9. И тут обоих охватила такая робость, что они ни говорить, ни взглянуть друг на друга не смели и лежали, счастьем истомленные, смущенные, смятенные, прерывисто дыша. Они с ног до головы дрожали, а сердца их словно выскакивали из груди. Наконец, Габроком, осмелев, обнял Антию; она заплакала: это душа ее посылала предвестников желания — слезы. «О вожделеннейшая ночь, — говорит Габроком, — прежде чем тебя дождаться, я много ночей провел в горе и слезах. О девушка, ты милее мне, чем свет солнца, и счастливее всех, о ком когда-нибудь говорили люди: любимый стал тебе мужем, и с любимым вместе предстоит тебе и жить и умереть верной супругой». Он стал целовать Антию и пил ее слезы; они казались ему вкуснее самого нектара и сильнее всякого лекарства против боли.

Немногое сказала ему Антия: «Неужели, Габроком, я кажусь прекрасной и нравлюсь тебе, который сам так красив? Зачем ты был так робок и несмел? Как мог столь долго медлить, уже любя меня? Зачем ты молчал? Я по своим собственным мукам знаю, что ты вытерпел. Но теперь — на, возьми мои слезы, и пусть твои прекрасные волосы пьют этот напиток любви, и пусть мы, соединясь в крепком объятии, оросим слезами венки,[19] чтобы и они вместе с нами радовались любви». Умолкнув, она все его лицо стала покрывать поцелуями и прижимала его волосы к своим глазам и взяла венки. Губы к губам она приблизила, и все, что один чувствовал, поцелуи передавали душе другого. Целуя его глаза, Антия говорит: «О вы, столь долго меня печалившие и жало любви впервые вонзившие в мою душу, прежде гордыней омраченные, теперь же влюбленные, отлично вы мне послужили и послушно любовь мою в душу Габрокома проводили. За это я вас так люблю и целую и приближаю к вам мои глаза — верных служителей Габрокома. Пусть вам всегда видится одно и то же, пусть и Габрокому другая женщина не покажется прекрасной и мне не представится другой юноша красивым. Владейте душами, которые сами вы распалили, и верными будьте им стражами». Так сказала Антия, и, обнявшись, они лежали, в первый раз вкушая от радостей Афродиты. И всю ночь Антия и Габроком состязались друг с другом, и каждый старался показать, что любит сильнее.

10. А утром они встали, веселые и счастливые, насладившись друг другом, чего столь долго жаждали. Теперь вся жизнь для них стала праздником, всякий день пиры, а пророчество — в полном забвении. Но судьба помнит обо всем — не дремлет божество, которое решило их участь. Недолго Габроком с Антией прожили так; скоро родители собрались отослать их путешествовать, как было решено еще раньше. Им предстояло увидеть чужие земли и незнакомые города; надолго покинув родину, они должны были смягчить этим суровость пророчества. К отъезду делались заботливые приготовления: набирались в дорогу опытные моряки, на большой корабль грузились всевозможные запасы — множество пышных одежд, без счета золото и серебро, зерно в изобилии. Перед разлукой — жертвы Артемиде, и всенародные молитвы, и слезы, словно отъезжающие были детьми, всего города. В Египет лежал их дальний путь.

Наступил день отплытия, в гавань с утра собрались рабы и рабыни, а перед тем, как корабль должен был отчалить, на берегу были уже не только все эфесцы, но и многие из служительниц Артемиды с факелами и жертвенными животными.[20] Родители Габрокома, Ликомед и Фемисто, в отчаянии лежали на земле, непрестанно думая и о пророчестве, и о судьбе сына, и о разлуке. А Мегамед и Евгиппа, хотя и испытывали те же тревоги, были бодрее, утешаясь завершающими прорицание словами. Вот уже засуетились моряки, стали отвязывать причалы, кормчий занял свое место, и корабль медленно начал двигаться. Громкие голосу с берега смешивались с голосами отъезжающих; одни кричали: «Дети любимые, приведется ли родителям вас увидеть?», а другие: «О родители, сумеем ли вас снова обнять?» И слезы, и стенания, и каждый окликал близкого, желая сохранить в памяти милое имя. Мегамед, творя возлияние из жертвенного сосуда,[21] громким голосом, чтобы его услышали на корабле, начал говорить: «О дети, желаю вам быть счастливыми и избегнуть предсказанных бедствий; пусть эфесцы встретят вас здоровыми и невредимыми, и да узрите вы вновь милую родину. Случись иначе, знайте — и нас не будет в живых. На тяжелые, но неизбежные скитания обрекаем мы вас».

11. Льющиеся слезы мешали ему говорить.

Родителей, направившихся домой, весь народ стал уговаривать не падать духом; Габроком же и Антия лежали рядом, печалясь о многом: жалели родителей, тосковали по родине, страшились пророчества, опасались чужбины. И одно было у них утешение — что плыли они вместе. В тот же день благодаря попутному ветру им удалось счастливо достичь Самоса, священного острова Геры.[22] Здесь они совершили жертвоприношения, подкрепились едой и, сотворив молитвы, с наступлением ночи снова двинулись в путь. Они плыли благополучно, и часто между ними бывали такие речи: «Дадут ли нам боги прожить жизнь вместе?» Однажды как-то Габроком даже начал громко стенать, вспомнив о своей печальной участи, и сказал: «О моя Антия, ты дороже мне самой души. Да будем мы счастливы и от всех опасностей друг для друга спасены. А если нам суждено страдать и, может быть, расстаться, поклянемся, дорогая, ты — что останешься чистой и другому мужу не покоришься, я — что не возьму другой жены». Услышав эти слова, Антия горько заплакала. «Как это, — сказала, — Габроком, мог ты подумать, что я в разлуке с тобой буду еще помышлять о новом муже и браке, когда я и вовсе жить не стану без тебя. Богиней нашей, великой эфесской Артемидой, и этим морем, по которому мы плывем, и богом, подарившим нас прекрасным безумием, клянусь, что, и на краткое время тебя лишившись, я ни жить, ни на свет солнца глядеть не стану». Так она говорила, и Габроком повторил ее слова, а жребий, им назначенный, делал их клятвы еще более зловещими.

Между тем, миновав Кос и Книд, корабль приближался к Родосу,[23] острову обширному и прекрасному. Здесь была назначена стоянка. «Нужно, — говорили моряки, — и водой запастись и самим отдохнуть перед далеким плаванием».

12. Причалив, команда сошла на берег; спустился и Габроком об руку с Антией. Все родосцы сбежались, пораженные красотой молодых людей, и никто не прошел мимо молча: одни говорили, что это явились боги, другие молились и падали ниц. Скоро имена Габрокома и Антии стали известны всему городу. Им всенародно молятся, приносят богатые жертвы, приезд их празднуют, как великий праздник. Они же осмотрели весь город, посвятили в храм Гелиоса[24] золотое оружие и в память о себе оставили надпись:[25]

В дар золотое оружье приносят тебе чужестранцы

Антия и Габроком, Эфеса священного дети.

После этого они недолго пробыли на Родосе; моряки торопились в путь, и, запасшись всем необходимым; они отправились дальше. Провожали их все родосцы. Поначалу ветер благоприятствовал, и плыть было легко; в течение первого дня и следующей за ним ночи они уже вышли в море, называемое Египетским.[26] Но на второй день ветер стихает, на море тишь, плавание медленное, праздность моряков, пирушки, опьянение и начало предсказанных зол. Габрокому в сонном видении предстает женщина, страшная на вид, выше человеческого роста, в багряной финикийской одежде. Приблизившись, она, — так казалось Габрокому, — поджигает корабль, и все гибнут, только он с Антией спасаются. Габроком был напуган видением и стал теперь ждать беды. И беда действительно пришла.

13. Еще в родосской гавани рядом с ними стояли пираты, финикийцы родом, приплывшие на большей триере.[27] Они выдавали себя за купцов; было их много, и все — молодец к молодцу. Они проведали, что на соседнем корабле — золото, серебро и нет недостатка в отборных рабах, и решили, напав, перебить всех, кто будет сопротивляться, а остальных захватить вместе с богатствами и увезти в Финикию на продажу: этих людей пираты презирали, видя в них недостойных противников. Главарь пиратов, по имени Коримб, был громадный детина, со свирепым взглядом; волосы его в беспорядке падали на плечи. Обдуман план нападения, пираты сначала спокойно плыли за кораблем Габрокома, а около полудня, когда моряки пьянствовали и бездельничали — одни спали, другие слонялись из угла в угол, — молодцы Коримба налегают на весла и начинают быстро приближаться. Как только корабли оказались рядом, пираты в полном вооружении одним прыжком перескочили на палубу, размахивая обнаженными мечами. Тут некоторые в страхе бросились в воду и утонули, а те, кто защищался, были убиты. Габроком и Антия подбегают к пирату Коримбу и, с мольбой обняв его колени, говорят: «Золото и все богатства — твои, и мы тебе отныне рабы, владыка, но ради этого моря и твоей десницы пощади наши жизни и не убивай тех, кто покорился тебе добровольно. Вези нас, куда угодно, и продай, но будь милостив, позволь нам служить одному господину».

14. После таких слов Коримб тотчас же велел прекратить резню. Перенеся на свою триеру все самое ценное, забрав с собою Габрокома, Антию и несколько рабов, он поджег корабль, так что всех, кто на нем оставался, охватило пламя. Ведь увезти всех он не мог, да и не считал безопасным. Жалостное это было зрелище, когда одни с пиратами уплывали, другие в огне сгорали, и руки простирали, и слезы проливали. С корабля слышались крики: «Куда вас увозят, господа наши, что за земля вас примет, и в каком городе вам суждено жить?» И в ответ: «О счастливцы, вы умрете раньше, чем узнаете оковы и изведаете рабскую долю». С такими словами одни прочь уплывали, другие сгорали.

В этот миг воспитатель Габрокома, глубокий старик, почтенный на вид и внушающий жалость своей дряхлостью, не вынеся расставания с юношей, бросается в мере и плывет, пытаясь догнать триеру. «Как можешь ты меня покинуть, дитя, — меня, твоего старого наставника? Куда тебя увозят, Габроком? Лучше сам убей меня, злосчастного, и сам схорони; незачем мне жить без тебя». Так он говорил и в конце концов, отчаявшись когда-нибудь еще увидеть Габрокома, утонул, перестав бороться с волнами. Эта потеря была для Габрокома самой горькой; он протягивал старику руки и умолял пиратов поднять его на палубу, но те на слушали просьб юноши.