– Далековато от дома. – Я открываю дверцу. И далековато от всех мест, где буду находиться я, что фигово.

– Афганистан дальше, – отвечает она.

– Справедливо.

Харпер вылезает из машины и начинает собирать инвентарь с заднего сиденья, открыв противоположную от меня дверь.

– В КА очень хорошая программа по морской биологии. Одна из лучших, на самом деле.

– Я понятия не имел, что ты такая умная, – говорю, ступая на песок. – Или что ты все еще играла в Барби в тринадцать лет.

Она смеется и ударяет меня по руке.

– Ты многого обо мне не знаешь.

– Похоже на то. Но я... эмм… я бы хотел узнать.

Харпер замолкает, скидывая свои вьетнамки. Она сама напоминает мне черепаху – высовывает голову из панциря, чтобы разведать обстановку, затем прячется при первых же признаках опасности. Мне хочется сказать, что я не обижу ее, но чем ей это доказать? Я просто не хочу обижать Харпер. Она пробуждает во мне нечто иное, в отличие от Пэйдж. Нечто лучшее. По крайней мере, мне хочется в это верить.

– Итак… – я меняю тему. – Яйца?

– На вылупление может уйти вся ночь. – Харпер проходит мимо меня; я подавляю порыв схватить ее за руку и остановить, забыв на миг, что тут нет никаких бомб. В Афганистане они могут быть повсюду. Однажды мы с парнями прочищали дорогу, потому что нам было известно про заложенную там мину, но даже с металлоискателями не могли ее засечь. В итоге мы сдались, залезли в машину, проехали немного вперед. И задели ту самую мину, которую искали. Никто не пострадал – нас лишь тряхнуло немного, но машина вышла из строя. Хоть мой мозг и в курсе, что мы не взлетим на воздух на пляже Бонита, но я не могу удержаться, исследуя песок на наличие взрывчатых веществ. 

– Что-то не так? – спрашивает Харпер.

Мне требуется несколько мгновений, чтобы вспомнить, о чем мы говорили, однако затем я смотрю на нее. Океанский бриз колышет пряди волос, обрамляющие ее лицо.

– Нет, все в полном порядке.

Гнездо располагается в самой темной части пляжа, неподалеку от трехэтажного дома с крытым бассейном. Курортный сезон еще не наступил, поэтому дом пока закрыт. Вокруг тихо. Слышен только мягкий шелест волн, а белая круглая луна бросает отблески на поверхность воды. Если я и скучал по чему-то, связанному с домом – так это по таким пейзажам.

Харпер ведет меня к миниатюрному месту преступления. Гнездо похоже на остатки смытого волной песчаного замка, отмеченные крестом из желтой сигнальной ленты и знаком, предупреждающим держаться подальше.

– Тент будет расположен тут. – Она обводит красным лучом фонарика границу вокруг кладки, потом просвечивает дорожку до воды. – А траншея начнется отсюда. И дойдет до самой кромки океана.

– Какая глубина нужна?

– Примерно по лодыжку. – Харпер принимается разворачивать полиэтилен. – Она должна быть достаточно глубокой, чтобы не дать малышам выбраться за ее пределы и двинуться в сторону искусственных источников света. 

Я начинаю копать. Песок здесь плотнее, чем в Афганистане. Тамошний похож на пудру по консистенции. Он скапливается везде, в носу, в ушах; если сплюнуть в первый раз перед чисткой зубов, слюна будет коричневая.

На одном из наших аванпостов был колодец, а иногда мы мылись в оросительных каналах, но по-настоящему чистыми себя никогда не ощущали.

Примерно на полпути к воде слышу треск.

Я пересекаю неглубокий канал между полями с Чарли и афганским солдатом, держащимся позади, когда очередь из АК-47 свистит над головой, словно растревоженная пчела.

Мгновенно опускаюсь в мутную воду, которая заливается в сапоги, пропитывает брюки. Чарли стоит неподвижно на краю канала, как замершая цель.

– Чарли, пригнись! – Я пытаюсь выбраться из русла, чтобы схватить его, но поскальзываюсь на грязи, ухватываясь за лодыжку друга. – Ложись!

Он сползает в канал, когда над ним проносится пуля. Афганский солдат слепо отстреливается из своего автомата в сторону, где, по его мнению, прячутся Талибы. Я выглядываю из-за насыпи, пытаясь понять, откуда ведут огонь.

Щелк!

– Трэвис! – Голос Харпер пробивается сквозь завесу воспоминаний, которые тут же рассеиваются. Вот только я лежу в песке, а она стоит надо мной со сломанным колом – источником треска – в руке. Мое сердце бьется слишком быстро – боюсь, в любую секунду оно может разорваться; и не могу отдышаться. – Ты в порядке?

– Нет. – Я не собирался этого говорить. – То есть… – Мне так стыдно, что даже взглянуть на нее нет сил. К тому же от влажности песка промокли шорты, и теперь моим яйцам холодно. – Я в порядке.

Та перестрелка случилась во время нашего первого патрулирования. Все произошло так быстро, я понять не успел, застыл ли Чарли от страха или потому что думал, будто неуязвим. До сих пор не могу вспомнить, отстреливался ли он. Единственное, в чем я уверен – в тот день ему повезло.

