Такого Рейф не ожидал. Хотя рассказ Генриетты звучал неправдоподобно, он ни на минуту не принял ее за воровку.

— Вы не шутите?

— Я говорю серьезно. Она заявила, что я сговорилась с вором-взломщиком, открыла сейф и разбила окно, чтобы создалось впечатление, будто в дом вломился вор.

— Сейф? Значит, то, что украли, представляло какую-то ценность?

Генриетта кивнула:

— Фамильные ценности. Изумруды Ипсвичей. Мировой судья вызвал сыщика с Боу-стрит. Леди Ипсвич приказала мне оставаться в моей комнате, пока тот не приедет и не арестует меня.

Рейф смотрел на нее, не веря своим ушам.

— Изумруды Ипсвичей? Действительно богатый улов для обычного вора-взломщика.

— Вот именно. Дело пахнет виселицей. А она… она… обвинила меня… она… мне пришлось уйти, иначе меня бросили бы в тюрьму. — Голос Генриетты дрожал. Она несколько раз вздохнула и обуздала слезы. — Я не хочу в тюрьму.

Рейф стучал хлыстом по сапогу.

— Перескажите мне точно, о чем шел разговор, когда вы вернулись сегодня утром.

Прерывающимся голосом Генриетта рассказала все, стараясь не упустить ни единой подробности, затем заговорила с нарастающей горячностью, перечислив все поразительные обвинения, выдвинутые против нее.

— Не могу поверить в это. Я бы никогда, никогда бы не сделала такого, — пылко закончила она. — Не могла же я сидеть там сложа руки и ждать, когда меня поволокут в тюрьму. Невыносимо ждать, когда папе скажут, что его единственного ребенка держат в тюрьме.

— Итак, вы спрятались в моем экипаже.

Рейф прикрыл глаза. Генриетта не могла прочитать его мысли. Она никогда не встречала такого бесстрастного лица, которое могло в любой миг полностью измениться.

— Да, я так поступила, — робко призналась она. — У меня не оставалось выбора. Надо было бежать.

— Вы понимаете, что таким образом впутали меня против воли в свою маленькую мелодраму? Вы подумали об этом?

— Не подумала. Мне это не пришло в голову.

— Конечно, не пришло в голову, потому что вы поступаете так же, как и говорите. Разве я не прав? Вы ни о чем не думаете.

— Это нечестно, — с негодованием возразила Генриетта. Она знала, что Рейф говорил правду, но это обстоятельство само по себе вынуждало ее еще яростнее защищаться. — Это вы виноваты, вы заставляете меня нервничать. К тому же я не знала, что это ваш экипаж.

— Хорошо, что он мой. Вы понимаете, что могло бы случиться, если бы он принадлежал какому-нибудь проходимцу? — Рейф снова сжал губы. — Ах да, я забыл, ведь хуже бы не было, ибо сейчас вы оказались во власти повесы с дурной репутацией. Подумайте об этом, мисс Маркхэм.

— Я думаю, — выпалила она, разозлившись так, что была готова сказать правду. — Сегодня утром я куда больше находилась в вашей власти, лежа в вашей постели в нижнем белье, а вы делали вид, что можете делать со мной что угодно, но ведь вы не предприняли ничего, чтобы… чтобы…

— Чтобы что? — Рейф понимал, что он несправедлив к ней, но не мог ничего поделать с собой. Что-то в ней выводило его из себя. Глядя на нее, хотелось вытряхнуть ее невинность, но в то же время им завладевало противоположное чувство — защитить ее. Рейф ничего не понимал. Да и не пытался. — Что же в моем джентльменском поведении оскорбило вас, мисс Маркхэм? Вам хотелось, чтобы я поцеловал вас?

Лицо Генриетты густо покраснело.

— Я этого совсем не хотела. Мне было приятно, что вы не нашли во мне ничего привлекательного.

— Тут вы ошибаетесь. Совсем наоборот.

Рейф говорил насмешливо, на лице появилось почти хищное выражение. Как он оказался так близко к ней? Генриетта почувствовала его тепло даже сквозь складки пальто и платья. Хотя он и брился сегодня утром, она заметила небольшую щетину на его подбородке. Почувствовала, как стало трудно дышать. Или же дыхание участилось. У нее запершило в горле. Пульс забился с бешеной скоростью. Ей стало страшно. Точнее, опасения смешались с волнением. И по неведомой причине такое ощущение было приятным.

Генриетта не поняла, когда разговор успел принять такой оборот, лишь думала о том, что Рейф Сент-Олбен находит ее привлекательной. Хотя совершенно точно знала, что она не красавица. Мама была красивой и считала благом, что Генриетта не пошла в нее, ибо красота опасна. Она привлекает к себе непорядочных мужчин. Таких, как Рейф Сент-Олбен. Генриетта не была опасной красавицей, но Рейф Сент-Олбен все равно проявил интерес к ней.

— Потеряли дар речи, красноречивая мисс Маркхэм?

Граф оказался в такой близости, что она чувствовала его дыхание на своем лице. Надо бы отстраниться, но она не смогла этого сделать. Не хотела.

— Я не…

— Коль скоро вы считаете меня дурным повесой, — хрипло сказал Рейф, — будет справедливо, если я оправдаю свою репутацию. А вы, моя прелестная спутница, расплатитесь за то, что воспользовались мною. Уже второй раз вы не оставляете мне выбора, лишь спасать вас. Я заслуживаю хотя бы какого-то вознаграждения.

