– Ты что, не в настроении? Не ушиблась? – спросил Батанов.

– Я не ушиблась. Мне не больно. Мое настроение вас не касается. Вы же по другому поводу пришли, товарищ капитан? Слушаю вас!

Кузина уставилась на Костю сверлящим взглядом. Она не узнавала себя. Такая милая девушка, с легкой раскосинкой в глазах, с летящей походкой – и вдруг налетела на хорошего и доброго парня в черном камуфляже. Батанов покраснел от негодования.

– Ты чего взъелась? Давай, работай! – Он повернулся на пятках, но задержался и проговорил сквозь зубы: – Возьми в канцелярии дело. Тебе расписано.

И ушел. Алина смотрела на дверь, мысленно пытаясь высказать все, что она не смогла сказать вслух. Батанов не из тех, кому можно наговорить гадостей. Он начальник. Маленький, но начальник. А маленькие – они хуже больших. Навредят так, что всю жизнь будешь изжогой мучиться. Кузина погрозила двери кулаком, помахала руками, разгоняя злость, и побрела в канцелярию. Там ее ожидала еще худшая напасть. Недаром говорят, хочешь нажить врагов – иди к женщинам.

* * *

В канцелярии Алину не любили, ее там вообще с трудом переваривали. Когда она приходила за документами, коллектив канцелярии в полном составе вставал с рабочих мест и уходил в запойное чаепитие. Женщины пили чай с удовольствием, сладострастно причмокивая и шурша фантиками, и искоса, но нагло поглядывали на Алину, давая понять, что она пришла не вовремя. Кузина крутилась как уж на сковороде, роясь в регистрационном журнале и делая вид, что все в порядке. Покопавшись с четверть часа в бумагах, лежащих на барьере, она уходила с пустыми руками.

На сей раз опасения оказались напрасными. Женщины несказанно обрадовались, увидев Алину, и, разом отставив чашки, всем коллективом бросились к барьеру, разделявшему оперативный состав и канцелярский люд на две половины. Хотя бывало пусть и чрезвычайно редко, эти половины сближались. Всего два раза в год. Десятого ноября и Восьмого марта. В день полиции и день женской солидарности против всего человечества. Алина никак не могла понять, против чего решили солидаризироваться женщины всей страны, пока не догадалась, что они объединяются ровно на один день против мужского шовинизма. Все остальные дни года канцелярия и оперативная составляющая отдела пребывали в состоянии холодной войны с редкими мирными передышками.

– А-а, Кузина! А мы тебя ждем! – радостно вскричала самая старшая из сотрудниц канцелярии.

Крикунью звали Марья Петровна. Пегого цвета, неопределенного возраста – то ли ей за семьдесят, то ли за сорок. Раз на раз не приходится. Сегодня Кузиной повезло. Марья Петровна выглядела сорокалетней, симпатичной и с кудряшками.

– Здравствуйте! – улыбнулась Алина, понимая, что совершает ошибку.

Не нужно было улыбаться. Это ни к чему. Лишнее это. Она здесь чужая. Здесь трудно прижиться. Надо ждать, пока все здесь станет своим. И эта ужасная Марья Петровна, и не менее ужасный Батанов, и все-все-все. А пока они выглядят на одно лицо. Что поделать – режим секретности.

– Вот, держи! – торжествующе произнесла Марья Петровна. – А тут распишись.

Алина, не глядя, поставила подпись.

– Благодарю, – сухо сказала она, стараясь не смотреть в глаза Марье Петровне, но та норовила уловить взгляд девушки.

– Если не поймаешь – уволят!

Алина не обернулась. Она знала, что так и будет. Ей поручили дело, чтобы был повод для дисциплинарного взыскания. Кузина давно знала, что говорят у нее за спиной: дескать, занимает чужое место, инициативу не проявляет, службой не интересуется. Уходит домой ровно в шесть, как будто в канцелярии работает. Алина злилась, но ничего не могла поделать. Она пыталась узнать, чем занимаются мужчины, с чего начинают рабочий день, чем заканчивают, но ничего не поняла, а наблюдения за мужским поведением завели ее в тупик. Так и просиживала Кузина целыми днями в своем закутке, стараясь определить, что же ей нужно в этой жизни. Больше всего Алину злило, что оперативники не замечают ее дивной красоты. Она ведь красавица. Так почему они даже не пытаются добиться ее расположения? Вопрос…

* * *

В детстве Алина посещала кружок танцев и всегда была уверена, что красиво ходит. Не так, как все. Вот и сейчас Кузина вышагивала по коридору, как учили на уроках танцев, пребывая в уверенности, что идет красиво, как по подиуму. Со стороны все выглядело иначе: стараясь быстрее добраться до кабинета, Алина, как цапля, выкидывала поочередно ноги. Вообще-то Кузиной было страшно. Она точно знала, что не справится с заданием. И никто с ним не справится. Оно и мужчинам не по плечу. Алина чуть не заплакала по дороге, но потом спохватилась. Только этого не хватало. Все ждут, когда она расхнычется и начнет жаловаться на судьбу. Не дождетесь! Кузина резко свернула направо. В углу за железной дверью находился кабинет Константина Петровича Батанова. У него секретная работа, ему положена отдельная дверь. Здесь все строго. Сигнализация, барьеры, вертушки.

