— Фируза, вы не выходите из дому! Я узнаю, что там.

— Нет, я тоже!

Фируза не успела договорить, как в комнату влетел Латиф.

— Идемте со мной и захватите все ваше оружие, а ты, Занджира, вместе с братом спускайся в колодец, а потом подожжешь на холмике хворост. Поторапливайтесь.

Сказав это, Латиф тут же выскочил из дому. На улице было темно — хоть глаз выколи, лил дождь, со стороны мечети раздавались выстрелы. Асо заставил Фирузу пойти с Занджирой в сухой колодец.

— Кажется мне, — сказал Латиф, — что на этот раз к нам явился сам Хаит-палван. Он знает, где мой дом… Я потому и разбудил вас. А за жену не беспокойтесь. Занджира, хоть еще и девочка, очень смышленая, знает, что нужно делать.

Латиф и Асо заняли позицию на высоте. Густая тьма не давала возможности что-либо видеть, но, судя по выстрелам, можно было заключить, что басмачи окружают кишлак с запада и юга. Красноармейцы и кара-ванбаши укрылись в мечети и во дворах, окружающих мечеть.

Асо, вглядываясь в темноту, разглядел группу всадников, направлявшихся к ним. В руках у Латифа был ручной пулемет. В ту самую минуту, когда басмачи с воинственными криками бросились в атаку, заработал пулемет. Несколько человек из нападающих были сбиты с коней, остальные бежали… Асо тоже не упускал момента, все время стрелял.

Фируза и Занджира в сухом колодце прислушивались к стрельбе.

Занджира старалась успокоить Фирузу:

— Вы не волнуйтесь, они сюда не придут. Они не знают про этот колодец. Мы уже прятались здесь. Потом я выйду и подожгу хворост. Спички при мне. Мне дал коробочку командир красноармейцев. Вот она.

— А зачем ты это делаешь?

— Это сигнал для Шанбе: увидев огонь, он должен зажечь такой же у себя, там холм повыше… На его огонь пойдут красноармейцы.

— Как же ты решаешься выйти из колодца и поджечь хворост?

— А это не опасно. Хворост лежит на верхушке холма. Я осторожно поднимаюсь на холмик, поджигаю кучку хвороста. Вот и все.

— Где Шанбе?

— Он уже далеко, на высоте. Там большая пещера. Басмачи о ней тоже не знают..

— Занджира! — откуда-то издали донесся голос Латифа.

— Ну вот, — сказала Занджира, — пришло время. Вы оставайтесь здесь и не беспокойтесь, я скоро вернусь. Красноармейцы, получив сигнал Шанбе, придут, а басмачам не под силу воевать с ними, и они отступят.

Занджира выпрыгнула из колодца и исчезла во тьме.

— Погоди, Занджира, — вскочила Фируза, — и я с тобой.

Но Занджиры уже и след простыл. Как резвый козленок, она бежала на вершину холма.

Фируза вылезла из колодца, пытаясь что-то увидеть, но смогла различить только смутные очертания холма, на вершине которого нужно поджечь хворост. Едва начала она подниматься, как услышала крик Занджиры, сразу оборвавшийся, словно кто-то зажал ей рот. Смятение, страх за девочку придали Фирузе силы, и она довольно легко и быстро взбежала на холм, держа револьвер наизготове… Думать не было времени, надо было решать немедленно, что делать. На вершине холма было чуть светлее, чем внизу, и она разглядела мужчину, который боролся с Занджирой. На какое-то мгновение она вырвалась из его рук, и тут же раздался выстрел. Мужчина упал плашмя на землю. Но упала и Занджира.

В мужчине Фируза узнала человека, который ей уже днем показался подозрительным: это был аксакал!

Кругом раздавались выстрелы, стрельба становилась все чаще и чаще, стреляли из винтовок и пулеметов. Опасность вновь приблизилась, но Фируза ни на что не обращала внимания, она склонилась над Занджирой, ласковыми словами и горячими поцелуями старалась привести ее в чувство. Через несколько минут девочка очнулась и прошептала:

— Хворост… огонь… спички.

Фируза пошарила вокруг и нашла коробок спичек, завернутый в тряпочку. К счастью, спички еще не успели отсыреть. Нашла она и кучку хвороста, быстро подожгла тряпочку и подложила ее под него. При свете вспыхнувшего костра она стала спускаться с холма, неся на руках маленькую Занджиру.

Под утро тучи развеялись, дождь прекратился, а небо на востоке стало розоветь. Красив был кишлак с его домами, разбросанными по склонам холмов. Вчера вечером усталые путники не могли увидеть всей его прелести. Широкую долину внизу омывали бурные горные речки. Деревья были щедро разукрашены чарующими красками осени: зеленые, желтые, лиловые, красные, розовые… Глаз не оторвать от этой красоты!

Сырость, принесенная дождями, испарилась, и воздух был напоен нежным запахом цветов и трав. Легкий утренний ветерок гнал по небу разрозненные тучки, а вершины высоких гор были освещены лучами восходящего солнца. Казалось, сама природа, раскаиваясь в своей вчерашней жестокости — напустила тьму, дождь и туман, — стремилась искупить свою вину.

