— Есть много других, иных, только вы не хотите дать им шанс.

— Только по одной причине — однажды я дал такой шанс, но в ответ меня обманули.

Разозлившись на себя за это невольное признание, Рейф сжал кулаки, затем тут же разжал их. Что, черт подери, скрывалось в ней и заставляло его говорить подобные вещи? Как получается, что они оба то смеются, то она выводит его из себя?

— Это было давно, мне не хочется ворошить прошлое, — резко сказал он.

— Вот еще один вопрос, который вы не желаете обсуждать, — заметила Генриетта, разозлившись не меньше, чем он. — Я его добавлю к моему списку вопросов, только он столь обширный, что я все не запомню. Почему вам дозволено пресекать любую тему разговора, тогда как сами без стеснения задаете мне любые вопросы? Кто вас довел до такого состояния озлобленности?

— Генриетта, мне не хочется обсуждать это, когда вздумается, и уж особенно в экипаже.

— Кучер не слышит нас. Кто виноват в этом? — потребовала Генриетта, так разозлившись, что забыла, что ходит по тонкому льду.

— Моя жена, — проворчал Рейф.

— Вот как! — У нее словно перехватило дыхание, столь неожиданным стало его признание.

— Легко вам говорить «вот как»! Джулия вышла за меня ради моих денег. И конечно, ради старинного титула, а к нему полагаются обширные земли. Она вышла за меня, потому что я единственный, кто мог дать ей положение, подобающее ее внешности. Теперь вы довольны?

— Рейф, я не хотела…

Но он сердито отбросил ее руку.

— Нет, вы хотели. Я просил вас не лезть не в свое дело, но вы не успокоились.

Ее гнев уступил угрызениям совести. Генриетта беспомощно смотрела на него, ужаснувшись, что ненамеренно причинила ему боль, которая столь неожиданно дала о себе знать. Он старался подавить ее, его лицо застыло, губы побелели. Генриетта была совсем не готова к такому повороту. Всему виной ее проклятый язык!

— Рейф, я очень виновата, — сказала она, когда экипаж остановился у «Мыши и полевки».

Рейф бросил кучеру несколько монет, почти волоком вытащил Генриетту из экипажа и провел через дверь постоялого двора.

— Идите в комнату. Я попрошу, чтобы вам принесли ужин.

— А как же вы? Вы разве не будете есть вместе со мной? — тоненьким голоском спросила она. — Рейф, пожалуйста…

Но он уже ушел.

Генриетта провела ужасную ночь. И хотя проголодалась после того, как целый день осматривала достопримечательности, смогла съесть лишь немного фаршированного голубиным мясом пирога, который дымился на блюде. При каждом шаге, раздававшемся в коридоре, она затаивала дыхание, но никто не остановился у двери и даже не замедлил шаг. В подавленном настроении она приготовилась отойти ко сну. Даже кувшин горячей воды, доставшийся ей одной, не улучшил ее мрачного настроения.

Генриетта снова и снова возвращалась к их последнему разговору, пытаясь улучить момент, когда могла бы сменить тему, избежать опасного поворота, сказать что-нибудь другое или проявить больше такта, но все было тщетно. Страшное признание Рейфа свалилось ей точно снег на голову. Такого она не ожидала. Да и не могла знать. Корить себя бессмысленно. Винить себя — а она чувствовала себя виноватой — тоже. Как можно было предвидеть такое?

Однако вольно или нет, Генриетта разбередила старую рану и чувствовала себя скверно. Она натянула через голову старую фланелевую ночную рубашку, провела гребнем по спутавшимся локонам, почистила зубы и забралась в кровать, которая теперь показалась намного просторнее и холоднее. Она сдерживала слезы, но, когда часы в церковной башне на другой стороне улицы пробили полночь, натянула грубое одеяло на голову и дала волю слезинкам покинуть ее горевшие глаза. Затем решительно зашмыгала носом и удержалась, разгневавшись.

Причиной гнева был не Рейф, а та женщина. Красивая женщина с холодными глазами. Когда и как она разбила его мечты? Сильно ли он любил ее? Думать об этом оказалось труднее всего. Хотя это объясняло все. Стоит ли удивляться, что Рейф опасается жениться? Миссис Питерс говорила, что леди Джулия была на несколько лет старше его. Она забавлялась, смеялась над ним? Генриетта стиснула зубы. Наверное, гордости нанесли сокрушительный удар. Недаром он скрывал свои мысли, старался выглядеть неприветливым.

Ему причинили боль, и, естественно, совсем не хотелось еще раз испытать подобное.

Генриетту обуревали мрачные мысли. Их брак был очень несчастливым. Он обрадовался, когда Джулия умерла? Почувствовал облегчение? Или вину? Иногда так бывало с людьми, желавшими другим нечто страшное, когда это сбывалось. Возможно, именно поэтому Рейф держал портрет умершей жены на виду, как печальное напоминание, как объект покаяния.

Возможно, именно поэтому Рейф обрел столь печальную репутацию, когда дело касалось женщин. Но Генриетта не усматривала связи с его поведением. И вообще, чем больше думала об этом, тем больше репутация Рейфа не вписывалась в то, что она узнала о нем, не соответствовала тому Рейфу, которого она знала. Он не из тех, кто мстит таким образом. Скорее из тех, кто хранил все глубоко в душе, впрочем, так оно и было. Разве не сплетни создали образ бабника? Правда, не бывает дыма без огня. Вероятно, она никогда не поймет это.