Алина с трудом пробралась через металлические прутья, хотя они выглядели мирными и безопасными. Постовой подмигнул, мол, проходи-проходи, мы не кусаемся. Кузина подтянулась и стала еще выше. Постучала, потом дернула на себя тяжелую дверь, но та не поддалась. Алина немного поборолась с неповоротливым чудовищем, но бесполезно: дверь оказалась сильнее. Кругом тишина, ни звука, ни шороха. Как на том свете. Вдруг кто-то рывком рванул дверь на себя, и Алина тяжело ввалилась в кабинет Батанова и… густо покраснела. Напрасно она боролась с тяжелым металлом. Дверь открывалась легко и в противоположную сторону. В небольшом помещении стоял густой запах табачного дыма, казалось, здесь только что курил десяток прожженных курильщиков. Но это было обманчивое впечатление. Здесь курили когда-то давно, много и в затяжку. Сейчас закон никто не нарушал, но запах остался.

В кабинете был полумрак. В низком кресле прикорнул немолодой мужчина. Один глаз полуоткрыт, второй спрятался: непонятно, то ли спит, то ли притворяется. Костян же сидел в начальническом кресле с высокой спинкой.

– Константин Петрович, а что я должна с этим делать?

Алина подала ему на вытянутых руках пухлый том в обложке коричневого цвета.

Оперсостав обращался к Батанову по имени, и только одна Кузина обязана была называть его по имени и отчеству.

– В смысле? – удивился Батанов.

От Алины не укрылось, что его удивление было притворным.

– В смысле – с делом. Вот с этим, – она мотнула головой, демонстрируя коричневую папочку.

– Работай! Работать надо. И смыслы сами найдут тебя, – глубокомысленно изрек Батанов и повернулся к мужчине, сидящему в кресле.

– Слышь, Степаныч, какие опера нынче пошли: спрашивают, что им делать, какие-то смыслы ищут, – ухмыльнулся Батанов и подмигнул Степанычу.

– А где опера́? Эта, что ли – опера́? Это целая о́пера, а не опера́. Костя, так это она теперь будет угоны раскрывать? С такой далеко пойдешь, если полиция не остановит. Тебя с должности турнут, если ты на угоны таких оперо́в ставить будешь!

Алина со злостью посмотрела на Степаныча. Кто этот человек, что ему надо? Не стесняясь, хамит в лицо девушке. Женщине. Хотя, как говорит Батанов, в полиции нет женщин и девушек, есть только сотрудники.

– Степаныч, так это ж не опер. Она – оперэсса! – глумливо заявил Батанов.

Алина с папкой на вытянутых руках стояла чуть поодаль от мужчин. От обиды что-то дрогнуло в ней, и из папки посыпались неподшитые листы бумаги. Алина бросилась поднимать рассыпавшееся дело. Батанов и Степаныч молча наблюдали. Во время этой унизительной сцены раздался оглушительный звонок. Мощный аппарат сотрясался от трезвона. Батанов выдержал паузу и осторожно снял трубку:

– Слушаю.

Алина собрала бумаги и выпрямилась. Внутри ярким пламенем горела обида. Слезы собрались у края век, словно размышляя, вылиться потоком или немного подождать. Подождать. Немного. Алина загнала слезы поглубже и подальше. Нельзя, чтобы мужчины увидели, как она плачет.

– Степаныч, ты посиди тут, а я в дежурку сбегаю. Там проверяющие нагрянули!

Батанов исчез, забыв о существовании Алины Кузиной. Она постояла, недоумевая, что ей делать дальше: выйти или дождаться Батанова, затем повернулась к выходу. На пороге запнулась и резко обернулась.

– Степаныч! Так что же мне делать с этим? – воскликнула она, вкладывая в слова как можно больше нежности и отчаяния одновременно, рассчитывая растопить этим коктейлем суровое мужское сердце.

– Кому Степаныч, а кому Виктор Степанович! – отрезал обладатель сурового сердца.

– Виктор Степанович, ну, подскажите! Что, вам жалко, да? – заныла Алина, полагаясь на интуицию.

В эту минуту ей казалось, что именно этот мужчина одним словом способен разрешить все ее проблемы. Он с виду невзрачный, смешной, но Батанов перед ним заискивает.

– Девушка, а скажите мне вот что, – Степаныч прищурился, – зачем вы в уголовный розыск пришли?

Алина поняла, что Степаныч ерничает. В уголовный розыск Алину Кузину прислали по разнарядке из ведомственного университета. Она не одна такая. Всего по районам разбросали двадцать девчонок. Сколько на курсе было, столько и распределили по отделам. У кого была волосатая лапа, тех взяли в главки и управления, у кого не было – тех в отделы. Землю месить. Так шутили преподаватели в университете. Впрочем, сначала Кузину отправили на штабную работу и в другой отдел. Но там она не прижилась. Теперь в оперативники зачислили. А что делать – не сказали.

– А что не так? – парировала Алина.

– Да все не так, – вздохнул Степаныч, – могла бы на подиуме выступать. Ноги за деньги показывать. Нынче много желающих посмотреть на такую красоту. Ногатую…

– На подиуме свои звезды, им и без меня тесно, – отшутилась Кузина и подошла поближе к Степанычу.

Тот поспешно отодвинулся вместе с креслом.

– Ну ладно, ладно, – примирительно улыбнулся Степаныч, – тебе поручили дело, ты и занимайся им. Ты теперь – оперуполномоченная!