Фиона Уокер - Правила счастья

В горле у Джуно так пересохло, что с каждым быстрым вдохом ее легкие, казалось, прилипали к ребрам, как флажки к древку под порывами ветра. Она коснулась языком верхней губы и ощутила соленый вкус пота.

– С народом нам сегодня повезло, – ободряюще произнес Боб, подвигаясь к ней поближе с непочатой бутылкой «Айса». Он ожидал момента, когда нужно будет подняться к микрофону. – Если уж они смеялись над одной из сдохших от старости шуток Эрика, значит, они восхитительно непривередливы.

Джуно бросила на него быстрый взгляд, она слишком нервничала, чтобы отвечать. Между барной стойкой и сценой царил полумрак, и даже в нем было хорошо видно, как радостно блестели его глаза, когда он ободряюще подмигнул ей. «С какой легкостью я бы стала великим комиком, как Боб, будь у меня от рождения такое же смешное лицо», – мечтательно подумала Джуно.

Боб Уэрт вот уже почти десять лет выступал как комик-разговорник на лондонских подмостках и был постоянным ведущим вечеринок в пабах и клубах Вест-Энда, где он проводил ночь за ночью, практически неотделимый от микрофонной стойки, щедро потчуя всех своим фирменным блюдом – импровизированным юмором, вырвавшимся за границы приличий. Все считали, что Боб добился бы настоящего успеха, если бы за границы приличий не выходил так часто не только его юмор, но и он сам.

Джуно услышала отчетливый щелчок – это на ее кожаных брюках расстегнулись кнопки. Уже не оставалось времени зайти в туалет, чтобы застегнуть их: у бара стала собираться очередь, и Боб торопливо допивал свой «Айс», готовясь подняться на сцену и объявить ее выход. Она подумала, может быть, в зале не заметят ее возню, если она, стоя в полумраке, застегнет эти самые кнопки, но решила все же не рисковать. Парочка молокососов из публики время от времени посматривала на нее, в ожидании свежей крови, которая вот-вот прольется, когда она, как Христос, будет распята на сцене.

«Почему я это делаю? – обреченно подумала Джуно. – Зачем так истязаю себя?»

На маленьком полукруглом возвышении, служившем сценой, унылый студент с рыжеватой козлиной бородкой, чудовищно не гармонировавшей с супермодной морковно-оранжевой рубашкой «Дизель», нес бесконечную чушь из жизни студентов, которые тем временем жевали кокосовые хлопья. Вряд ли хоть один человек в зале его слушал. Смеялись только близкие друзья из группы поддержки. Публика стала проявлять беспокойство: бокалы опустели. Народ потихоньку потянулся к барной стойке – запастись еще выпивкой, пока не началось что-нибудь интересное.

– Есть сегодня в зале кто-нибудь из твоих друзей? – спросил Боб, расстроенно взглянув на часы и поморщившись: каждый из выступавших до сих пор превышал отпущенное ему время.

Джуно отрицательно покачала головой. Обычно она могла поручиться, что ее брат и Триона, его темпераментная подружка, сидят за передним столиком, вместе со своими горластыми друзьями.

Но сегодня вечером все было иначе. Шон совершал перелет через Атлантику, направляясь в Нью-Йорк, где собирался провести шесть месяцев в качестве свободного фотографа. В связи с этим обстоятельством Триона заперлась в своей квартире, обливаясь горючими слезами, а шайка преданных друзей Шона не видела никакого смысла в том, чтобы поддерживать сестру человека, которого они называли Топ-кадр, когда сам кумир покинул их. Собственным же друзьям Джуно запретила появляться на ее выступлениях в кабаре и клубах, потому что в их присутствии она еще сильнее нервничала.

Студент сменил пластинку на вовсе унылую. Боб прижался лбом к плечу Джуно и застонал.

– Видит Бог, мне не хочется этого делать, но ведь ему дали пять минут, а он трахает всех вот уже четверть часа.

– Может быть, время траханья течет иначе? – стуча зубами, спросила Джуно, осознав, что ее юмор пока при ней. – Может быть, мы имеем здесь дело с нижепоясным временем? Мужским нижепоясным, так сказать?

Боб покачал головой и наморщил свой длинный нос:

– Этот сорт феминистского юмора уже вышел из моды, детка, – слишком тонко. Годится только для внутрисемейного и дружеского употребления.

Джуно почувствовала себя еще более отвратительно. Боб обычно баловал ее, подшучивая над приступами сценического страха, – акт милосердия, который редко позволяли себе обычные огрубевшие конферансье. Но сегодня он просто вручил ей свою недокуренную сигарету и отправился на сцену, чтобы завладеть микрофоном.

– Жуткое дело, леди и джентльмены! Перед вами Рори Хансон – звезда будущего. Если наше будущее такое же рыжее, как его рубаха, то лично я намерен покончить с собой сегодня вечером. Итак, вслушаемся еще раз в эти звуки – «Рори Хансон!».

