Игорь Хорр - Праведник

— Правильно! — закричали из толпы. — Хватит! Надоело! К Кремлю! К Кремлю!

Не дослушав речи госпожи Борзыкиной, которая казалась особенно отвратительной и гнусной в это время и в этом месте, Алексей Борисович стал выбираться из толпы. Когда до свободного от людей пространства оставалось всего несколько шагов, он увидел другой роскошный автомобиль, похожий на тот, в котором приехал князь Сокольский.

Автомобиль стоял возле парапета и сверкал на солнце. Писатель заметил герб на передней дверце и вспомнил, что видел этот герб на дверце черной кареты, уже дважды встретившейся ему в Москве. Он вспомнил неопределенно-знакомые черты лица женщины, сидевшей тогда в карете, и вдруг увидел ее. Эльвира Владимировна Урманчеева стояла возле своего автомобиля. Она была в черном траурном платье, которое уже больше года не снимала после смерти своего мужа. Черная лента украшала ее прекрасные светлые волосы. Он узнал ее. Они смотрели друг на друга, и она издали показалась ему совсем не изменившейся, такой же красивой, изящной и стройной, как и двадцать лет назад. Выражение слабой, печальной и нежной улыбки застыло на ее лице. Он вдруг ощутил сильное, невероятно сильное волнение. Все звуки толпы, истерические крики бездарной ораторши смолкли для него. Остался лишь громкий стук его сердца. Казалось, все исчезло, растворилось, потонуло в призрачном голубом тумане, все — окружавшие их люди, бедная, несчастная Даша, только что начатая рукопись и вскоре выходящая в свет книга — все это исчезло и позабылось за один миг. Ничего не осталось для него вокруг, но были лишь двое — он и она. Был еще этот шикарный сверкающий на солнце автомобиль с гербом на дверце. Мир изменился в мгновение. Время остановилось и пошло, полетело вспять, туда, назад, назад на двадцать лет…

Но все это длилось лишь секунды. Внезапно пришедшая в движение толпа всколыхнула и рассеяла окутавшие его грезы. Все стало таким, как прежде. И он уже не видел ее слегка развевающихся на весеннем ветру светлых волос, не видел печальной улыбки и блестящих от солнца и влаги глаз. Исчез сверкающий черный автомобиль. Точно мимолетное видение, пропала его прекрасная хозяйка. Вокруг были чужие, незнакомые люди. Они кричали и шли куда-то, толкая его в скину и увлекая за собой.

Алексей Борисович вернулся домой в состоянии сильного душевного возбуждения. Он вошел к себе и, не разувшись и не заперев за собой дверь, долго ходил по квартире из одной комнаты в другую, не находя себе места. Наконец он уселся за стол и, раскрыв недавно начатую рукопись, попытался прочесть последние ее страницы, но сосредоточиться не смог. Слова и мысли путались. Образ светловолосой красавицы в черном траурном платье неотвязно стоял перед глазами. К переживаниям последних дней теперь добавились смутные воспоминания событий двадцатилетней давности, событий, казалось, давно забытых, захороненных где-то в глубине его памяти.

«Как давно все это было, — думал Алексей Борисович. — Как это было прекрасно. Бурные, веселые дни молодости. Бескорыстные друзья, подруги, знакомые. Девочка-красавица с иностранным именем… Боже, сколько мучений, чувств, переживаний принесла она мне тогда! Как удивителен был тот страстный, нежный и недолгий роман!.. И как быстро позабылось все это, так что теперь уже кажется, что никогда этого и не было. Сон, удивительный сон!.. И вот, оказывается, она жива. Она существует — и существует не только в памяти. Она здесь, близко. Она почти рядом… Интересно, как сложилась у нее жизнь? Наверное, это очень увлекательная история. И как сама она до сих пор прекрасна. Кажется, время почти не изменило ее… И ведь не случайна эта, уже третья по счету, встреча. Ведь просто невозможно встретиться три раза подряд в таком огромном городе за столь короткий период времени…»

В памяти все отчетливее проявлялись события, происшедшие с ним двадцать лет назад. Знакомство на Арбате, первая встреча с Солтаном, берег Черного моря, и та новогодняя ночь, то чувство невыносимого одиночества; и как он бежал по ночной Москве в надежде вновь обрести свою утерянную любовь, и как, не застав ее, возвращался потом уставший и опустошенный.

