Веро приблизилась к ней, слишком близко для того, чтобы рассмотреть то, что она и так знала:

– Зеленые, темно-зеленые, в центре немного сероватые, а по краям чуть-чуть желтые.

– А вот Августин различает цвета, – сказала я, – но это, наверное, потому, что ему нравится рисовать…

– Да, в конце концов, – вздохнула Вереи открыла бутылку с минеральной водой, – мне было гораздо лучше с Андресом. По крайней мере…

– Да нет, не было тебе лучше, – сказала Адри, – не в сексе счастье. Хотя иногда нам так кажется.

– Адри, любовь сделала из тебя философа, – заметила я. – В следующий раз, когда увидишь Томаса, предложи ему тему для статьи в журнале.

– Дело в том, что она прочитала «Женщины, которые слишком любят», – сказала Веро. – Это ценная книга, ты всегда можешь найти там хороший совет. Посмотри на меня.

– Наверное, ты никогда не влюблялась, наверное, ты убеждала сама себя, что влюблена, чтобы как-то ответить себе на вопрос, почему тебе было так хорошо в постели.

Веро налила себе еще минеральной воды, кинула в стакан два кубика льда, при этом немного забрызгав скатерть.

– Смотрите, – сказала она, – счастливая парочка. Парочка подростков, которые, казалось, сошли с рекламы зубной пасты, скользила по залу, как единое тело. Он шептал ей что-то на ухо, они улыбались, иногда целовались, не прекращая танцевать.

– Это должны запретить.

– Если сменишь выражение лица, я тебе открою один секрет, – сказала Адри. – О нем не написано в книге Норвуд, я сама сделала это открытие.

– Хорошо.

– Если тебя приглашает танцевать кто-то, кто тебе нравится, скажи ему, что он красивый.

– Что, так и сказать: «Ты красивый»?

– Ну, есть много вариантов: «У тебя красивая рубашка», «У тебя красивые глаза», «У тебя очень красивый рот». Но лучше всего, конечно, сказать что-то вроде: «А знаешь, ты красивый». Мужчины (я хочу сказать, обычные мужчины, а не какие-нибудь актеры или модели) не привыкли, что им говорят такое. Почему-то считается, что в этом нуждаемся только мы, женщины.

– А что делать, если он не скажет мне: «И ты тоже красивая»?

– А я думаю, что все это чушь, – сказала я и достала предпоследнюю сигарету из пачки «Виржинии Слимс» на столе.

– Секрет тех, кто не курит…

– Не будь занудой, я сейчас куплю еще.

– Предположим, что это не чушь, предположим, что ты нашла отличный учебник по тому, как себя вести, как излечиться от любовного разочарования, как снова не ошибиться и как больше не страдать. Он тебя заинтересует? Ты захочешь его купить?

Веро и Адри переглянулись и уставились на меня.

– Конечно.

– Все равно таких учебников не существует. Вернее, существуют, но они не действуют, – сказала я. – Единственное что может помочь, – это время, но иногда и оно не помогает.

– Уж это-то точно не помогает, – сказала Веро. – «Нам нужно время, чтобы подумать». А кому нужно думать? Единственное зачем нужно время в большинстве случаев, – это привыкнуть, свыкнуться с тем, что происходит, с тем, что ты одна.

Мы докуривали наши сигареты, и в пачке оставалась только одна. Голоса за столиком позади долетали до нас, как дым:

– Мне нравятся французские фильмы.

– Какие именно?

– Все.

– Да, у них есть восхитительные картины.

– Мне нравятся глубокие фильмы, так как я натура чувствительная и очень творческая.

– Вы обратили внимание? Никто не говорит: «Я обожаю есть мошек» или «Я сторонник пластической хирургии», – сказала я. – Везет же тем, кто так гордится собой. Вы согласны? Я считаю, что это следствие психоанализа: самовнушение, самовосхищение, разглядывание собственного пупка. Надо бы уделять себе поменьше внимания, немного себя игнорировать.

Я была злая, но не знала почему. Пошла к стойке и вернулась с двумя пачками «Мальборо», там не было «Виржинии Слимс». Поцеловала подруг, дала им по пачке сигарет и пошла к выходу. На лестнице я столкнулась с двумя мужчинами в галстуках и парочкой только что приехавших итальянцев.

С Диего, однако, я всегда разговаривала от первого лица.

– Я невыносимая, – говорила я ему, – я скучная. – Еще: – Мне не везет с мужчинами.

– Тебе всего лишь девятнадцать лет, немного рано говорить такое, – смеялся Диего.

– Нет, такие вещи присущи нам с самого начала. Когда человек рождается, уже видно какой он.

– Я не считаю тебя невыносимой. Думаю, что в тебя можно легко влюбиться.

Наверное, все мы так или иначе стремимся к одному и тому же: чтобы кто-то опроверг или исправил наши представления о самих себе, чтобы кто-то нам сказал, такие ли мы на самом деле, или рассказал, какие мы. Чтобы нам сообщили какую-нибудь мелочь, от которой мы смогли бы стать лучше.

До того как сесть в такси, я посмотрела на полную, ярко-оранжевую луну, и она показалась мне воплощением несправедливости. Сочетание красоты и неуместности, неудобства, роза, которую уличный продавец цветов предлагает паре, находящейся на грани разрыва.

