Голова все еще гудит, но мысль о чудесном спасении приносит облегчение. А потом я вспоминаю: Мэку Бриггсу не спастись не удалось. В письме Брэда было указано его имя. И мое. Следом мне приходит в голову, что никто не знает о моем местонахождении. Нужно связаться с Франклином.
Мне вспоминается и еще кое-что. Имя Джоша тоже было в том письме. Дорога резко затуманивается у меня в глазах, и где-то глубоко внутри начинает ныть недоброе предчувствие.
Опомнившись, смеюсь во весь голос. Ох уж эта старая, никогда не действовавшая отговорка — «Наверное, он не позвонил, потому что умер».
Да что со мной. Может быть, это я не права? Может, я просто уже так отвыкла от этих правил любовной игры, что ожидаю слишком многого в слишком короткие сроки?
Или, возможно, Джош просто боится. Думает, что я приняла его приглашение на школьный спектакль, только чтобы выведать у него что-нибудь еще о Формане. И теперь стесняется позвонить, потому что у такой известной персоны, как я, светящейся на телевидении, узнаваемой в ресторанах, обладательницы многочисленных премий, наверняка и без того насыщенная и занятая жизнь.
Ведь это он догадался насчет «Миранды» и даже выдвинул на этот счет любопытную теорию. Первый упомянул о Бриггсе и Расмуссене. Стало быть, по крайней мере, слушал меня, иначе как бы ему тогда запомнились эти имена?
Если. Только. Твою. Мать.
В окне мелькают дорожные знаки, а я тем временем в ускоренном режиме прокручиваю в голове разговор с Джошем, откидывая романтичные сцены. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, успеваю заметить выражение своего лица. Похожа на Красную Шапочку, которая только что увидела волка в бабушкиной кровати.
Я ни разу не называла при Джоше имени Уэса Расмуссена.
Тогда откуда он узнал про него? И зачем ему это нужно?
Мне не хватает воздуха. Не могу вести машину. Надо подумать. Надо остановиться. Смотрю на часы и высчитываю время: не успеваю. Нет времени ни останавливаться, ни паниковать.
Где-то я читала, что неопытным пилотам не разрешают летать ночью, потому что они не ориентируются, где верх, а где низ. Но некоторые нес частные, бывает, все же отваживаются: они летят, разрезая темноту, не видя линии горизонта, и даже приборы не спасают их от роковой дезориентации.
И сейчас, на бешеной скорости мчась к пункту назначения, я с легкостью понимаю их чувства. Неужели меня могли облапошить таким вот идиотским образом?
Вспоминаю подробности нашего вечера — и все моменты, когда безбожный манипулятор Джош, гроза честных, правдолюбивых репортеров, так заботливо пудрил мне мозги, выступают передо мной в ярких неоновых лучах.
Не знал о Мэке Бриггсе? Ну конечно, знал. Не знал о том, зачем Брэду понадобились цитаты из имейлов? Ну конечно, знал. Не знал, откуда берется спам? Разумеется, знал. Не знал, что произошло в «Азтратехе»? Не знал о том, что Брэд собирался донести на фирму? Да наверняка он в курсе всей этой истории, в чем бы она ни состояла.
В приступе злости на саму себя ударяю ладонью по рулю. Джош встречался с Брэдом на званом обеде, вспоминаю я. Возможно даже, обед был организован самим Уэсом Расмуссеном.
Холодею от полного и неотвратимого осознания того, что целью Джоша было выяснить, как много мне известно. А мне так… страстно хотелось романтики и ласки, что обмануть меня не составило труда.
Меня захлестывает презрение к себе, и я закрываю глаза, не отдавая себя отчета в том, что нахожусь за рулем и лучше бы смотреть на дорогу.
А вот и мой поворот.
Когда я подъезжаю к кладбищу, по узкой грунтовой дорожке мимо каменной плиты с надписью «Ивентайд»[41] медленно ползет длинная вереница машин, вздымающих клубы песочной пыли. Пристраиваю «джип» в конец линии и, отделавшись от угрызений совести, включаю дальний свет. Это похоронная процессия в память Мэка Бриггса, и я только что к ней присоединилась.
Одна за другой машины выруливают к месту парковки под поросшим травой холмом. Вдали виднеется темно-зеленый тент на металлических столбиках, а под ним ряды складных стульев. Первоприбывшие гуськом шагают к местам для гостей. Мужчины, в солидных пальто, с непокрытой головой, стойко переносят мороз. Женщины, в шапках, закрывающих уши, укутанные в шали, печальны и серьезны, некоторые сжимают в руках букеты цветов или маленькие молитвенники. Маленький мальчик с игрушечным пожарным автомобилем в руках слегка спотыкается о гравий и хватается за руку рядом идущего мужчины. И у мальчика, и у взрослого на лице следы от слез. Стая серых птиц, грациозно порхая крыльями, пролетает над скорбящими и, плавно взмыв в небо, покидает безмолвное кладбище.
Сейчас самое время отправиться на парковку, но во мне неожиданно просыпается совесть, возмущенная моим намерением прошмыгнуть на похороны незнакомца. Она подвергает сомнению все мои цели и призывает на помощь моральные принципы, так что теперь я думаю только о том, как бы поскорее убраться отсюда. Это омерзительно — так вмешиваться в личную жизнь людей. Вот почему репортеров все ненавидят. Вот он, карающий, роковой билет в ад и вечное проклятие, который нельзя ни вернуть, ни обменять.
