Игорь Хорр - Праведник

Так рассуждал Акакий Федорович, когда дверь его кабинета распахнулась и секретарь доложил о прибытии господ Савельева и Прыгунова.

— Сиди уж, — махнул рукой генерал-губернатор вставшему было Акакию Федоровичу, сел перед ним в кресло и, тяжело вздохнув, произнес: — Давай, докладывай.

Акакий Федорович покосился на плюхнувшегося на диван Прыгунова, затем сел, подвинул к себе пятитомное дело, лежавшее на краю стола, открыл нужную страницу с еще не вклеенными фотографиями последней пострадавшей и усталым голосом заговорил:

— Вчера, в одиннадцать часов тридцать пять минут в районе Медведково обнаружен труп неизвестной женщины с признаками насильственной смерти. Предварительной экспертизой установлено, что преступление совершено тем же преступником, что и предыдущие двадцать четыре. Особых улик на месте преступления не обнаружено. Задержанный ранее мещанин Метелкин к данной серии преступлений отношения не имеет. В связи со всем вышеизложенным…

— Создается впечатление, господин Фигорин, — перебил Акакия Федоровича Вадим Никитович, — что вы эти сведения из утренних газет почерпнули. У нас с Дмитрием Васильевичем информация побогаче.

— Не язви, Вадим, — сочувственно глядя на Акакия Федоровича, сказал генерал-губернатор.

— В связи со всем вышеизложенным, — продолжал обер-полицмейстер, — считаю себя не справившимся с обязанностями начальника городского Департамента полиции и прошу вас, господин генерал-губернатор, принять мое прошение об отставке. — Акакий Федорович замолчал и опустил глаза.

— Ну зачем ты так, Акакий? — после продолжительной паузы произнес генерал-губернатор. — Ты думаешь, я не понимаю всей сложности этого дела?

— Стар я уже, Дмитрий Васильевич…

— Ты стар, да молодых нет. Кого я вместо тебя поставлю? Ты эту свою дурь из головы выбрось. Давай лучше вместе подумаем, что делать, пока эти дурочки из «Женкомитета» еще чего-нибудь не выкинули.

— Что тут сделаешь? Человек в Москве, что иголка в сене. А зацепиться почти не за что.

Телефон на столе обер-полицмейстера издал мелодичный, приятный для слуха звук.

— Разрешите?

— Говори.

— Алло! Фигорин у телефона… Что?! Жива?.. В шоке?.. Сумела отбиться? Сокольники… Егерьская… полное оцепление района! Сейчас буду! — Бросив трубку мимо рычагов телефона, Акакий Федорович вскочил из-за стола. — Снова нападение. В Сокольниках. Пострадавшая сумела спастись. Преступника задержать не удалось. Нужно срочно выезжать.

— Поехали, — решительно сказал генерал-губернатор.

— Во дает, сволочь! Каждый день! — вставая с дивана, с неким даже восторгом произнес Прыгунов.

Первые полосы всех вечерних газет в тот день помещали фотографию полной, здоровой, круглолицей девицы Оськиной Людмилы Андреевны. Под фотографией находилось пространное интервью, в котором Людмила Андреевна со множеством подробностей сообщала о нападении на нее маньяка-душителя, использованных ею приемах самообороны, позволивших ей избежать участи двадцати пяти предшественниц, а также некоторые особенности внешности нападавшего. Это была сенсация, однако уже через четыре дня, когда Москва узнала о новом убийстве, выяснилось, что никакого нападения на госпожу Оськину не было, что всю эту историю она сама выдумала и разыграла, дабы осуществить свою давнишнюю мечту — хоть раз в жизни сделаться героиней дня…

Очень многое изменилось в городе Саранске за последние десять лет. В центре города возвысился роскошный губернаторский дворец в четыре этажа. Через квартал от него, на месте старого здания правления выросла синагога с колоннами из белого мрамора. На северо-востоке города, там, где раньше был пустырь, подпирает небо днем и ночью светящийся небоскреб — здание Саранской радиоэлектронной компании. Появилось много других больших и малых построек, фабрик и предприятий, самым значительным из которых является известный всему миру конезавод, занимающий огромную территорию, большая часть которой отведена ипподрому на сто пятьдесят тысяч мест. Кроме того, на улицах города теперь в великом множестве можно увидеть лошадей, а также людей восточного типа в маленьких черных шапочках-ермолках.