«А что же было потом? — спросил он себя. — Ах да! В ту самую новогоднюю ночь я впервые увидел Вику. Бедная Виктория Сергеевна! Как, хорошо ли она добралась домой? И как там дома? Почему она не дозвонилась до меня до сих пор? Очевидно, она звонила, но меня не было дома. Как же я мог забыть об этом? Как часто я забывал о ней все эти годы! Как мало я уделял ей внимания! И любил ли я ее вообще? Ведь, наверное, любил. Ведь я столько раз видел выражение безмерного счастья на ее веснушчатом светлом лице. Как часто она смеялась! Как умела она радоваться! Как восторгалась любым моим успехам, даже самым незначительным… А дети? Ведь практически она вырастила их совсем одна. Я почти все время работал, писал, да еще путешествовал, разъезжал по своим делам, оставляя ее одну с ребятами на руках. И она никогда не требовала от меня ничего, не жаловалась и не устраивала никаких душераздирающих сцен, которые по характеру своему я вряд ли бы мог выносить и которые так часто другие женщины устраивают своим мужьям. Она никогда ни в чем не обременяла меня, ни тогда, когда мы были бедны, ни тогда, когда успех пришел ко мне и мы стали жить в полном достатке. Материальные заботы всегда тяготили меня, и ей, моей жене, часто приходилось решать даже мои дела с издателями, возиться с какими-то бумагами, договорами, счетами, соглашениями, контрактами и прочим, чего я почти не терплю… Она сама обустраивала дом, сама вела хозяйство, между тем как я только работал, писал, гонялся за впечатлениями… И видимо, так и должно быть. Ведь я добился невероятных, недосягаемых вершин. Я создал и получил то, о чем даже не мог и мечтать. Ведь талант мой оценен так высоко, что книги мои ставят на одну полку с величайшими гениями прошлого — Шекспиром, Достоевским, Толстым!.. И при этом скольким я обязан этой простой, но все-таки истинно героической женщине с добрым и светлым лицом, моему безупречному другу и помощнику, моей милой и прекрасной жене…

А та?.. Чем была в моей жизни та, воспламенившая душу красавица? И была ли она вообще? Или это все-таки был сон, плод все того же моего бурного воображения? И если она была, то почему я так редко вспоминал о ней? Да и вспоминал ли вообще за эти долгие двадцать лет? Но если всего того не было, то почему меня так взволновала эта странная встреча? И почему после нее осталось такое тяжелое, неясное чувство в моей душе?..»

Алексей Борисович напряг память и попытался вспомнить в подробностях еще хоть одно событие того почти забытого времени, но вспомнил отчего-то, как одиннадцать лет назад опоздал на похороны своей матери. Он разъезжал тогда по заграницам, и дома даже не знали точно, где он находится. Он знал, что мать его очень больна, но не думал, что все настолько серьезно. Он был тогда уже известный писатель и публицист и вдоволь наслаждался обрушившейся на него славой. Известие о смерти матери застало его в Париже, где он проводил время в обществе известнейших всему миру людей. Он вернулся домой, но мать уже схоронили и помянули. Однако он не нашел тогда ни малейшего осуждения на лицах родных и близких. Наоборот, все они, и старые знакомые, и друзья, рады были хоть и запоздалому его приезду, горды и счастливы встречей с ним…

Неожиданный звук шагов оборвал воспоминания писателя.

— Еще раз здравствуйте, глубокоуважаемый Алексей Борисович, — послышалось за спиной.

Писатель вздрогнул и обернулся. На пороге комнаты стоял высокий человек в черном дешевом костюме, с усами и в черных очках, тот самый, что заговаривал с ним на похоронах.

— Кто вы такой? Как вы сюда попали? — раздраженно спросил писатель.

— А очень просто, — лоснящимся голосом сказал человек. — Дверь-то у вас нараспашку. Я звонил, звонил. В квартире ни звука. Вот, вошел. Думал, уж не случилось ли чего…

— Ах да, я, видимо, забыл закрыть дверь. А вы… Вы, собственно, по какому делу?

— Есть дело, дорогой Алексей Борисович, есть дело. Вы не против, если я войду?

— Да, конечно. Проходите, присаживайтесь… Надо дверь закрыть.

— Не беспокойтесь, я запер. — Незнакомец прошел в комнату и сел на диван. — Разрешите представиться, Рябкин Степан Васильевич, заместитель главного редактора одной крупной московской газеты. Возможно, моя фамилия вам знакома. Быть может, вы читали что-нибудь из моих статей.

— Вряд ли. Я очень редко читаю газеты.

— И напрасно, дорогой Алексей Борисович, напрасно. Писатель должен знать, что происходит в стране. Свежие новости, знаете ли…

— Так по какому вы делу? — перебил Алексей Борисович, чувствуя, как возрастает в нем неприязнь к этому неизвестному ему человеку.

— Ах да! Хотите сразу к делу? Похвально. Ну так вот. У меня к вам, Алексей Борисович, есть небольшое предложение.

— Предложение? — удивился писатель. — Надеюсь вам известно, уважаемый господин Рябкин, что я ничего не пишу для прессы и вообще давно уже имею к ней очень отдаленное отношение?

— И очень жаль, дорогой Алексей Борисович, очень жаль. А ведь, помнится, когда-то вы писали весьма интересные статьи.

— Это было очень давно.

— Очень. Более десяти лет назад, — напомнил господин Рябкин. — Последняя ваша статья вышла в журнале «Свет» и называлась она «Политика как она есть». Великолепная статья! Жаль, что она вышла чуть-чуть не вовремя. У вас ведь были тогда неприятности…

— Вы, я вижу, очень хорошо осведомлены. И какое же у вас ко мне предложение, любопытно послушать?

— Предложение на первый взгляд, да и вообще, самое простое. Мы предлагаем вам немного на нас поработать. О гонорарах…

— Это исключено! — резко оборвал собеседника писатель. — Я ни за что не буду работать ни у вас, ни в какой другой газете, — заключил он, всем своим видом показывая, что разговор пора прекратить.