— Девочка моя!
А потом, прищурившись, добавил:
— Или уже не девочка? — и тут же, заметив, что я надулась, рассмеялся. — Ну ладно, ладно, шучу, не обижайся.
Но я была слишком рада его видеть, чтобы обижаться.
Антону я ничего не рассказала. Понимала, что это глупо и нечестно по отношению к другу, но была не в силах выяснять с ним отношения. Приедет — расскажу. В подробностях. А пока пусть друг пребывает в спокойной уверенности, что я по-прежнему одна.
Светочка с Аней оказались поразительно единодушны. Обе светились от радости, узнав, что я уступила наконец Громову, и клещами вытаскивали из меня подробности нашей первой ночи. Чуть не убила сначала одну, потом вторую. Причём если Светочка замолчала уже после моего вопроса, не собирается ли она дарить Громову на 23 февраля трусы, то Аня допрашивала меня до тех пор, пока я не взвыла в голос.
— Ну что тебе, жалко, что ли? — в который раз надулась подруга. — Давай я тебе расскажу, какой у моего Витьки…
— Нет! — взмолилась я. — Аня, миленькая, пожалуйста, я этого не вынесу! Если хочешь, я в следующий раз линейкой померяю, только избавь меня от подробностей своей постельной жизни!
Почему-то это предложение с линейкой Аню впечатлило настолько, что подруга, расхохотавшись, обещала у меня больше ничего подобного не спрашивать.
Удивительное дело — теперь, когда сотрудникам нашего издательства точно было, о чём сплетничать, никто даже не думал этого делать. Хотя мы с Максимом приезжали на работу в одной машине, и уезжали тоже. Почему-то весь коллектив дружно нашёл нам оправдание («он просто подвозит коллегу»), чем окончательно меня поразил. Максим же просто хохотал, уверяя, что мы слишком хорошо притворяемся и поэтому никто ни о чём не догадался.
Но я бы так не сказала. И это, пожалуй, был единственный минус…
С той самой ночи я изменилась, и эти изменения мне не нравились. Мне становилось всё сложнее контролировать собственные желания. Когда Максим на совещании под столом начинал поглаживать мою коленку, у меня перехватывало дыхание. Когда он подходил ко мне близко и смотрел в глаза, я чувствовала, как слабеют ноги, а желудок совершает сальто-мортале вместе со всеми остальными внутренними органами. И услужливое воображение немедленно подбрасывало мне какую-нибудь из картинок, которые имели место быть прошлой или предыдущей ночью, и я нервно облизывала губы, пытаясь справиться с собственным сердцебиением и желанием немедленно запереться где-нибудь вместе с Громовым. А он, гад, прекрасно видел, как мне трудно, и только сильнее дразнил.
Всё закончилось предсказуемо — мы сорвались.
В тот день я пол-утра провела с Максимом в кабинете, обсуждая несколько проектов редакции детской литературы, о которых нам предстояло рассказывать на ближайшем совещании. Мы пересматривали просчёты и выкладки отдела маркетинга по популярности подобных проектов среди покупателей и никак не могли прийти к единому решению.
В конце концов я, устав, заявила, что хочу есть, и встала со стула, прихватив со стола огромную папку с бумагами. Громов немедленно вскочил с места, подхватил папку и, нагнувшись, легко поцеловал меня в губы.
— Я тоже… хочу.
У меня немедленно перехватило дыхание, когда я заметила выражение его глаз.
— Только не есть.
И папка с грохотом полетела на пол. Максим целовал меня с жадностью, как будто не видел по крайней мере несколько недель, а я отвечала, непроизвольно подаваясь навстречу и закидывая на него одну ногу…
Опомнилась я, лёжа на диване с расстёгнутой блузкой и задранной юбкой. Сверкая на весь кабинет голой грудью, я смотрела, как тяжело дышащий Громов застёгивает штаны.
— О господи, — пробормотала я, закрывая глаза руками. Желание отхлынуло — и меня настиг стыд.
Я! Только что! Занималась… О-о-о!… На работе! Со своим начальником!
Да ещё и вот так, полуодетыми…
— Ой бли-ин, — всхлипнула я. Вопреки здравому смыслу, я продолжала держаться за голову, вместо того, чтобы пытаться прикрыть грудь или опустить юбку.
— Наташа, — Максим сел рядом и оторвал мои руки от головы, — объясни, пожалуйста, что с тобой происходит?
Мне стало ещё хуже, как только я заметила, с каким удовольствием он пялится на мой стриптиз. Поэтому я села, оправила юбку, застегнула блузку и только тогда, шмыгнув носом, ответила:
— Стыдно.
— Почему? — он снова взял меня за руку. — Пожалуйста, расскажи мне, я хочу понять.
Я посмотрела на него со страданием.
— Что ты со мной сделал, Максим? Я никогда не была такой. И никогда не думала, что вообще могу быть. Я всегда была благоразумной и спокойной, могла управлять своими чувствами. Кажется, исполнилось твоё желание, потому что я абсолютно потеряла голову.
Он рассмеялся.
— Всё равно не понимаю, что тебя не устраивает.
— Не понимаешь? — я вздохнула. — Каждый раз, когда ты ко мне прикасаешься, у меня в голове вспыхивают неприличные картинки.
