— Так ведь и всю жизнь можно проспать! — как всегда, очень убедительно заявила Маша и решительно сдернула с нее одеяло. — Вставай!

— Вот интересно знать, — Ольга с завистью посмотрела на сопящую на кресле-кровати Александру, — почему ты сестрицу не будишь? Жалко родную кровиночку?

— Мне тоже интересно знать, у кого неприятности, у нее или у тебя?

— Какие у меня неприятности? — Ольга моментально вскочила с постели, решив, что спросонья действительно забыла что-то важное.

— У кого фотографию амфибии украли?

— Фу ты! Напугала! — выдохнула Ларионова и тут же снова улеглась в постель, решив заснуть назло этой сумасшедшей Машке, но глаза почему-то совершенно не желали закрываться. Тогда Ольга села, спустив босые ноги на пол, и сказала: — Уверяю тебя, Калинкина еще и не думала просыпаться, несмотря на все катаняновские неприятности. Давай позвоним ей попозже, а!

Маша с обиженным видом пожала плечами, и Ольга, чтобы загладить неловкость, решила расспросить москвичку о Добровольском.

— Маш! Ты лучше расскажи, как вы… как у вас… ну, словом, как у тебя все получилось с нашим Пашкой… раз уж мы все равно не спим…

Если сравнить данный разговор двух девочек с шахматной партией, то Ольгин вопрос можно было бы приравнять к рокировке в длинную сторону. Она ловко подменила один обсуждаемый объект другим, да еще таким, о котором Машка готова была говорить очень долго, уходя от фрекен Бок все дальше и дальше, в самую длинную сторону.

— Я сразу, еще на платформе вашего вокзала, заметила, что он на нас запал, — моментально забыв про чужие проблемы, отозвалась Маша. — День, правда, еще сомневалась, на кого: на меня или на Александру, но уже на дискотеке все стало ясно.

— Что именно? — осторожно, чтобы не сбить с рассказа москвичку, спросила Ларионова.

Маша улыбнулась так довольно, как улыбалась кошка Амалия в Ольгином сне, когда облаяла ее и отогнала от аквариума.

— Стало ясно, что моя сестрица его заинтересовать не может, поскольку ему не нужны легкие победы.

— И как ты сразу умудрилась это вычислить?

— Так это же у него на лице написано!

— По-моему, ничего у него там не написано, разве что родинка над губой будто нарисована, — не согласилась Ольга.

— Ты не понимаешь! Не зря я хочу быть менеджером, причем, может быть, как раз по подбору персонала в фирмы. Я людей насквозь вижу! Я сразу увидела на ихтиандрообразном лице одного из ваших Ихтиандров, то есть на Пашкином, скуку, когда он смотрел на девчонок.

— Ты хочешь сказать, что раз ему понадобилось каких-то четыре дня, чтобы уломать тебя пойти с ним на концерт, то это и есть трудная победа?

— С чего ты взяла, что он поверил в свою победу? Я ему сказала, что мы с Александрой давно мечтали побывать в Октябрьском зале и что неплохо было бы, если бы он отдал ей свой билет, поскольку сам он в Питере живет постоянно и в этот зал всегда успеет.

— А он что?

— А он сразу стал вилять. Это, мол, последний концерт какой-то заезжей группы, что он давно мечтал увидеть ее живьем, что нам с Александрой он завтра же купит другие билеты и т. п. и т. д.

— А ты?

— А я стала говорить, что пусть тогда идет на эту группу с братом, а мы с Александрой и без него можем купить себе любые билеты.

— А он?

— А ему крыть было больше нечем, и он начал откровенно меня уговаривать.

— И ты тогда уговорилась?

— Ничего подобного! Тогда я стала предлагать ему сводить в Октябрьский Панасючку или любую другую нашу девчонку.

— Слушай, Машка! Я ничего не понимаю! Нравится тебе Павел или нет?

— Очень даже нравится, — смущенно опустила глаза Маша, и было такое впечатление, будто до этого с Ольгой разговаривал совсем другой человек.

— Так чего же ты… Зачем его мучила?

— Я же тебе уже сказала! — Маша опять приобрела решительный и независимый вид. — Если бы я сразу согласилась, то в зал-то мы, конечно, сходили бы, но после он вряд ли куда-нибудь меня пригласил. Ему бы стало скучно со мной, как с остальными.

— И сколько времени ты собираешься таким образом дурить ему голову?

— По-моему, таким, как Павел, это наверняка надо делать всю жизнь, — весьма печально предположила Маша.

— А ты уверена, что тебя настолько хватит? Это ж нужна сумасшедшая сила воли!

— Ну… пока мы в Питере, я уж точно продержусь, а за жизнь, конечно, не ручаюсь. Да и что загадывать на всю жизнь? Мы скоро уедем. А ты ведь знаешь поговорку: «С глаз долой — из сердца вон!» И между прочим, еще совершенно неизвестно, кто из нас охладеет первым, он или я.

— Да-а-а, — протянула Ольга. — Я не устаю тобой восхищаться, Машка! Но ты все-таки скажи: что ты чувствуешь при всех этих твоих с Пашкой играх? Неужели тебе хорошо? Неужели не хочется просто любить без всяких премудростей?