15

Воскресенье, шесть часов вечера, – самое ужасное время. Через открытое окно доносятся звуки радио из припаркованной у дома машины и трансляция матча, который смотрят в соседних квартирах..

Диего не любит футбол; он пошел навестить своего отца, которому футбол нравится, но он должен еще купить булочек, так что доберется до Сан-Исидро только ко второму тайму, а вынести сорок пять минут игры не так уж и сложно.

Отец Диего такой же, как и он: приветливый и тактичный. Я мало общалась с ним – мы встречались только на семейных праздниках, днях рождения; иногда по воскресеньям Диего ездил навестить его и брал с собой Августина. Сегодня он поехал один.

Я улеглась на диван, думая о вещах, которые должна была сделать, но делать которые у меня не было никакого желания. Вот так вот Тавезе и покончил жизнь самоубийством, сказала я самой себе; он позвонил пяти своим любовницам из номера отеля, но ни одна из них не ответила. Я не собираюсь никому звонить. Я расстегнула шорты, закрыла глаза и начала медленно опускать руку. Я думаю о Сантьяго, как другие женщины думают о Брэде Питте или о де Ниро после просмотра какого-нибудь фильма. Может быть, мне надо было бы думать о Джонни Деппе, который так похож на Сантьяго, но он не Сантьяго. Я пытаюсь сконцентрироваться, думать только о Джонни Деппе, но у меня не получается. Ликование болельщиков по поводу забитого гола и шум воды в туалетном бачке меня отвлекают. Я думаю о том, действительно ли это получается у некоторых женщин, или это просто выдумки – женских журналов. Мне это надоедает, я представляю, что подумала бы моя мама, если бы видела меня сейчас; занималась ли она этим когда-нибудь?

Я застегнула шорты и уставилась в телевизор, словно на экране появился Сантьяго. Но на серой поверхности я увидела только отражение моего напряженного тела и части аквариума. Я снова закрываю глаза. Лицо Сантьяго состоит из кусочков пазлов. У меня есть фотография, по которой я могу собрать их.

Я пошла в библиотеку: фотография все еще находилась там, между страниц путеводителя по Мадриду.

Кроме свадебных, у нас с Диего не было фотографий, где мы вдвоем. Я фотографировала его, он – меня одну или меня с Августином.

В тот вечер, когда была сделана эта фотография, мы с Сантьяго пошли поужинать в один ресторан недалеко от Пуэрта-дель-Соль. Чтобы добраться до нашего столика, нам нужно было пройти через кухню, маленькое помещение с кучей кастрюль и сковородок, от которых исходил запах жира, моментально вцепившийся в мои волосы, как летучая мышь.

Мы заказали свинину и бутылку вина «Ла-Риоха». Фотограф подошел к нам сразу, как только принесли еду. Нам не хотелось фотографироваться, но мужчина настаивал. Мы перестали есть и положили приборы, решив, что будет лучше, если в кадр не попадет мясо и картошка. Сантьяго положил руку на спинку моего стула, будто бы он меня обнимал, будто бы мы были парой; вспышка ослепила нас на несколько секунд.

– Куда вам ее прислать? – спросил фотограф.

Я достала листок и карандаш и записала свой адрес.

– Сколько с нас? – спросил Сантьяго.

– Семь тысяч песет. Я не беру за доставку, – сказал мужчина и пересчитал деньги.

Интересно, где сейчас этот фотограф? У него единственного есть этот негатив. Я бы могла сделать копии и расклеить их по всему Мадриду. Я выкинула конверт, в котором мне пришла фотография, и сейчас у меня не было ни его имени, ни адреса.

Фотографии – опасная вещь: они поглощают тебя, ограничивая жизнь прошлым. Я всегда жила больше прошлым, чем настоящим, а будущего для меня вообще не существовало. Как только я научилась говорить – а говорить я научилась рано, благодаря моей матери, – все мои предложения начинались одинаково: «Ты помнишь?..» Я помнила все, воспоминания, независимо от их значимости, перемешивались у меня в голове, и не важно, какой давности были эти воспоминания: помнишь, когда у тебя не оказалось денег, чтобы заплатить продавщице? Помнишь, я прикусила губу, у меня пошла кровь, и ты отвез меня в больницу? Помнишь, когда ты постригся?

В этом смысле Августин очень похож на меня. Вчера мы разговаривали по телефону. «Что мы будем делать, когда я вернусь?», «Куда мы поедем на каникулы?», «Что ты мне подаришь на Рождество?». Он выдал все эти вопросы на одном дыхании, словно приготовил их заранее, словно думал об этом всю предыдущую ночь. Августин жил будущим: он говорил, что никогда не состарится. Как Питер Пен, они даже внешне были похожи: уши немного заостренные и непослушная прядь волос, вечно падающая на глаза (это он унаследовал от Диего). Напоследок он у меня спросил: «Что ты собираешься делать завтра?» – а не «Что ты делала сегодня?» – как спросила бы я.

Верить в будущее – это то же самое, что и верить в Бога. Нет никаких доказательств. Я не верила в будущее, то есть я не верила в то, что завтра что-то обязательно произойдет: все происходит спонтанно. Я посмотрела на рыбок: они выглядели такими спокойными и счастливыми в прозрачной воде аквариума. Может быть, только животные живут настоящим. У них нет воспоминаний. Они ничего не боятся.