Говоря это, Боб потихоньку-полегоньку локотком вытеснил сконфуженного студента со сцены, а потом напустил на себя загадочный вид, вступая в заговор с публикой, – глаза, устремленные в глубь зала, прищурены, длинный нос сморщен. Толпа трепетала перед Бобом, он завораживал ее пристальным взглядом, едким юмором и ощутимостью физического присутствия.

– Я же сказал ему перед выходом на сцену, что в его распоряжении на все про все не более пяти минут, – Боб округлил глаза и пожал плечами. – Но, девочки, вы ведь хорошо знаете, что из себя представляют парни. Для вас это пять минут скучнейшего траханья, а для нас полчаса упоительного вдохновения, труда и усилий, взлетов и падений, насаженных на пятнадцатисантиметровый кол орудия любви, который входит туда и выходит обратно, снова входит и снова выходит, входит – выходит, входит – выходит и, наконец, сдувается и испускает дух. Просто у вас, у женщин. Женское нижепоясное время, а у нас, мужчин, – Мужское нижепоясное, вот и все. Я думаю, мы все сходимся в одном, – не то, чтобы Рори Хансон начал слишком рано, просто он кончил слишком поздно.

Парни, сидевшие рядом с Джуно, заржали, несколько девиц в зале визгливо захихикали. Боб одним махом добился от публики чего хотел: все опять сфокусировали внимание на сцене, застыли на полпути к барной стойке или к уборной, снова слушали и смеялись, перемигивались с приятелями, шокированные и восхищенные.

Джуно почувствовала укол ревности и обиды на Боба за то, что он украл у нее шутку насчет Мужского нижепоясного времени и, что еще хуже, умудрился-таки сделать ее в высшей степени смешной для всех. Но через несколько секунд она уже почти простила его.

– Итак, сегодня вечером я намерен совершить самоубийство, но, мальчики и девочки, у меня есть одно последнее желание: перед смертью я хочу непременно посмотреть следующий номер нашей программы. Это одна дьявольски привлекательная малютка. Она сексуальна, она забавна. Она пока еще не оставила свою дневную работу, но я думаю, что, когда вы увидите ее, то согласитесь со мной – эта женщина создана для ночи с ее грехами и утехами, и прежде всего она создана для вашего наслаждения, господа. Давайте же послушаем божественную Джуно Гленн!

Подхваченная с места этими словами, Джуно сжала в руке футляр со своим верным аккордеоном. Под одобрительные возгласы и свист она прокладывала путь к сцене и в последний момент решила впрыснуть в привычное движение немного физической энергии, вскочив на возвышение, как это делал Боб.

Смех публики – вот пагубная страсть комедианта. Чем больше доза шума, тем сильнее зависимость. Взрыв всеобщего хохота, который приветствовал появление Джуно на сцене, был самым мощным, самым громогласным, самым продолжительным и самым безудержным из всех, которые когда-либо выпадали на ее долю. Люди буквально визжали. Пока это было ее наивысшее сценическое достижение, а ведь она еще не произнесла ни слова.

Джей Маллиган сидел на заднем сиденье черного такси, поставив на кожаный рюкзак ноги в байкерских ботинках и всматриваясь сквозь ветровое стекло в вереницу красных огней на шоссе М4.

Здание какой-то конторы мерцало справа под радугой рекламы. По сравнению с небоскребами Манхэттена оно казалось приземистым и неуклюжим. Слева на фоне серой бетонной стены в квадратной рамке из тусклых желтых лампочек высвечивались время и температура – 21°. Он вздрогнул от ужаса, но потом сообразил, что это по Цельсию, а не по Фаренгейту. И все равно он ежился от холода и сырости и мучительно мечтал о горячем душе.

Путешествие в северную часть Лондона затянулось гораздо дольше, чем он предполагал. Те районы города, которые ему встречались по пути, выглядели не очень респектабельно и довольно неряшливо: тускло освещенные пабы с пыльными окнами, ряды домишек с облупившимися дверьми, приземистые конторы и узкие улочки, изредка расцвеченные автомобильными фарами.

– Как называется этот район? – спросил Джей у водителя.

Водитель не расслышал, поэтому Джей слегка отодвинул в сторону стеклянную перегородку.

– Что это за район? – повторил Джей, глядя на тротуар, по которому шатались стайки пьяных молодых людей, ковыляя мимо закрытых магазинчиков и круглосуточных фаст-фудов.

– Камден, приятель, – просипел водитель. – Дно жизни. Слева от тебя канал. Битком набит шприцами и парнишками.

Все, что Джей мог разглядеть в темноте, – низкая стена, а за ней – большое кирпичное здание с намалеванными краской буквами «Дингуоллз», которые исчезли, как только такси въехало под металлический мост и продолжило движение, хрипя дизельным двигателем.

Когда они наконец добрались до Белсайз-парка, вырулив на верную дорогу, водитель кивнул в сторону нарядной улицы и разговорился.

– Вот это хорошая улица, – он указал на шеренгу оштукатуренных особняков, с цветами на балконах и портиками над входными дверьми.

– Простите? – Джей как раз ощупывал карманы своего кожаного пиджака, чтобы выудить из них пачку денег.