Часы на церкви пробили час. Где он? Неужели проведет всю ночь в другом месте? Наверное, освободилась другая комната. Но бросить ее одну? Это и есть забота о ней? Правда, Бенджамин Форбс несколько раз заходил проведать ее и напомнить, чтобы она держала дверь запертой. Возможно, он немного беспокоился. Когда Генриетта спросила Бенджамина, где Рейф, он лишь качал головой. Интересно, он знал, где Рейф, или нет?

Где же он? Генриетта с надеждой вспомнила, что его дорожная сумка осталась здесь. Хотя для столь богатого человека одна или две дорожные сумки ничего не значили. Вероятно, в его лондонском доме таких сумок много. Возможно, сейчас он уже там.

Что ж, если Рейф бросил ее — хотя она все еще не могла допустить такой мысли, — придется самой разбираться в сложившейся ситуации. «Я ведь все равно собиралась поступить именно так до того, как он встретился на моем пути, — решительно сказала Генриетта, взбивая подушку, которая никак не хотела менять свою форму. — Так что нет причины падать духом». Несмотря на то обстоятельство, что Бенджамин Форбс сделает все возможное, это никак не могло заменить присутствие Рейфа. Генриетта знала его всего несколько дней, и хотя считала, что привыкла справляться с трудностями в одиночку, но мысль о том, что она больше не увидит его, навевала грусть.

В душе вспыхнула искра негодования. Как он смел так поступить с ней? Возбудить в ней такие… такие… какими бы эти чувства ни были… а затем бросить? Как он посмел!

Генриетта снова принялась взбивать подушку. Затем зарылась головой в нее, пытаясь избавиться от всяких мыслей. Но с тревогой подумала о том, как будет расплачиваться за комнату. Затем, совсем устав от нахлынувших мыслей, все же заснула.

Глава 6

Несколько часов спустя, когда забрезжил рассвет, Генриетту разбудил громкий стук в дверь. Испугавшись, она села, ее сердце сильно забилось, показалось, будто она видит сон. Однако постучали снова, и чей-то тяжелый кулак ударил в дверь.

Дрожа, она сползла с постели, взяла оловянный подсвечник, тихо подошла к двери. Ручка задергалась.

— Уходите, — прошипела Генриетта так тихо, что не удивилась, когда дверная ручка снова задергалась. — Уходите, — повторила она на этот раз громче, — или я закричу.

— Генриетта, откройте дверь.

— Рейф?

— Черт подери, откройте дверь, иначе я вышибу ее.

Обрадовавшись, Генриетта стала неуклюже возиться с замком. Все еще держа подсвечник в одной руке, она выглянула в коридор. Рейф. Он всем телом налег на дверь.

— Где вы были? — Он толкнул дверь и, спотыкаясь, переступил через порог. Только сейчас Генриетта почувствовала, что от него разит бренди. — Вы пьянствовали!

— Ваша наблюдательность не перестает изумлять меня, — прошепелявил Рейф и, шатаясь, направился к кровати. — Генриетта Маркхэм, я действительно пьянствовал. По правде говоря, напился до чертиков.

— Оно и видно, — констатировала Генриетта, закрыла дверь, раздвинула занавески, чтобы впустить серый свет.

— Я выпил очень много, — согласился Рейф, свалившись на кровать и энергично кивая. — Знаете что? Этого оказалось мало. — Он хотел подняться, но ноги не слушались его.

Генриетта поймала его и не дала упасть на пол. Огромным усилием ей удалось вернуть его на кровать, но он пытался слезть с нее.

— Я хочу еще бренди. Вот чего я хочу.

— Уж этого вам больше не надо, — возразила Генриетта, толкнув его сильнее.

Рейф упал на спину и состроил удивленное лицо, отчего Генриетта расхохоталась.

— Над чем вы смеетесь?

— Ни над чем, — тут же ответила она, зажимая рот рукой.

— Генриетта Маркхэм, мне нравится, как вы смеетесь, — сказал Рейф и криво усмехнулся.

— Мне нравится, как вы смеетесь, Рейф Сент-Олбен, хотя смеетесь вы очень мало. Вам следует поспать. Утром у вас будет страшно болеть голова.

— Она уже страшно болит, — пробормотал Рейф, — в ней роится целый сонм неприятных мыслей. И вы в этом виноваты.

Как трогательно. Генриетта никогда бы не подумала, что это слово к нему вообще применимо. Но он выглядел именно так — волосы дыбом, шейный платок смялся, жилет наполовину расстегнулся. Черная, почти синеватая щетина на щеках. Щеки красные, глаза сонные. Он выглядел моложе и беззащитнее. Вытянул руки, будто сдавался, одна нога покоилась на кровати, другая свисала на пол. Генриетта приблизилась к нему.

— Рейф, я волновалась из-за вас.

— Идите сюда.

Генриетта и не подозревала, что он способен так быстро двигаться. Прежде чем успела отойти на безопасное расстояние, он схватил ее за руку и усадил на кровать рядом с собой. Она и охнуть не успела. И ничуть не сомневалась, что выглядит столь же удивленной, как он несколько мгновений назад.