Да, но это — природа! А люди в кишлаке сегодня суровы и печальны. Они все напуганы ночной стрельбой. И хотя басмачи были отогнаны людьми из каравана и подоспевшими в самую трудную минуту красноармейцами, победа досталась дорогой ценой. На площадке у мечети лежали трое раненых, а подле суфы стояли два наскоро сколоченных гроба. Два русских парня, два красноармейца! Прошедшей ночью они твердо, нерушимо стояли на посту и пали первыми жертвами от рук разбойников.

Одним из трех раненых, лежавших у мечети, был Асо. По счастью, среди ехавших с караваном оказался врач. Он сидел подле раненых и перевязывал раны. Ему помогала Фируза.

Асо стрелял по басмачам… Когда раздался крик Занджиры и за ним два револьверных выстрела, он вскочил и, не слушая Латифа, ринулся туда, откуда донеслись эти звуки. Но не успел он сделать и пяти шагов, как ему в плечо впилась пуля и он упал. Латиф с трудом поднял его и, накрепко перевязав рану, остановил кровотечение.

— Вам повезло, — сказал врач, — хорошо, что сразу наложили такую прочную повязку!.. А то могли потерять много крови и совсем обессилеть. Ничего, все поправимо, рана небольшая… Пуля задела лишь лопаточную кость. Сейчас мы немного почистим рану и снова забинтуем.

Асо посмотрел с нежностью на своего нового друга Латифа Кутула. Латиф ответил ему тем же. Этот вчера лишь появившийся в его жизни человек по имени Асо вызвал у него горячие чувства братской дружбы. Как благородны его мысли, его взгляды на долг человека! Вот у кого надо учиться познавать смысл жизни…

Латиф сошел на площадку у мечети и остановился перед гробами, где лежали два русских парня, погибших далеко от родного дома, в борьбе за торжество революции.

Латиф всмотрелся в молодые лица красноармейцев и представил те далекие края, откуда они пришли на его родину. И нашли здесь смерть. Он представил себе, как выходят на дорогу их матери и невесты (наверно, у этих парней они уже есть) и до боли в глазах всматриваются в даль, ожидая их возвращения. Как обидно и горько, что гибнут молодые, полные сил люди, так и не насладившись жизнью. Они пожертвовали ею ради товарищей, ради их детей и жен, ради Занджиры и Шанбе, ради Фирузы. Эти молодые солдаты воевали за мирный труд, за счастливую жизнь и братство народов. А погибли от рук предателей народа! Если вдуматься, то, может быть, в их гибели виноват и он, Латиф.

Вчера Фируза и Асо спросили его, можно ли доверять имаму и аксакалу, а Латиф, не вдумываясь в их вопрос, спокойно сказал, что они, должно быть, мирно спят. И что же получилось? Как выяснилось, эти подлые люди послали своего человека к Хаит-палвану — сообщить ему, что в кишлаке Равотак остановился на ночлег большой караван с дорогими товарами… Подумать только, маленькая Занджира тоже могла пасть жертвой. Хорошо, что Фируза подоспела вовремя, спасла девочку и достойно наказала преступника. «Вся эта история — хороший для меня урок!»

Фируза не замечала красоты и прелести свежего утра. На душе у нее было мрачно и тяжко, как вчера. Она сидела около любимого человека и, стараясь казаться спокойной, улыбалась. Без конца мысленно повторяла: «Нет, нет, он будет жить… Полежит, и через несколько дней все пройдет. Ведь он молод, силен, потерял немного крови, ранен навылет, пуля проскочила, не принеся особого вреда… Ничего, ничего, все будет хорошо».

Так она уверяла себя. Но где-то в глубине души, в каком-то ее уголке, темнела черная точка сомнения, надежда и отчаяние беспрестанно сменяли друг друга. То ей верилось, что они благополучно приедут в Душанбе, а потом поедут за Гульбахор, любимой дочкой, и их новый дом озарится радостью и весельем. С Гульбахор в дом придет сама весна. То вдруг Фирузу охватывало чувство тревоги, радость меркла при мысли, что Асо погибнет. Разве она сможет жить без Асо?! Для нее тогда дни и ночи, все померкнет, весна и лето, осень и зима — все будет неузнаваемо, и люди тоже — не отличишь врагов от друзей. Нет, нет, не дай бог, чтобы это случилось. Лучше ей самой умереть, чем дожить до такого ужасного дня!

А что переживал Асо в это время? Он не очень страдал от раны. Больно было, когда врач ее чистил, но потом рану смазали чем-то, туго перевязали, и боль улеглась. Правда, температура поднялась, в горле пересохло, болела и кружилась голова, становилось темно в глазах. Но он не терял надежды на скорое выздоровление. А мысль о смерти в голову ему не приходила.

«В бою, хочешь не хочешь, надо быть готовым ко всему, а рана не смертельна, нужно запастись терпением. Жар спадет, голова перестанет болеть, и я буду готов снова идти в бой».

Караванбаши тем временем доложил командиру, что можно хоронить. Бойцы, товарищи убитых, подняли гробы на плечи и двинулись к холму, на котором были вырыты две могилы. Все жители кишлака, все едущие с караваном присоединились к траурной процессии. На месте остались врач, Фируза и три вооруженных бойца.

Фируза вдруг увидела приближающуюся к ней Занджиру. В руках девочка несла крынку молока и две только что испеченные лепешки. У Фирузы даже слезы выступили на глазах — так она была растрогана заботой Занджиры, ее добротой.