— Еще как хочется, — вздохнула Маша. — Но если я выбрала Павла, то иначе, к сожалению, нельзя. Между прочим, он ведь даже и не догадывается, что я его сама выбрала… — Она опять вздохнула, а потом лукаво посмотрела на Ольгу: — Это небось твой Сашка уже прослезился и в любви признался по полной программе.

Ольга мгновенно покраснела так, что защипало в носу и ей отчего-то самой захотелось плакать.

— Можешь не отвечать! — расхохоталась в полный голос Маша. — Все и так ясно! Я еще вчера все просчитала, когда вас на лестничной площадке увидела. У Сашки было такое лицо, будто он только что продал тебе душу!

— А у меня? — улыбаясь сквозь сладкие слезы, спросила Ларионова.

— У тебя? — Маша, на минуту задумавшись, смешно сморщила носик. — А у тебя — будто тебе уже выдали аттестат о среднем образовании с пятерками по всем предметам.

Тут уж Ольга не выдержала и тоже громко рассмеялась.

— Вот противные! Поспать не дадут! — возмутилась разбуженная шумом Александра и села на кресле-кровати. — О чем хохочете, когда нормальные люди спят?

— Тебе, Сашка, это будет неинтересно, — подмигнула Ольге Маша. — Мы все больше о любви. А ты… спи спокойно, дорогой товарищ!

— Подумаешь! — хмыкнула Саша. — Да я с Антошкой могу в любой момент помириться… когда захочу. Просто я пока не хочу. А так… ему только свистни…

— Вот когда свистнешь, тогда и допустим тебя к нашему важному разговору, а пока и не пристраивайся. — Маша демонстративно повернулась к сестре спиной и обратилась к Ольге: — Ну вот! Теперь, по-моему, можно наконец позвонить Калинкиной.

— Вот тебе телефон, — Ларионова поставила на колени темпераментной москвички аппарат, — а вот Галкин номер, — и она нацарапала на обложке старой тетради цифры, — звони сама. Пусть вырванная из волшебного сна Калинкина на тебя собак спустит, а не на меня.

К удивлению Ольги, Галка оказалась уже вполне проснувшейся и готовой к сотрудничеству. Минут через двадцать они с Оксаной Панасюк уже звонили в дверь квартиры Ларионовых.

— Людмилу Васильевну забрали в больницу, и лучше ей, к сожалению, не становится, — доложила девочкам Галя.

— Нет, я все-таки по-прежнему не понимаю, как можно из-за какой-то фотографии так убиваться! — сердито заявила Маша. — И даже из-за самой лучшей подруги я бы ни за что не стала этого делать!

— Что ты вообще можешь понимать в подругах своим недалеким умом близнеца! — раздраженно осадила ее Калинкина. — Я вот, например, даже представить не могу, что бы со мной случилось, если бы Ольга так меня предала.

Ларионова тут же сделала самое верное лицо — во-первых, чтобы Галка ничего плохого про нее не подумала, и во-вторых, чтобы несколько охладить пыл замененджированной гостьи, которая возомнила себя хозяйкой их, питерского, положения. А Галка между тем продолжила уже совсем другим тоном:

— Вообще-то, девчонки, я думаю, тут дело уже не в амфибии и не во фрекен Бок. Людмила Васильевна просто разболелась, и процесс никак не остановить.

— Так вот, я как раз и хотела предложить некоторую комбинацию, которая поможет вернуть украденные фотографии, которые, в свою очередь, порадуют Санину бабушку, которая после этого, уже в свою очередь, начнет неминуемо и неумолимо поправляться.

По мере изложения Машей сути придуманной комбинации полупрезрительно сморщенное лицо Калинкиной начало трансформироваться сначала в заинтересованное, потом во вдохновленно-воодушевленное. Но через пару минут она все же с большим сомнением в голосе спросила:

— А вдруг Добровольские не согласятся?

— Согласятся! Никуда не денутся! — резко махнула рукой Маша. — Павла я беру на себя, а Ольга из Сашки, по-моему, может уже веревки вить и в любые узлы завязывать.

— Да ну! — восхитилась Галка.

— Точно! Мы с Александрой вчера видели, как они на лестнице целовались.

— Ух ты?! — только и смогла воскликнуть Калинкина, а Ольга с воплем «Хватит врать!» запустила в Машу подушкой.

Галка перехватила сей боевой снаряд, спрятала его себе за спину и по-деловому сказала:

— Все поцелуи обсудим после, а сейчас обмозгуем детали очень интересного Машкиного предложения. Например, что вы думаете на предмет того, что у близнецов слишком короткие и к тому же чересчур пушистые волосы?

— А мы их намочим, будто наши Ихтиандры только что вылезли со дна морского, — тут же нашлась Маша. — По мокрым особо и не разберешь, короткие они или просто так слиплись.

— Принимается, — кивнула головой Галка. — А родинки? У амфибии никаких родинок не было!

— Ну… они могли от времени и появиться… в результате тоски по пропавшей фотографии… Гуттиэре… — продолжала с ходу придумывать Маша.

— Родинки — вообще ерунда, — встряла в разговор молчавшая до сих пор Панасюк. — Замазать их тональным кремом, да и все.

— Принимается, — снова кивнула Калинкина. — А одежда? Ихтиандры и джинсы — вещи несовместные!