Наступил декабрь. Второй Медведь вновь обрел сначала лапы, потом конечности целиком, затем снова исчез. Квентин становился все молчаливее и злее, раздражаясь с каждым днем все больше.

Артур тоже нес вахту, слоняясь поблизости, когда Квентин работал, и жадно впитывая каждое его слово, когда тот наставлял его насчет женщин, жизни вообще и процесса сварки в частности. Квентин снова соорудил конечности животного и опять уничтожил их. Это была пятая по счету попытка. Мы все находились на грани – я, Артур, квартиранты и, что было хуже всего, сам Квентин. В тот год рано выпал снег, немного, каких-то пару дюймов, но земля покрылась ледяной коркой. Квентин работал без перерыва, его лицо и руки краснели на морозе, изо рта вырывались облачка пара, наледь разлеталась под его тяжелыми армейскими ботинками.

Четыре лапы, четыре конечности и подбрюшье были сделаны, но все это даже отдаленно не напоминало медведя. Джанин, приехавшая забрать Эсме, с несчастным видом посмотрела на пастбище, где Квентин заканчивал разрезать на части мою машину.

– Мистер Рикони-младший делает это только для того, чтобы показать, на что он способен?

– Не думаю, что у него большая свобода выбора. Это стало наваждением.

– Что ж, эта скульптура всех затягивает в свою черную дыру. – Джанин вздохнула, и мы посмотрели на Артура и Эсме, сидевших с довольным видом в кабине грузовика Квентина. – А они чем занимаются?

– Эсме училась водить грузовик. Они просто ездили взад-вперед по нашей дороге. Один из нас все время находился рядом. Девочка делает успехи. Передачи она переключает как настоящий профессионал.

– Не понимаю, откуда взялось это ее увлечение машинами, но думаю, вреда от этого не будет.

– Куда лучше, чем возиться с оружием.

– Но мы никогда не давали ей патроны.

– Как мило с вашей стороны, – не смогла удержаться я от сарказма.

Джанин нахмурилась.

– Черт бы побрал тебя и твой долбаный контракт для фермеров.

– Разве ты не довольна, что все уладилось? Мы добились компромисса. Признай это.

– Придется. Папе это все не по душе, но он смирился с ситуацией.

– Как поживает мистер Джон?

– Не слишком хорошо. Сейчас много играет в гольф, а ведь он его ненавидит.

– Тебе следовало бы придумать для него какое-нибудь другое занятие.

Джанин развернулась ко мне, ее глаза сверкнули.

– Урсула Пауэлл, не смей снова давать мне советы, как мне управляться со своей семьей и делами. Я с детства по горло сыта панегириками в твой адрес, а когда мама умерла, папа и вовсе стал твоим истинным фанатом. Мать отличалась снобизмом, согласна. Для нее он всегда оставался богатым, но ничего не значащим выходцем из маленького городка. Она всегда держалась так, словно их брак был мезальянсом. Папа обожал ее, а она устраивала ему сцены по любому поводу, включая и его привязанность к вашей семье. Он хочет искупить то, что многие годы держал вашу семью вне общества. Но знаешь, что я тебе скажу? Мне на это плевать.

– Понятно. Но знаешь, мы все-таки должны что-то предпринять, чтобы мистер Джон снова сделался самим собой.

– Я сама об этом позабочусь.

С этими словами Джанин широким шагом подошла к грузовику и распахнула дверцу со стороны водителя. Она смотрела только на Эсме.

– Внимание всем машинам, на дороге нарушитель, – Джанин говорила, подражая дорожным патрульным. – Неужели за рулем этого огромного грузовика моя кузина Эсме? Не могу в это поверить. Конец связи.

Девушка сконфуженно заморгала.

– Но я, правда, могу водить эту машину, – весело призналась она. – Ты удивишься.

Эсме и Артур улыбались.

* * *

Как-то вечером незадолго до Рождества я принялась распутывать праздничные гирлянды и украшать ими окна гостиной. У меня болели руки, после того как я целый день укладывала на заднем крыльце поленницу дров. Я заказала еще баллоны с пропаном для обогревания комнат и приготовила все теплые одеяла. В доме витал запах кукурузных лепешек. Листья турнепса варились в кастрюльке на плите, а рядом в сотейнике томились яблоки. Моя тефлоновая сковорода для омлетов мирно висела рядом с тяжелой чугунной сковородкой, которой пользовалась еще моя бабушка. Лиза накрывала на стол к ужину. Я пыталась оградить мой дом не только от зимнего холода, но и от какой-то невидимой угрозы, ощущение которой преследовало меня.

– Иди скорей! – В комнату с криком ворвался Артур, в его глазах застыл страх. – Квентин уничтожает своего Медведя!

Мы с Лизой выбежали на улицу. Квентин колотил кувалдой по последней незаконченной скульптуре. Кусочки металла летели в разные стороны, вспыхивая в последних лучах заката, но самые крупные части были слишком хорошо приварены. Ему никак не удавалось расправиться с творением собственных рук. Квентин выглядел так, как будто сошел с ума.

– Прекрати, – приказала я. – Квентин, немедленно прекрати!

Он замер, как пропустивший удар противника боксер. Пот заливал ему глаза, от его разгоряченного тела шел пар, застывая белыми облачками в морозном воздухе. Тяжелая кувалда опустилась на землю.

