошенького помаленьку. Верно, малышка?

Странное выражение на лице Барта не изменилось, а скорее усилилось.

– Ты подумала о том, чтобы оставить ребенка?

Вопрос ошеломил ее.

– С какой стати ты спрашиваешь?

– Мне так показалось. Это, конечно, не моего ума дело, но ты явно привязана к ребенку и из тебя вышла бы дивная мать.

– Дивная мать? Да откуда мне быть дивной матерью? – На секунду ей стало не по себе, и она поспешно отвернулась.

– Ты не твоя мать, Миган.

– Я и без тебя знаю. Я – это я, только от этого не легче, когда дело касается брака и материнства.

Барт подошел к ней и взял ее за руки.

– Это пустые слова, ты сама знаешь.

– Я не могу оставить ребенка. У меня слишком серьезная работа. Мне приходится постоянно ездить. Какой тут грудной ребенок. Я и не знаю, как их кормят.

И вдруг как гром с ясного неба на нее обрушилось то, от чего она все время отмахивалась. Она хочет этого ребенка больше всего на свете. Отдать его – значит оторвать что-то живое от сердца. Но она боится, боится, что у нее ничего не выйдет, что она не далеко ушла от своей матери.

– Прости, Миган. Я действительно лезу не в свое дело.

– Ты прав. Это не твое дело, Барт. Продолжай здесь ковыряться, если хочешь, а я пошла вниз.

– Я с тобой. Не хочу, чтобы ты спускалась одна.

Он взял ее за руку, и они пошли к лестнице. Больше они не говорили о Джеки и ребенке. Только у Миган на сердце кошки скребли, хотя она уже смирилась с болью, смирилась с мыслью, что ей не суждено иметь и любить этого ребенка. Точно так же она когда-то смирилась с мыслью, что ее мать не такая, как все. Что ей не суждено говорить с ней по душам и делиться своими горестями и радостями.