Харпер садится рядом со мной, тянется к моей руке. Ее пальцы скользят по загрубевшим мозолям, прорвавшимся волдырям, шрамам от порезов, которые слишком долго заживали, потому что мои руки постоянно были грязными. Она ничего не говорит. Просто сжимает мою ладонь.

– Наверно, тебе лучше держаться подальше от меня, – говорю я, опустив голову себе на колени. – Я в полном раздрае. 

– Это страшно, – произносит Харпер. – Ты кричал, а я не знала, что делать. Представить не могу, каково тебе было там.

– Чертовски хреново. – Подхватываю лопату и швыряю ее так далеко, насколько хватает мочи. – Я просто хочу опять стать нормальным.

Только былого не изменить. Мой друг мертв, и я никогда не стану прежним Трэвисом Стефенсоном.

Не глядя на меня, Харпер поднимается на ноги и уходит за лопатой. Я закипаю от ярости, потому что она чересчур добра ко мне, но вся злость перегорает до ее возвращения.

– Может, – предлагает Харпер, протягивая лопату, – пора найти новую норму?

– Я… Извини.

Она улыбается.

– Не извиняйся, Трэвис, просто копай.

***

Полчаса спустя я падаю на покрывало, расстеленное Харпер перед гнездом. Футболка липнет к телу, поэтому я стягиваю ее с себя, после чего ложусь на спину. В небе мерцают звезды; песок под покрывалом охлаждает мою разгоряченную кожу. Лишь в одном мне нравился Афганистан. Там нет уличного освещения, озаряющего небо, поэтому создается впечатление, будто видны все звезды во вселенной. Я закрываю глаза.

– Отличная траншея. – Харпер опускается рядом со мной, прижимая колени к груди. – Ты хорошо поработал.

– Что теперь?

– Ждем.

Харпер слегка дрожит. В августе в Форт-Майерс обычно стоит зной, даже по ночам, но надвигается холодный фронт, так что бриз набирает силу. Я протягиваю ей свою толстовку.

– Как думаешь, они сегодня вылупятся?

– Все признаки на то указывают, – отвечает она. – Гнездо обвалилось местами, что свидетельствует о двигательной активности. Сегодня можем увидеть одного-двух, а можем и всех. – Харпер улыбается так, что мне становятся небезразличны морские черепахи. – Восхитительно, правда?

Как бы извращенно ни звучало, но да.

– Я могу придумать способы похуже, как проводить ночи.

Она надевает мою толстовку.

– Например?

– Каждая ночь в Афганистане, – говорю я, но это не совсем верно. Порой мы неплохо проводили время. Я рассказываю ей про то, как мама Чарли прислала нам пиццу – законсервированный соус, полуфабрикаты пышек, пепперони, грибы. Даже металлическую форму и дисковый нож не забыла. – Мы вырыли яму для костра, положили сверху решетку и зажарили пиццу на углях. Дно немного подгорело, а моцарелла сублимационной сушки не до конца расплавилась, но все равно было вкусно. Как дома.

– Чарли – один из твоих приятелей?

– Был.

Улыбка Харпер меркнет.

– Мне жаль, Трэвис. Я не знала.

– Знаю.

– Я слышала Райана как-то в школе. Ему были неизвестны подробности, но он сказал, что ты герой. Что ты спас жизни нескольким людям.  

– Райан сам не понимает, о чем болтает. – Я сажусь, натягивая футболку обратно. Ненавижу сейчас своего брата за то, что использует мою жизнь в качестве… повода для хвастовства. Особенно когда хвастаться особо нечем. – Не хочу показаться грубым, но я бы предпочел не обсуждать данную тему.

– Извини.

– Нет, Харпер, ты ни в чем не виновата. Я просто… я не герой. Если бы был… – Чарли бы мог остаться в живых. – Никакой я не герой.

Она поначалу молчит, затем подталкивает меня плечом.

– Ты обладаешь превосходными копательными навыками.

Я хохочу.

– Да уж, мне в лагере для новобранцев вручили медаль за рытье окопов. Если тебе нужно вырыть яму – я к твоим услугам.

Смотрю на нее украдкой, пока Харпер смеется. Толстовка ей слишком велика, но смотрится отлично. Словно она создана для моей толстовки. Я и думать не хочу, что это значит. Вместо этого думаю о том, чтобы наклониться и поцеловать Харпер. Вот только трачу слишком много времени на раздумья. Она вскакивает на ноги, широко распахнув глаза, будто прочитала мои мысли.

– Нам надо… – Харпер указывает рукой в сторону кладки. – Черепахи.

Я ее не понимаю. Харпер ведет себя не так, как большинство знакомых мне девушек. Между нами повисает неловкость, когда следую за ней к гнезду. Она светит вперед красным лучом фонарика и радостно взвизгивает. В тусклом свете видно, как из песка показывается маленькая голова и ласты. Харпер хватает меня за руку и сжимает пальцы, транслируя свое счастье мне. Я ничего не делаю.