– Я начинаю все сначала. Отойди с дороги.

Артур заплакал.

– Ты убиваешь его. Убиваешь. А он мне так нравился. У него были такие хорошие лапы.

Я обняла брата.

– Квентин не убивает его. Я поговорю с ним, и все будет в порядке. Иди в дом вместе с Лизой. Договорились? Лиза, отведите его и накормите ужином. И не выпускайте больше на улицу сегодня.

– Идем, милый, – добродушно пропела она и увела Артура.

Я торопливо подошла к Квентину и протянула руку.

– Отдай мне кувалду.

– Этот медведь тоже никуда не годится. Оставь меня в покое, и я разделаюсь с ним, как и с остальными.

– Ты сам не понимаешь, что делаешь. Это отличная скульптура, ты себя уничтожаешь. – Я силой разжала его пальцы и обхватила ручку кувалды. – Я прошу тебя успокоиться и поговорить об этом со мной. Пожалуйста.

Плечи Квентина опустились, он отбросил в сторону тяжелый инструмент и устало опустился на бетонное основание. Я присела перед ним на корточки, взяла его исцарапанные руки в свои и крепко сжала.

– Ты заболеешь, если будешь и дальше так работать. Ты похудел, плохо спишь, ешь всухомятку, твои руки покрыты не зажившими ожогами от сварки. Выглядишь просто ужасно, и я уже много недель не видела, чтобы ты улыбался.

Губы Квентина дрогнули, измученные глаза впились в мое лицо.

– Ты пытаешься польстить мне?

– Я сожалею, что согласилась с твоей идеей. Она разрушает тебя.

– Но проклятая скульптура меня не убила… Пока.

– Не говори так. – Я заговорила громче. Я как будто прозрела. – Ты хочешь, чтобы она причинила тебе боль. Но почему, Квентин? Что, по-твоему, ты сделал своему отцу, чтобы тебя так мучило чувство вины? Что с тобой происходит?

– С каждым днем я все отчетливее вспоминаю отца. – Квентин говорил медленно, каждое слово давалось ему с трудом. – Каждый проклятый день на морозе, каждый ожог, каждая капля пота, и он возвращается ко мне, подходит все ближе. Я вспоминаю, что отец говорил мне, когда я впервые приехал в нему на тот склад, где была его мастерская. Я помню, как он учил меня играть в карты; говорил, что надо сказать девочкам; внушал мне чувство чести, говорил о самоуважении и самодисциплине; показывал мне, что значит быть мужчиной в его понимании этого слова.

– Это хорошие воспоминания.

Квентин покачал головой.

– Я помню и то, как отец сидел в жаркий день под вентилятором, обхватив голову руками, а с его лица капал пот. У него были порезы и ожоги от сварки на руках. И он сидел так, словно у него не осталось сил двигаться. И это была не только физическая усталость. Устали его сознание и его душа.

Он описывал своего отца, а я видела его самого в последние дни.

– Ты никогда раньше не понимал, как много отнимает у него его работа?

– Я понял это только сейчас, когда пытаюсь копировать его. – Квентин потер лоб рукой, и я увидела свежий ожог у самых волос.

– Я сейчас вернусь, – сказала я. Я сбегала в дом и вернулась с баночкой бальзама. – Эта мазь тебе поможет.

Квентин посмотрел на меня, а потом угрюмо рассмеялся.

– Ты считаешь, что этим можно вылечить все что угодно.

– Хотя бы для начала. – Я взяла его ладони в свои и стала втирать в них бальзам. Я делала вид, что изучаю линии на них.

– Ты умеешь читать по руке? И что же ты видишь? – он говорил с сарказмом человека, не верящего в подобные глупости.

Я и сама не верила в хиромантию, но решила воспользоваться возможностью немного подразнить его.

– Я вижу боязнь ответственности, боязнь обязательств, страх, что придется спать с одной-единственной женщиной всю оставшуюся жизнь. Все как обычно.

– Нет. – Его крепкие пальцы обхватили мое запястье. – Это страх умереть, – поправил меня Квентин.

Мне показалось, что на мгновение мое сердце перестало биться. Наконец я смогла произнести:

– Ты можешь сказать мне, почему боишься?

– Мужчины в моей семье умирают молодыми. Так всегда было. Их убивали на войне, они гибли от несчастных случаев… – Квентин замолчал, циничная усмешка искривила его губы. – Вероятно, Рикони притягивают к себе смерть. Мой отец не стал дожидаться своей очереди и утруждать себя размышлениями на этот счет. Должен отдать ему должное, он сам лишил себя жизни.

Я не сводила с него глаз.

– Если бы я поверила… – Я замолчала, пытаясь проглотить комок, застрявший в горле. – Я должна поверить в то, что можно изменить семейные традиции, или судьбу, или просто глупое невезение, или недопонимание. Называй это, как хочешь. Я намерена изменить будущее моей семьи. А ты изменишь свое.

– Пока я работаю над скульптурой, у меня есть шанс понять, кем был мой отец. Я уничтожаю неудавшееся и начинаю все заново только потому, что до сих пор этого не понял.

– Но ты же можешь так и не найти ответ на вопрос, почему он убил себя.