Но я еще могу спастись. Мне только нужно признаться в том, что я ошиблась. Я перепутала место, простите меня, я искала другую службу. Мне так жаль, всем пока, уже ухожу.
Но ведь надо же узнать…
Поднимаю взгляд и вижу, что работник кладбища указывает мне на свободное место. Подчиняясь ему, запираю здравый смысл в бардачок и вылезаю из машины.
Разместившись среди рядов складных стульев, стараюсь прятаться за старым кленом. Вроде бы меня никто не замечает, но проблема в том, что я вижу только спины людей, что никак не помогает мне в поиске подозреваемых.
Священник отрывается от Библии и обводит суровым взглядом собравшихся, осуждающе прищуриваясь. Гости встревоженно и печально переглядываются. И тут до меня доходит почему — у кого-то названивает телефон: сигнал приглушенный, но, все равно, какая, однако, невоспитанность и непростительное неуважение к бедному…
Шарю в сумочке, проворно откатываясь за дерево. Это мой телефон. С трудом пробравшись рукой через барахло в сумке, жму отбой, не глядя на определитель номера. Прекрасная работа, язвительно поздравляю я себя. Безупречно.
Прислоняюсь к дереву, переводя дыхание. После минутной паузы священник продолжает. Я жду, что какие-нибудь телохранители в черных костюмах выведут меня под белы рученьки и пустят кувырком с кладбищенского холма. И тогда все мои сбережения, включая накопления на пластическую операцию, пойдут в кошельки адвокатов и оплатят огромный штраф за незаконное проникновение на территорию.
Осторожно высовываюсь из-за дерева и озираюсь в поисках рыщущих поблизости охранников. Но священник уже склонился к книге, и, судя по всему, чтение подходит к концу. Гости, кажется, погружены в скорбь, и звонок мобильного им не помешал. Никаких вышибал на горизонте.
Подключаюсь к нестройному «аминь», после чего наблюдаю, как скорбящие подходят попрощаться с покойником, скрытым от их глаз под крышкой гроба. Я почти что в безопасности. Никакие судебные тяжбы с кричащими заголовками в прессе мне больше не грозят. Просто подожду конца похорон и притворюсь, будто ничего этого со мной не случалось. Да, никого из знакомых мне здесь заметить не пришлось, и это полный облом, но, по крайней мере, меня хотя бы никто не узнал.
— Чарли Макнэлли?
Ко мне приближается, аккуратно ступая по увядшей лужайке, усыпанной листьями, какая-то бабулька с кротким взглядом, которая знает меня по имени.
— Чарли Макнэлли, репортер с «Третьего канала»? — повторяет она.
Так и знала. Сейчас она начнет загонять мне про то, насколько лучше я выгляжу вживую, чем по телевизору, про то, что камера добавляет десяток лет и десяток килограммов, как будто я и сама об этом не знаю. Конечно, я признательна своим поклонникам, но нужно поскорее уносить отсюда ноги.
— Да? — Десять секунд. У нее есть десять секунд.
Бабуля не перестает улыбаться, однако возле нее маячат два прислужника в темных костюмах. Подозрительно похожие на кладбищенских вышибал, которых я так боялась. Эти типы окружают ее с двух сторон и наступают на меня, подобные упитанным роботам, запрограммированным на борьбу и защиту любой ценой.
Старческое благодушие исчезает из ее взгляда. Из-под полоски черного платка виднеется седина — это-то меня и сбило с толку. Однако теперь ее выдают слишком высоко поднятые брови и туго натянутая кожа. Нарисованное косметикой лицо ожесточается, а глаза превращаются в узкие щелочки, пронизывающие меня брезгливым взглядом.
Это явно не поклонница.
— Мисс Макнэлли, — с ледяной улыбкой произносит женщина. — Я Андреа Гримс Браун. — Роботов она мне не представляет.
Думай, думай, думай. Андреа Гримс… Тем временем она продолжает:
— Не знала, что вы были знакомы с Мэком Бриггсом. — Браун замолкает в ожидании ответа.
Андреа Гримс… Ну же, я ведь знаю это имя. Не могу вспомнить откуда. Тихонько отступаю в направлении «джипа», но Браун со своими поводырями увязывается за мной.
Наконец я внутренне собираюсь. Кто она вообще такая и с какой стати позволяет себе задавать мне вопросы? Я здесь репортер. И вопросы задаю я. Я вполне вправе находиться здесь. В каком-то роде. А лучшая защита — нападение.
Останавливаюсь и гляжу на нее сверху вниз.
— Я могу вам чем-то помочь? — Эта фраза вовсе ничего не значит, она просто часть моей беспроигрышной системы, которая поможет мне застать ее врасплох и выведать, что ей от меня нужно.
Не помогает.
Браун преграждает мне путь и продолжает допрос:
— Итак, вы знали Мэка Бриггса? И как вы познакомились?
Ничего, я тоже умею играть по этим правилам.
— Прошу прощения, — вежливо начинаю я, превозмогая себя. — Мисс… Браун, правильно? Вы подруга мистера Бриггса? Мои соболезнования. Может быть, вы хотите что-то поведать зрителям нашего канала? — Быстро вынимаю блокнот, словно собираясь записывать. — По поводу его безвременной кончины? — Пожалуй, мне отлично удается вписаться в стереотип репортера.
"Прайм-тайм" отзывы
Отзывы читателей о книге "Прайм-тайм". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Прайм-тайм" друзьям в соцсетях.