Смех Громова перешёл в откровенный хохот, и я надулась.
— Не обижайся, Наташ, просто если бы ты знала, какие у меня там бывают картинки! Мы же с тобой оба обладаем слишком хорошим воображением. Поэтому ты так и реагируешь — начинаешь представлять то, чего хочешь. Ты ведь так делаешь и в других случаях, например, когда голодна, представляешь еду. Просто тогда ты этого не замечаешь.
— Возможно, ты прав, но… Пожалуй, то, что было сегодня, это чересчур… Я не могу так. На работе, полуодетые, как какие-то животные… Мне стыдно…
Несколько секунд Максим просто смотрел на меня. А потом обнял и погладил по волосам, успокаивая.
— Не нужно стыдиться своих чувств, родная.
Я вздрогнула, услышав это обращение — до сих пор Громов называл меня только Наташей.
— Не нужно стыдиться чувств. Ими нужно наслаждаться. Они касаются только нас с тобой, здесь больше никого нет, и поверь мне, я никогда в жизни не стану смеяться над тобой из-за твоих чувств или желаний.
— Дело не в тебе. Дело во мне.
Он приподнял моё лицо и легко поцеловал в губы, а потом ласково улыбнулся.
— Не нужно стыдиться самой себя, родная. Но, так уж и быть, обещаю, что больше не буду провоцировать тебя на работе.
— Честно-честно? — я обрадовалась.
— Клянусь своей треуголкой! — рассмеялся мой барон Мюнхгаузен.
Мы даже не заметили, как пришла зима. Настоящая, с огромными сугробами и колючим, как ёлка, морозом. Узорами раскрасила окна, засыпала дорожки, захрустела под ногами, заставила одеваться теплее. Я сама съездила с Лисёнком и Ликой в торговый центр за пуховиками, шапками и шарфами — Алиса из всего выросла, а Анжелику мне просто хотелось порадовать.
Дело потихоньку двигалось к Новому году, и девочки со страхом ожидали приезда мамы. Они ничего не говорили мне, но я ловила отголоски их настроения, понимая, что они не хотят встречать Новый год без меня или папы. И невозможно описать, как мне было это приятно.
В середине декабря неожиданно заболела Лика. Девочка долго гуляла в субботу вечером с подругой, а в воскресенье утром проснулась с температурой, головной болью, жутким кашлем и ознобом.
Мы не знали, что делать с Лисёнком — ей нельзя было оставаться в одной комнате с сестрой. Я сама предложила Максиму на время поехать в «золотую» квартиру, пока я буду ждать врача. А потом мы договорились, что на неделе Алиса будет оставаться несколько дней подряд у своей лучшей подруги.
Лика не жаловалась. Она просто молча позволила переодеть себя в чистое бельё и протереть мокрым полотенцем, а потом приняла чай с мёдом из моих рук и также молча всё выпила.
Глаза девочки лихорадочно блестели. На градуснике было 38,5 градусов, и я уже начинала волноваться, потому что доктор задерживался.
— Он придёт, — вдруг сказала Лика хриплым голосом. — Врачи всегда опаздывают.
Я улыбнулась.
— Хочешь, я сделаю тебе молока с мёдом? От горла хорошо помогает.
— Хочу, — ответила девочка, помолчав несколько секунд. — Только можно без пенок? У папы всегда получается с пенками. Так противно.
Я захихикала. У моего папы была точно такая же проблема — никак не получалось сделать мне молоко без пенок, когда я болела. А с пенками я пить категорически отказывалась.
Когда я принесла Анжелике горячего молока с мёдом и сливочным маслом, она выпила всю чашку с таким наслаждением, будто я принесла ей нектар жизни.
— Без пенок? — уточнила я.
Она кивнула и поставила чашку на стол.
— Да.
Помолчав, Лика вдруг сказала:
— Мама всегда уходила, когда в доме кто-нибудь заболевал. Чтобы не заразиться. За нами всегда ухаживал папа или бабушка. Последние три года, с тех пор, как она умерла, я старалась не болеть, чтобы не оставаться одной. Почему ты не ушла? Ты не боишься заразиться?
Я покачала головой. Подошла к кровати, села рядом с Ликой и осторожно погладила её по голове. Она не дернулась, не отшатнулась, только продолжала смотреть на меня своими лихорадочными глазами.
— Я не ушла, потому что очень хорошо знаю, каково это — быть одной.
Больше Лика ничего не сказала. А когда пришёл доктор и выписал ей кучу лекарств, спокойно всё выпила, чтобы чуть позже провалиться в тяжёлый сон.
Я сидела рядом и держала её за руку.
Лика болела целую неделю. Максим разрешил мне быть с ней дома, договорившись с Королёвым, чтобы обойтись без больничного. Лисёнок скучала, но мы решили не возвращать её домой, пока зараза не выветрится полностью.
Лика со мной почти не разговаривала. В первые дни и не могла — всё время спала. А потом просто лежала и смотрела в потолок, словно думая о чём-то очень важном, известном только ей одной. Или следила за тем, как я убираюсь в комнате. Лекарства она принимала по-прежнему безо всяких капризов.
"Право на одиночество" отзывы
Отзывы читателей о книге "Право на одиночество". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Право на одиночество" друзьям в соцсетях.