Согласно постановлению парламента от 2000 года евреям даже в пределах черты оседлости не разрешалось проживать в крупных городах. Да только о постановлении этом, как, впрочем, и о самом парламенте, давно уже позабыли. И вообще с началом экономического подъема и политического затишья национальный вопрос в России как-то сам собой отошел далеко на задний план. К примеру, губернатор Мордовской губернии Пужайкин Дмитрий Иванович — человек с виду грозный, но в душе мягкий и очень порядочный — весьма уважает евреев. Да и как их не уважать, если сам Дмитрий Иванович считает, что благодаря не только ему самому, но и многим приехавшим сюда евреям его губерния достигла таких немыслимых успехов — стала одной из самых процветающих в России. Евреями были многие друзья господина губернатора. Евреем был его личный врач. Евреями были некоторые знаменитые люди в городе, такие, к примеру, как Гутенберг — председатель совета директоров Саранской радиоэлектронной компании или господин Нахамкис — начальник Департамента железных дорог. Конечно, существовали и некоторые отрицательные моменты, но, думаю, об этом не стоит. Во всяком случае, по городу давно ходит анекдот о том, как губернатор Пужайкин из-за своего уважения к евреям хотел переименовать город из Саранска в Иерусаранск, а саму губернию не то в Жидо-Мордовскую, не то в Мордо-Жидовскую, но счел оба названия неблагозвучными и с переименованием решил повременить.

Алексей Борисович Борин — один из главных героев этого повествования — статный, приятной внешности человек с высоким лбом и коротенькой черной бородкой, широко известный не только в России писатель, ученый-богослов и общественный деятель, попал в Саранск, можно сказать, случайно. В 2000 году, когда новые власти поспешно и по-своему возрождали Россию, из Москвы выселили не только инородцев. Дело известное. Не выступи тогда Алексей Борисович с несколькими статьями, не приглянувшимися новому начальству, тоже жил бы сейчас где-нибудь на Арбате или на Тверской, где и живут все нормальные известные писатели. Впрочем, нет смысла ворошить прожитое. Ошибки времени давно сданы в архив. Политики стали либеральнее. Кто хотел — давно вернулся на свои насиженные места. Перед господином Бориным даже неоднократно извинялись, был он, так сказать, публично реабилитирован. Но из Саранска не уехал. Не захотел. Успел привыкнуть. К тому же он давно устал от московской суеты. Здесь в Саранске живет и работает его давний студенческий друг Михаил Андреевич Прошин — один из богатейших людей страны. Здесь очень нравится жене Алексея Борисовича Виктории Сергеевне, а главное сыновьям писателя Ивану и Даниилу — лучшим жокеям конезавода. И вообще люди здесь хорошие — уважают господина Борина, слушают его лекции и проповеди, чуть ли не наизусть помнят его книги. Вот и в этот день многие из них собрались в театральном зале губернаторского дворца, чтобы еще раз послушать и посмотреть на Алексея Борисовича Борина — вторую знаменитость столицы Мордовской губернии, прекрасного города Саранска.

Итак, перед нами театральный зал — сцена с кафедрой из темного дерева, огромная люстра со множеством украшений, кресла в шестьдесят рядов, расположенные амфитеатром, роскошно убранные ложи, в одной из которых сам губернатор Пужайкин — крепкий черноволосый бугай с большим скуластым лицом, его супруга Нина Тимофеевна, а также высокий и круглолицый директор конезавода Михаил Андреевич Прошин с молодой женой Аннушкой, по праву признанной самой красивой дамой в городе. В зале нет ни одного свободного места. В первых рядах сидят городская знать, крупные банкиры, помещики, рантье, иногородние богачи, приехавшие в Саранск выбрать лошадей, поиграть на бегах либо по прочим надобностям. За ними русские и заграничные дельцы и журналисты, имеющие здесь тоже немалый интерес. И на самом верху, как обычно, простой люд.

Появляется сам Алексей Борисович Борин. Громкими аплодисментами сопровождается его выход на сцену. Но вот он уже начинает говорить, и с первыми его словами в зале воцаряется полная тишина.

Он говорил о Боге, о Вере и Любви, о Терпении и Смирении, о веселье и радости жизни, о смысле ее и предназначении человека на Земле. Он несколько раз прерывал свой рассказ и читал Библию — книгу Иова, Экклесиаста и Евангелие, но читал их также почти наизусть, лишь изредка заглядывая в лежащую перед ним книгу. Потом он отвлекался и начинал рассказывать о собственной жизни, о своем творчестве, о днях страшных, хоть и редких, насыщенных душевными мучениями и страданиями, когда вера покидала его и все становилось мрачным и серым, и, казалось ему — он навечно утрачивал свой талант художника и мыслителя, и даже самые близкие люди казались чужими, и он ощущал себя ничтожным и жалким, а также о тех временах великого подъема, когда Бог возвращался к нему, и он без малейшей гордости и тщеславия ощущал себя великим и сильным, и душа его взлетала, парила, как птица, и мысли складывались в слова, абзацы, в целые главы. Он рассказывал разные притчи, потом вдруг говорил веселые, очень смешные вещи, казалось, к теме не относящиеся, и люди смеялись и аплодировали ему. Но вот голос его снова звучал серьезно, и люди затихали. Он говорил без микрофона, негромко и ровно, но в зале было так тихо, что слова его долетали свободно до самых дальних рядов.

Речь господина Борина уже подходила к концу, когда дверь зала неожиданно распахнулась и на пороге появился взмокший от пота, задохшийся от быстрого бега старший ветеринар конезавода Маркеев. Несколько секунд он стоял, переводя дыхание и беспорядочно шаря глазами по рядам, наконец увидел начальство и, смешно семеня ногами, подбежал к ложе: