Рейф решил развлечь ее, чтобы загладить вину за вчерашнее поведение. Для него это было внове и безгранично радовало, ибо Генриетта смотрела как зачарованная, ее энергия заражала. Она пребывала в полной уверенности, что он способен ответить на ее вопросы, шел ли разговор о моде, более пышных юбках, узких талиях или точном воспроизведении наступления при Ватерлоо, состоянии здоровья короля, страдавшего от подагры и покидавшего Виндзорский замок, и о том, о чем даже не стоило говорить. Рейф находил это скорее трогательным, нежели раздражающим.


После представления они отобедали в ресторане. Проявив некоторую настойчивость, Рейф уговорил Генриетту рассказать немного о себе. Как всегда, она говорила о себе пренебрежительно. Рейф догадался, что в целом она счастлива, но родители не уделяли ей должного внимания, поскольку их больше занимали добрые дела, нежели благополучие единственного ребенка. Правда, он тут же вспомнил, как Генриетта вспылила, когда речь зашла о ее праведном отце, и воздержался от критических замечаний. Помня, с какой завистью Генриетта смотрела на туалеты женщин, представлявшие собой дешевую имитацию повседневной одежды, вечерних платьев и уличных костюмов, которые носили представительницы высшего света, ему захотелось подарить ей хотя бы один подобный предмет одежды, но он понимал, что об этом даже заикаться не стоит.

Рейф не только вступил бы в противоречие с ее принципами, но и невольно обратил бы внимание на ее поношенное платье. Хотя ему было противно смотреть на это платье, оно стало неотъемлемой частью Генриетты, и он испытывал к нему что-то вроде симпатии.

Они еще долго разговаривали после того, как съели бараньи отбивные с подливкой, не обращая ни малейшего внимания на входящих и выходящих посетителей и любопытные взгляды — ведь он был красив и хорошо одет, а она такая оживленная, но неряшливо одета. Оба разговаривали и смеялись, наклонялись ближе друг к другу. Когда стало совсем сумрачно, зажгли свечи. Наконец, владелец ресторана набрался смелости и сообщил им, что ресторан уже давно закрылся.

— Боже мой, как летит время, — заметила Генриетта, стоя на улице и привыкая к сумеркам. Рейф остановил экипаж. — Я так чудесно провела день. Спасибо вам.

Нога Рейфа коснулась ее, когда он усаживался рядом с ней. Генриетта смотрела через маленькое окошко на покачивающуюся голову кучера, сидевшего впереди, смутно догадывалась, что экипаж пересекает мост через реку, и видела, как зажигают газовые рожки. После бессонной ночи Генриетта не чувствовала усталости и была полна сил. Нога Рейфа согревала ее через складки пальто. Их плечи чуть соприкасались. Хотя оба молчали, на этот раз тишина доставляла им удовольствие.

Но до безмятежного спокойствия было еще далеко. Генриетта слишком остро ощущала присутствие этого мужчины. Рейф назвал ее неотразимой. Она прежде никогда не считала себя таковой. Ей это пришлось по душе, хотя и приводило во взвинченное состояние, поскольку таило в себе множество всяких возможностей. Она считала, что вряд ли сможет достойно справиться с ними, сочтя за благо даже не думать об этом.

Сегодня Генриетта увидела Рейфа с другой стороны, и это ей очень понравилось. Она полюбит эту сторону Рейфа еще больше, поскольку она никак не вязалась с образом, созданным, должно быть, его репутацией. Ей все казалось очевидным: Рейф — повеса, лишенный принципов. Однако Генриетта посмотрела на него совсем иначе. Пока было непонятно. Но теперь, по крайней мере, исчезло недоверие. Генриетта чувствовала, что Рейф не способен совершить бесчестный поступок, хотя он такой возможности не исключал.

Генриетта прикусила губу. Когда возникала эта тема, она вспоминала, как выступала в роли обвинительницы, а он отказался отвечать. А что, если она вела себя бесцеремонно? Водится за ней такой недостаток.


Когда экипаж остановился во дворе «Мыши и полевки», Рейф взял Генриетту за руку и помог ей выйти. Ее снова охватили сомнения. С какой стати миссис Питерс, его экономке, предостерегать ее, если для этого не было никаких оснований?

Она проследовала за ним по коридору. Пламя свечей на стене дрожало под напором сквозняка из пивной. Глядя на его высокий стан, широкие плечи, аккуратную линию волос, Генриетта почувствовала знакомое покалывание. Еще одно противоречие, возможно самое значительное, и от этого никуда не скрыться — она желала его. Желание это преобладало над разумом. Генриетта знала, что так поступать не следует, это плохо, но ее тело упорно диктовало свои правила.

Хорошо это или плохо — ключевой вопрос. Ей хотелось бы получить ответ. Жаль, что все так осложнилось. Но возможно, Рейф — сложный человек? Или же она все слишком упрощала? Он говорил, что Генриетта видит все в черно-белом свете, и она уже несколько раз убеждалась в его правоте.

— Поднимайтесь наверх. Я схожу к Бену и узнаю, нет ли новостей. — Рейф прервал поток ее мыслей. Из пивной донеслись недовольные громкие возгласы, за которыми послышался еще более громкий гул. — Похоже, Бен занят по горло, — заметил Рейф с кривой усмешкой. — Видно, сейчас не самое подходящее время отрывать его от дел.

Они поднялись в свою комнату. Поставив лампу рядом с кроватью, Рейф задвинул занавески. Генриетта расстегнула пальто и положила его на кресло, сняла перчатки и шляпку. Рейф отбросил сюртук в сторону и ослабил узел шейного платка. Трогательная домашняя сцена. Эта мысль пришла им в голову одновременно. Оба посмотрели друг на друга, улыбнулись, отвели глаза, смутившись такой близости или, возможно, не желая признаться в ее существовании.

— Я провела чудесный день. Спасибо, — сказала Генриетта, беря щетку для волос.

Рейф улыбнулся, отчего у Генриетты так сжалось сердце, что стало трудно дышать.

— Этот день мне тоже доставил удовольствие, — откликнулся Рейф.

— Признайтесь, вы ничего подобного не ожидали. Мне трудно представить, что вы часто посещаете «Арену Эстли».

Его лицо расплылось в улыбке.

— Признаюсь, я получил большое удовольствие. Вы обладаете даром превращать самые заурядные события в нечто интересное.

— Потому что я неопытная.

— Потому что вы настоящая, Генриетта.

Она опустила щетку для волос.

— Это комплимент?

— Да.

Генриетта снова взяла щетку, рассеянно посмотрела на нее и снова опустила.

— Рейф, я хотела… но мне все же не хочется, хотя я чувствую, что должна. Не понимаю, и это сбивает меня с толку, и поэтому… — Генриетта беспомощно взглянула на него, отчаянно подбирая слова, которые не задевали бы его чувств.

— Вы тоже сбиваете меня с толку, ведь я понятия не имею, о чем вы говорите.

Генриетта прикусила губу. Если она сейчас промолчит, завтра придется задавать те же вопросы, кроме того, еще предстоит пережить сегодняшнюю ночь. Итак…

— Рейф, вы действительно повеса? — Генриетта почти видела, как в нем закипает злость. Он сдвинул брови, те изогнулись, придавая ему дьявольское выражение. Выражение глаз предвещало грозу. О боже, и надо же было ей выпалить подобную глупость? — Мне не хотелось… забудьте то, о чем я спросила.

— Но вы уже спросили, значит, это вас серьезно тревожит.

— Да, это так, — решительно ответила она. — Я просто не понимаю вас.

— Что вам не понятно?

Если она коснется его, он превратится в ледышку. Да и вряд ли позволит ей прикоснуться к себе. Незримая стена выросла между ними.

— Я не понимаю вас, — ответила она, не собираясь сдаваться. — Не понимаю, как с вашей репутацией можно быть таким… таким… ну, вы совсем не похожи на повесу.

— Интересно, как ведет себя повеса?

— Ну… он… ну, он… Мама говорит, что повесы соблазняют невинных девиц.

— И откуда такая осведомленность?

— Да, она это знает, — ответила Генриетта. Ее разозлил подчеркнуто насмешливый тон. — Мама знает это, потому что ее соблазнил один повеса. О! — Генриетта зажала себе рот, но было уже слишком поздно, пришлось досказывать остальное. — Он обещал жениться на ней. Мама сбежала с ним, а он бросил ее.

— Вероятно, после того, как соблазнил ее.

Генриетта густо покраснела.

— Не стоит быть столь бессердечным.

— Разумеется, если ставить меня на одну доску с соблазнителем вашей матери, — отреагировал Рейф.

Генриетта скрестила руки на груди. На этот раз она выпытает правду.

— Вы не бессердечны, — твердо заявила она, — не безответственны и не эгоистичны.

Рейф пропустил ее слова мимо ушей.

— Что случилось с вашей матерью?

— Мама была раздавлена горем. Она очень красива и совсем не похожа на меня, перед ней открывались великолепные перспективы, но все рухнуло в одночасье. Мама покинула город, встретила папу, влюбилась в него и согласилась выйти за него замуж. Ее семья возражала, потому что за папой не было ни богатства, ни титула…

— А у вашей матери все это было?

— Думаю, у нее хорошая семья, но я не встречала никого из ее родни. Они отреклись от нее… не потому, что ее соблазнил повеса… кстати, у того было преимущество — он тоже из хорошей семьи, — но она вышла за моего отца, — с негодованием говорила Генриетта. — То, что случилось с моей матерью, просто ужасно. Ужасно. Это наложило печать на всю ее жизнь. Хотя мама счастлива с папой, бывают времена, когда она грустит. Вы этого представить не можете.

Рейф мог представить это. Увядающая красавица, не способная забыть то, что случилось более двадцати лет назад, и столь озабоченная своей трагедией, что не признает за собой никакой вины. Рейф мог представить это слишком хорошо, ибо он женился именно на такой женщине. Генриетта смотрела на него теми же глазами, что и на соблазнителя ее матери, и ему хотелось только одного — образумить ее.

— И поэтому мама забила вам голову трагическими рассказами об обольстителях, не так ли?