Рейф не хотел так поступать, но, похоже, уже не мог сдержаться. Он даже не осознал степень соблазна, пока не поддался ему и не поцеловал ее. А ведь собирался лишь упрекнуть ее, слегка пожурив, но она на вкус казалась такой приятной, от слез и солнца источала такой аромат, а он еще не видел уст, так напрашивавшихся на поцелуй, что сам был наказан вспышкой непрошеного желания. Непреодолимого желания. Ее губы были пухлыми, розовыми и мягкими, точно созданными для поцелуев. Рейф скользнул своими губами по ее устам и снова поцеловал ее, точно разжигая аппетит. Когда же Генриетта не отстранилась, он игриво раскрыл ее губы языком и опять поцеловал, на этот раз очень-очень долго. Он совсем забыл, где находится, при каких обстоятельствах они встретились, и отдался простому удовольствию.

Для Генриетты время остановилось, хотя птицы все еще пели, а ветер над их головами шелестел листьями дерева. Ее сердце, очевидно, тоже замерло. Она боялась шевельнуться, чтобы не развеять чары. Ее первый поцелуй. И какой поцелуй. Его уста совсем не такие, как у нее. Его прикосновение к ее плечам, спине, плотное соприкосновение тел. Генриетта не сопротивлялась. Ей это начало нравиться, хотя следовало бы ужаснуться, но… Она была зачарована.

Когда Рейф отпустил ее, она лишь смотрела на него, вцепившись в его плащ, от удивления прикрыв рот рукой.

— Меня раньше никогда не целовали, — выпалила Генриетта и тут же густо покраснела.

— Я это понял, — ответил Рейф.

— Да? Это было… я была?..

— Все было приятно.

Слишком приятно. Лишило самообладания. Рейф, гордившийся умением владеть собой, почувствовал, будто поддался неожиданному порыву чувств. Не вожделению, а чему-то более примитивному, более чувственному. Он сместился на некоторое расстояние, чтобы скрыть очевидные признаки своего возбуждения.

— О!

— С другой стороны, я не очень-то добр. Генриетта, имейте это в виду.

В его голосе отчетливо прозвучало предостережение. Смеясь, он выглядел совсем другим человеком, однако завеса снова опустилась, ресницы закрыли глаза, губы сжались.

— Думаю, вам хочется, чтобы я так думала, — смело ответила Генриетта.

— Мне показалось, вы так и подумали.

Наступила зловещая тишина. Генриетта отчаянно пыталась собраться с мыслями.

— Я так и подумала, — наконец призналась она, — но сейчас у меня в голове все перепуталось.

Рейф был восхищен ее честностью, хотя и не собирался следовать ее примеру. Он и сам смутился. Не стоило целовать ее. Он лишь хотел наказать девушку, но его намерение обернулось против него самого. Генриетта пробудила в нем давно уснувшие чувства. Он не хотел этой страсти так же, как не собирался решать вопрос, что делать с ней.

— Я остановился здесь, чтобы перекусить, — сказал Рейф, быстро вставая. — Наверное, вы тоже проголодались. Возможно, на сытый желудок мы найдем выход из этой весьма неприятной ситуации, в которую вы меня втянули.

Генриетта, точно в тумане, смотрела, как Рейф большими шагами подошел к фаэтону и стал вытаскивать большую плетеную корзину, которую она прежде не заметила, поскольку спряталась позади дорожной сумки. Она коснулась своих губ, которые еще покалывало от его поцелуев. Боже, он поцеловал ее! Рейф Сент-Олбен! Целовал ее! А она отвечала. Генриетта совсем потерялась от стыда.

Неужели это она так себя вела? И не чувствовала никакого стыда. Да она и понятия не имела, что чувствовала. Не понимала, на голове или ногах она стоит. Будто весь мир перевернулся вверх дном и она очутилась в неизвестной стране. Будто она выпила слишком много вишневой наливки, которую один из деревенских жителей дарил папе на Рождество. Будто грезила наяву, ибо все, что случилось в течение последних нескольких часов, никак не походило на ее обычную жизнь. И уж точно так ее целовали впервые.

Генриетта снова прикоснулась к своим губам, пытаясь вернуть недавно испытанное ощущение. Поцелуй кружил голову, точно вино, сладкий как мед. Неудивительно, что поцелуи сбивают людей с верного пути. Еще один такой поцелуй, и она сбилась бы с пути истинного. Оказалась неизвестно где. Наверное, там, где обитают повесы, охотящиеся на ничего не подозревающих женщин. Генриетта еще раз напомнила себе о том, что надо быть начеку. Только вот незадача, частично Генриетта была наделена бунтарским духом, и поцелуи Рейфа пробудили этот дух, а тот и не думал проявлять осторожность. Мама намекала, что повесы заставляют невинных дев терпеть всякие неприятные вещи. Но то, что пережила Генриетта, пробудило совсем другие чувства. Неужели мама ошибалась?

Рейф поставил корзину на одеяло у ее ног.

— Я часто останавливаюсь здесь, когда разъезжаю между Вудфилдом и Лондоном. Здесь мне нравится больше, чем на постоялом дворе, где останавливаются почтовые экипажи.